стеснительный голубь с комплексом неполноценности
Название: Клетка
Автор: Антропоморфная Персонификация
Бета: Сасори-но-Менгеле
Категория: Mass Effect
Рейтинг: R
Персонажи и пейринги: в основном ф!Шепард, (ф!Шепард/Гаррус), мимо пробегают Калисса Бинт Синан аль-Джилани, банда Красных, ОЖП, ОМП и команда.
Жанр: гет, ангст, драма, фантастика, missing scenes
Размер: миди (12 414 слов)
Аннотация: Сестра, жена, мать... Шепард.
Предупреждения: AU на всякий случай.
От автора: Рефлексия и самокопание - вот что это такое. Это история о Шепард, о том, почему она стала Шепард, собственно.
Статус: закончен.
Ссылка на Фикбук.
читать дальшеПролог.
читать дальше«…В свою очередь, капитан Шепард призывает Галактику сплотиться перед величайшей бедой нашего времени, и наш долг – помочь женщине, которой не верил Совет! Все мы такие же, как она – сестры, матери, жены, и все муж…»
Резкий голос Калиссы-как-ее-там оборвался на полуслове, а широкий монитор погас, оставив каюту капитана в темноте, – слабое свечение пустого аквариума только тени гоняло по стенам.
Шепард фыркнула – похоже, последняя встреча с Калиссой повлияла на последнюю как-то уж очень сильно. Уставшая, волнующаяся за Кайдена Шепард едва не прошла мимо журналистки, когда та загородила ей дорогу своим стройным телом, затянутым в какое-то глянцевое нечто. Помнится, тогда Шепард как-то вяло подумала о том, как же Калисса дышит и куда ест в таком платье. И еще о том, что она с удовольствием сгребла бы ее в охапку и выкинула в шлюз.
Сил, однако, хватило только на то, чтобы сцепить руки за спиной – только это всегда и спасало пронырливую дамочку от оплеухи. А потом она посмотрела на Калиссу – прямо в глаза, - и увидела в них не просто страх, а какой-то животный ужас. Колкие слова оказались маской и, надо признать, преотличнейшей маской, не догадаешься, если бы не этот ужас в темных глазах.
Шепард не помнила, что говорила журналистке – скорее всего, то же, что и другим: я знаю, что вы напуганы, нужно собраться, не сдаваться, мы сможем победить, только если… бла-бла-бла.
Заученные, отточенные фразы произносились сами по себе, с доведенной до автоматизма сердечностью в хриплом от усталости голосе. Что так подействовало на Калиссу, было непонятно, но факт оставался фактом: каждую передачу журналистка заканчивала прочувствованным и пафосным воззванием к Галактике, упоминая Шепард, – такую же, как и все женщины, мать-жену-сестру, и каждого мужчину, который… и так далее, и тому подобное.
Шепард поморщилась и прикрыла глаза рукой.
У нее не было братьев или сестер, не было отца (вечно пьяного) и матери (вечно плачущей), но они – пьяные и плачущие – были у некоторых ребят с той же улицы, на которой она жила. Квартал Элмвуд, Виннипег – Джейн Шепард угораздило родиться в самом криминальном районе Канады. Он был неблагополучным еще в те времена, когда о полетах в космос приходилось только мечтать, но что хуже всего – с развитием технологий, с прорывами в области науки, с огромным скачком в развитии Земли такие вот районы становились все криминальнее, и неблагополучнее, и опаснее.
Мир развивался, шел вперед, люди покоряли космос – и все же оставались такими же, что и раньше; были открыты ретрансляторы – люди продолжали разделяться на «богатых» и «бедных»; города стали трех- и четырехуровневыми – жители самых нижних, бедных, грязных уровней становились невидимками, забытыми, презираемыми.
И все это можно было приумножать в несколько раз, говоря о Виннипеге и Элмвуде.
Год за годом Шепард старательно изживала из себя воспоминания о Земле, год за годом впитывала в себя будни солдата Альянса: ранние пробуждения, учеба в Академии, изнурительные тренировки, тяжелые бои, программа N7, первые полеты на космических кораблях, новые друзья и знакомства – так, словно кроме этого в ее жизни ничего и не было.
Служба Альянсу, понятная жизнь солдата, чертов Иден Прайм, после которого все перестало быть понятным и простым.
Чертов «Цербер», который выдернул ее с того света и сделал все еще более непонятным.
Жнецы, которые поставили под сомнение все существование в Галактике вообще.
Новая жизнь, странная, непонятная – а той, прошлой битвы за выживание на Земле будто и не было. Шепард и не вспоминала о том, что семьи – нормальной семьи – у нее никогда и не существовало.
А потом были горящий Палавен, охваченная войной Менае и Гаррус.
- Моя семья осталась там.
Четыре простых слова. В каждом – затаенный страх, тревога, боль и отчаянная надежда.
- А твои родители, Шепард? Они на Земле?
Тогда она внезапно осознала, что еще ни разу не говорила с Гаррусом о своем прошлом. Он знал то же, что и все, в общих чертах: родилась на Земле, поступила на службу в Альянс, стала героем Элизиума, получила Звезду Терры.
- У меня нет родителей, Гаррус.
- Ох, прости. Они?..
- Нет, нет. Я не знала своих родителей.
Именно в этот день она рассказала ему о своем прошлом, вспоминая, вскрывая свою память, как загноившуюся рану, покрытую коркой, выдавливая по каплям все то, что старательно игнорировала. Наверное, просто пришло время.
Именно в этот день она сказала ему, что Джейн Шепард не существует.
Вспоминать раннее детство нелегко: у Шепард нет идеальной памяти дреллов – да и к лучшему, наверное. Картинки вспыхивают в ее голове: обрывочные, яркие.
1. Клетка для детей.
читать дальшеСамое первое воспоминание – холодно, болит горло и очень хочется есть.
Перед глазами – две пары ног.
- Гляди, рыжуха какая, - мальчишеский ломающийся голос. – Ты чего на улице болтаешься, заболеешь ведь?
После недолгого молчания ему отвечает второй, постарше, с ломающейся хрипотцой:
- Оставь, не видишь – больная.
Хочется спать.
Ее поднимают с земли руки – не особенно заботливые, неловкие, и второй голос тут же пренебрежительно бросает:
- Ну и куда ты ее? Помрет ведь, как ни крути.
- Не помрет, - отвечает первый и, пыхтя от натуги, перехватывает ее поудобнее.
Следующая картинка – скорее, ощущения, чем полноценные воспоминания: жарко, мокрая тряпка на лбу, неприятный запах чего-то кислого, яркие всполохи перед глазами – не то костры, не то свечи, жидкий теплый суп – проливается на грудь, мокро, жестко, неудобно. И жарко, очень-очень жарко.
- Как тебя зовут? – женский голос.
Молчание.
- Скоро ее будут звать Джейн Доу, - усмехается тот, второй голос.
- Не накличь! – возмущается женщина.
Истощенный, больной ребенок умудряется выжить, но имя приживается – с тех пор все зовут ее Джейн, Дженни, Джей.
Она живет среди таких же брошенных детей, среди забытых стариков, среди увядших, красивых какой-то вульгарной красотой женщин, среди мрачных мужчин, неизменно пропадающих ночью.
Другой жизни она некоторое время и не знает. Да что там, она и слово «вульгарный» не знает.
Мальчишка, подобравший ее на улице, старше ее всего на несколько лет. Майкл Уркхарт, такой же рыжий, как и она, относится к ней покровительственно. Именно он первый раз показывает ей улицы и ту, другую жизнь.
Джейн зачарованно прижимается лицом к решетчатому забору: ей видно белый дом – такой белый, что на него больно смотреть, огромные, от пола до потолка окна, и за окнами – девочка, играющая на пианино. Эта картинка навсегда врезается в память Джейн, и спустя много лет она видит эти окна, как вчера – сдвинутые занавески нежно-голубого цвета, желтое платье девочки, глянцевый блеск черного фортепиано и яркие, ослепляющие белые стены.
Их прогоняет охранник, и весь путь до своего дома Джейн молчит.
Мало-помалу Джейн приживается в этой странной большой семье. Она старается держаться рядом с Майклом и ни с кем особенно близко не сходится. Второй мальчишка с улицы, Джон Фостер, заботится о Майкле, как брат, но на Джейн почти не обращает внимания.
Пока кто-то из мужчин – главный в этой общине, которую гордо называют Бандой Красных – не решает, что Джейн достаточно выросла, чтобы быть лишним ртом.
С этого дня Джейн узнает новые слова: банда, цыпочки, побрякушки и – самое главное – копы.
Джейн «прикрепляют» к бледному, незапоминающемуся парнишке по имени Ли, и теперь почти все свое время она проводит с ним. Он учит ее расположению улиц и переулков, известных только им, показывает богатые районы, поднимается с ней на второй уровень города: дома здесь настолько красивые, что у Джейн дух захватывает. Она учится – быстро и незаметно для себя – распознавать в прохожих тех, у кого в кармане есть пачка кредитов, и тех, у кого большие дома с «побрякушками». И тех, кто выискивает взглядом таких, как она.
Джейн не привлекает внимания – маленькая тощая уличная девчонка с вечно растрепанными блекло-рыжими волосами, она болтает ногами, сидя на перилах моста, на заборе или просто сидит, прислонившись спиной к столбу. Легкий жест левой рукой – сгрести челку, откинуть назад, - «зацепила болвана». Почесать двумя пальцами в затылке, наклонив голову в нужную сторону, – вон тот, второй слева. Устало закрыть лицо ладонями, потереть глаза – осторожно, копы.
Все это поначалу выглядит для нее интересной игрой, и ей удается все лучше разгадывать лица, «читать» их выражения, а к четырнадцати годам Джейн становится лучшим «наводчиком» в подростковой банде – всего лишь малой части большой группировки, дом которой – весь нижний Виннипег.
Майкл Уркхарт говорит ей, что она словно пастух, отсеивающий больных овец из здорового стада. Его родители – выходцы из Шотландии, и он не любит о них вспоминать, как и многие в Элмвуде, – но от них он унаследовал навязчивый шотландский акцент и истории о пастухах – откуда-то же они должны были взяться в его лохматой голове? Джейн жадно слушает: раньше пастухи пасли целые стада овец и коров, рассказывает Майкл, ходили за ними на своих двоих, не то, что сейчас – все фермы автоматизированы, да и пастухов уж не осталось. Он смеется, говоря Джейн, что будет называть ее пастухом, и словечко привязывается. Так Джейн получает «фамилию» - позже она поменяет несколько букв и назовется Шепард, просто потому, что другой фамилии она никогда не знала.
С легкой подачи еще одного «наводчика», Финча, ее начинают называть «крошка Шеппи», и только изредка кто-нибудь окликает ее по имени. Детство Дженни Шепард кончается, не начавшись, и темноволосая девочка в желтом платье, сидящая за пианино, играющая в саду, остается чем-то эфемерным, принадлежащим какому-то другому миру, в который Джейн нет входа. Именно тогда Джейн учится игнорировать свои желания: нормальная семья, желтое платье, пушистый щенок. Все это нерационально и несбыточно, а, значит, не стоит тратить время на глупые мысли.
В приоритете стоит выживание, жесткая, непримиримая, почти звериная борьба за существование, и глупо думать о щенке, когда в твоем собственном доме (по правде говоря, подземный тоннель сложно назвать домом) бегают крысы, которые с удовольствием сожрут пушистого упитанного щенка.
В приоритете стоит выживание, и когда твой ужин зависит от того, найдешь ли ты «болвана», глупо думать о том, как ты все это ненавидишь.
Крошка Шеппи – лучший наводчик банды «Красных», с которой считается даже их главарь Джон Фостер, выросший в угрюмого неразговорчивого парня, и она ненавидит свою жизнь.
Она забывает обо всем только редкими вечерами, когда уставший Майкл Уркхарт, небрежно потрепав ее по волосам, присаживается рядом и вполголоса рассказывает какие-нибудь истории – длинные, интересные и захватывающие. У Джейн горят глаза и щеки, и она и представить себе не может, что такое действительно где-то происходит.
Космические корабли, воинственные батарианцы, война с турианцами – все, что творится в Галактике, долгое время остается для Джейн страшными сказками, которые рассказывает Майкл: о страшных турианцах, которые похищают детей и разрывают их своими стальными зубами, о батарианцах, которые выпускают из своих многочисленных глаз лазерные лучи и от людей остается лишь горстка пепла…
Джейн нравятся эти сказки, и она совсем не задумывается, что и ее жизнь напоминает такую историю, только вместо войны с турианцами Элмвуд раздирает война между группировками. «Красные» частенько возвращаются все в крови – своей и чужой, и у каждого мужчины под подушкой лежит тяжелый стальной нож, а у тех, что поудачливее, – и пистолеты. К этому Джейн давно привыкла, а большего она и не знает – ей повезло оказаться в той компании, что «работает» в более-менее мирных районах.
У маленькой Джейн огромные светло-серые глаза, доверчивые и невинные – этими глазами она смотрит на проходящих мимо людей и видит то, чего не видят остальные прохожие: туго набитый кошелек, задумчивость или усталость, отрешенность и печаль. Эти глаза видят людей злых или добрых, готовых пожалеть замерзшего ребенка; неприятных и тех, кому ни в коем случае нельзя доверять – таких в банде называли крысами.
У подрастающей Джейн светло-рыжие кудряшки, которые каждую ночь смачиваются какой-то приторно пахнущей жидкостью, чтобы они вились еще круче, блестели ярче.
У Джейн бывают даже красивые платьица, которые приносят хриплоголосые, пахнущие сладким мужским одеколоном женщины – ангелочка в платьице не прогонят с богатых улиц, а вот оборвыша– вполне. Этим платьям далеко до того, желтого, и после каждого выхода на «работу» Джейн возвращает одежду неприятной старухе, которая пытливо разглядывает ткань, проводя по ней заскорузлыми пальцами – попробуй только посадить пятно или порвать!
Крошка Шеппи, Дженни, Джейн сидит за большим шатающимся столом, показывает на карте нужный дом; спит, завернувшись в теплое, но колючее шерстяное одеяло, и уже не просыпается от топота маленьких лапок – крысоловки стоят рядом с ней, и утром в них обязательно будет несколько крыс.
Возвращаться в настоящее, в здесь-и-сейчас, нелегко, но приятно. Приятно осознавать, что все это было, было когда-то давно, и, в сущности, не имеет никакого значения… но у Гарруса слишком серьезное лицо, и, будь у него брови, он бы наверняка хмурился.
- Может быть, меня должны были звать Матильдой Блюмингдейл, - хмыкает Шепард, - а я и не помню. Так и хожу… собирательная вся, ненастоящая.
- Ничего подобного, - говорит Гаррус и берет ее лицо в горячие ладони. – Ты – Шепард. Джейн Шепард, самая цельная и настоящая женщина, которую я знаю.
Чуть погодя Гаррус спрашивает пригревшуюся в его объятьях Джейн, тот ли это Финч дал ей прозвище, которого они встретили когда-то на Цитадели, и она кивает.
- Я так старательно вытесняла все воспоминания о том времени, что поначалу даже и не поняла, о чем он говорит, – смеется Шепард. – И гляди-ка, нашел ведь меня… Вот уж правда, не отвяжешься от семейки.
- Ты же понимаешь, что это не настоящая семья, - говорит ей Гаррус и в его голосе сквозит непонятная грусть.
- Другой я не знала, - пожимает плечами Шепард. – Это была клетка, а я была крысой в клетке. Но другой семьи у меня никогда не было, Гаррус.
Сестра.
О, да, Калисса, знала бы ты, какая и кому я сестра, взорвалась бы от переизбытка эмоций. Первый СПЕКТР-человек вырос в преступной группировке, эксклюзивные новости!
Гаррус молча обнимает ее, и у Шепард мелькает мысль – а он-то знает, что такое настоящая семья.
Жизнь Шепард в этой «семье» кончается холодным весенним утром, когда на улицах нижнего города почти никого нет – сонные копы, возвращающиеся с ночных смен работяги и проститутки, и – странного вида военные, расклеивающие какие-то листовки на стенах. Одну из таких листовок срывает Джейн – в ней говорится, что Вооруженные силы Альянса объявляют набор новобранцев.
- Что у тебя там, Шеппи? – спрашивает ее зевающий Майкл – надо же, вышел следом за ней, а она и не заметила.
- Ничего, - говорит она и комкает листовку, незаметно засовывая ее в карман.
Она не знает, что такое Альянс, но это звучит как что-то большое, далекое и немножко грозное, и кажется ей единственным светлым пятном в это серое утро.
Днем, сидя на перилах моста, она бережно разглаживает смятую бумагу. Где-то в другом мире, где девочка в желтом платье выросла в красивую девушку, уже давно используют только голограммы и большие трехмерные экраны. На нижних улицах прогресс и не появлялся – здесь все так же печатают газеты и все так же развешивают бумажные объявления – и хорошо, если найдутся люди, умеющие читать.
На листовке изображен солдат в какой-то странной одежде – Джейн знает, что это броня, но выглядит она так странно и так красиво, что она просто разглядывает картинку, не обращая внимания на людей, снующих вокруг.
Текста на листовке мало, а для новобранцев указан только минимальный возраст – восемнадцать лет. Джейн исполнилось восемнадцать на прошлой неделе, и она понимает: в прутьях клетки нашлась щель, через которую можно протиснуться.
Она видит такого же солдата, который вешал листовки утром, только этот – уставший и немного мрачный, и, шалея от собственной храбрости, она срывается с перил и догоняет его.
- Чего тебе? – офицер недоволен, что его трогает за рукав лохматая девчонка в вещах с чужого плеча. Когда девчонка молча протягивает ему измятую листовку, он только приподнимает брови.
- Я хочу, - говорит Джейн, – записаться.
- Куда тебе, глупая? – снисходительно спрашивает солдат. – Тебе и восемнадцати-то нет.
- Есть, - твердо отвечает она. – На прошлой неделе исполнилось. Куда мне идти?
- Домой, - серьезно говорит солдат и хмурит светлые выцветшие брови. – Ну, куда ты еще можешь идти, армия не для маленьких девочек.
- У меня нет дома, - говорит Джейн и тоже хмурится. – Я хочу записаться. Куда мне идти?
Джейн кажется, что Вооруженные силы Альянса – это что-то вроде копов, которые патрулируют улицы Виннипега. Когда усталый солдат, по иронии судьбы направляющийся на вербовочную станцию, приводит ее и кивает на милую женщину, Шепард думает только о том, как же она будет доказывать, что ей уже есть восемнадцать лет? Маленькая, тощая, жилистая, с растрепанными короткими волосами – ей уже давно перестали смачивать волосы приторной дрянью, чтобы они вились, - она совсем не выглядит на восемнадцать.
Джейн совсем не представляет, что ее ждет.
- Добровольцев у нас не хватает, и я, конечно, не имею права вам отказать, мисс, - говорит женщина, и это первый раз, когда Джейн называют «мисс», - но могу посоветовать: отправляйтесь домой, это дело не для вас.
- У меня нет дома, - повторяет Джейн и смотрит в окно: начинается дождь, и сейчас самое время указывать на рассеянных людей, бегущих по своим делам. Ребята ее уже, наверное, потеряли, а значит нельзя – ни под каким видом нельзя – возвращаться обратно.
Женщина вздыхает и пробегает пальцами по датападу – Джейн их уже видела и даже держала в руках – ворованный, конечно, но этот – совершенно другой.
- Подождала бы тогда, если уж не терпится, - добродушно ворчит она, - что делать такой красивой девочке в космосе?
- Где? – вырывается у Джейн.
- В космосе, - повторяет женщина и поднимает на нее глаза. – Ты хоть знаешь, куда записываешься?
- Вооруженные силы Альянса, - отвечает Джейн.
- Сейчас идет набор в ВКС. Военно-космические силы.
Джейн потрясенно смотрит на нее, пытаясь осознать, во что же она ввязалась. Космос? Космос? Да она за пределы Элмвуда-то выходила всего пару раз – слишком опасно соваться в чужие кварталы, какой уж тут космос…
- Ну что, пойдешь домой? – спрашивает женщина и ласково улыбается. Именно эта ласковая улыбка помогает Джейн решиться.
- Нет.
То, что происходит с ней дальше, кажется Джейн сном. У нее нет документов, и Марла – женщина, разговаривающая с ней, - смотрит на нее с жалостью, как на больную, кажется девушке. Ее помещают в какую-то капсулу, которая заполняется не то дымом, не то туманом, не имеющим запаха – Марла поясняет, что это дезинфекция.
- Мы же не знаем, откуда ты пришла, - объясняет она Джейн: та смотрит совсем уж непонимающе, а слово «дезинфекция» ее и вовсе пугает: - Нехорошо, если ты принесешь с собой вшей или блох, а?
- У меня нет вшей! – хочет возмутиться Джейн, но не успевает – молчаливые суровые люди в халатах, должно быть, врачи, бесцеремонно задирают на ней рубашку и делают инъекции – в руку, под лопатку, в основание шеи.
- Прививки, - говорит Марла.
Джейн страшно. Наверное, ужас написан на ее лице большими печатными буквами, и Марла, вздохнув, не отходит от нее: говорит успокаивающим тоном, рассказывает про Альянс, поясняет действия врачей – они требуют, чтобы Джейн разделась.
Ее осматривает женщина, щупает выступающие ребра, недовольно цокает языком: «Тебя вообще кормили?»
- Я всегда такой была, - говорит Джейн, и ей стыдно за свою наготу, худобу и, какую-то неуместность – она уже почти жалеет, что решила пойти до конца, ее место – на улице, но никак не в армии Альянса.
После осмотра ей дают новую одежду, а Марла брезгливо кривит губы и, показывая на все, что осталось у Джейн от старой жизни, на ее выцветшую рубашку, драные джинсы и поношенные кроссовки, произносит только одно слово: «Сжечь».
Вокруг Джейн снуют занятые люди, странные светящиеся штуки у них на руках светятся и издают странные пощелкивающие звуки – Джейн ужасно любопытно, что это такое, но спросить она не решается. Ее не спрашивают о возрасте – вместо этого опять кладут в какую-то капсулу и просвечивают лучами: синими, голубыми, светло-зелеными.
Марла объясняет, что это детальный осмотр, а механический голос сообщает, что в капсуле находится «особь женского пола, человек, восемнадцать лет».
- Разве такое возможно? – спрашивает Джейн у Марлы, пока у нее берут образцы волос и ногтей, и та улыбается.
- Тебя ждет совершенно новый мир, девочка, - говорит она. – Если не сломаешься.
- Не сломаюсь, - отвечает Джейн и упрямо поджимает губы.
Из ее памяти начисто пропали воспоминания о том, как она добирается до Ванкувера. Мимолетная вспышка: шаттл на автопилоте, серьезный солдат на переднем сиденье, последний взгляд на Виннипег – уже ночь, и видны только фонари. Резкий рывок вперед, и Джейн почти наяву видит, как дверца ее клетки распахивается во всю ширь и захлопывается заново – но в клетке уже пусто.
Джейн должна пройти собеседование и первичные проверки, и она сидит в просторном светлом холле и боится – так она не боялась еще никогда. Что с ней будет, если она окажется не нужной этому Альянсу, чем бы он ни был? Ее цепкий взгляд пробегает по лицам новобранцев – большинство из них спокойные, уверенные, лощеные, - но тут ее взгляд натыкается на такие же испуганные глаза, и Джейн понимает – она не одна.
Шепард не помнит, что говорила на собеседовании. В память врезалось лишь лицо пожилого офицера, который с ней разговаривал, – вежливый, участливый мужчина с сеточкой морщин вокруг светло-голубых глаз, резкие складки в уголках неулыбчивого рта и низкий голос с легким акцентом. Проверка оказалась еще одной капсулой – сквозь легкое жужжание Джейн слышит разговор врачей – или офицеров, она не знает, кто эти люди – они говорят что-то о том, что у нее есть биотический потенциал и выносливость. Один из них бросает, что потенциал этот слабенький, а на выносливости далеко не уедешь, и, как камень, роняет: «Не выдержит».
В этот момент Шепард чувствует злость, даже ярость, и решает – она выдержит. Назло всем. Она выдержит, потому что за спиной у нее – закрытая дверь клетки, в которую она никогда больше не вернется.
С того момента, как Джейн заходит в свою комнату, отведенную ей в Академии, – без багажа, без гроша в кармане, она старается забыть обо всем, что случилось с ней до этого. Виннипег и Элмвуд остаются в прошлой жизни – но в самом начале ей еще кажется, что это она сама нечаянно ворвалась в чью-то чужую жизнь, жизнь, где ей нет места.
Новички рядом с ней идут по стопам своих отцов, матерей, дедушек; испуганные глаза, которые она видела в холле, принадлежат Джимми Чену – он тоже жил в Элмвуде, но принадлежал к другой банде. И он так же, как она, старается забыть обо всем, что с ним было, и Джейн ни о чем не спрашивает.
С этого дня Джейн называют только по фамилии, которую она пишет на листке бумаги корявым детским почерком, изменив несколько букв. Джейн Шепард, Виннипег, Канада, не умеет пользоваться датападом, и некоторые из сидящих рядом ребят тихо фыркают в кулаки.
Жизнь Джейн в Элмвуде принадлежала банде, жизнь Шепард в Академии принадлежит Альянсу, и все, кто работает с новичками, словно пытаются ее этой жизни лишить. Тренировки и учеба сплетаются в хоровод лиц, света, мелькающих столбиков цифр в датападах, обследований в медицинских блоках. Времени на сожаления и любые посторонние мысли нет – с самого подъема в пять утра и до отбоя в одиннадцать ночи Шепард доказывает себе и всему миру, что она может вырваться из Элмвуда, что она может стать солдатом – и не простым, а лучшим солдатом ВКС Альянса. Первое время ей тяжело, тяжело так, что после отбоя она порой долго сидит на своей жесткой, застеленной кипенно-белой простыней кровати, стирая непрошенные, злые слезы – она мало понимает, у нее болит каждый сантиметр тела, и кажется, что ни один тренер, медик и учитель в Академии в нее совсем не верят. И не надо, зло думает Джейн, главное, что она верит сама. Тяжело всем курсантам, но человеку, который не знает, что такое датапад и инструментрон, который никогда в жизни не видел того, что видели они, – тяжело вдвойне.
Кажется, Джимми Чену тоже нелегко – он выглядит таким же уставшим и измотанным, как она, - но Джейн ни о чем его не спрашивает. Никогда. И, несмотря на то, что ей иногда становится от этого стыдно, она избегает его – так, словно Джимми каким-то образом может вернуть ее в ту, прежнюю жизнь.
Джейн втягивается в четкий ритм жизни Академии незаметно для себя: она не замечает, когда перестают болеть мышцы, когда датапад и инструментрон становятся для нее такими же привычными предметами, как и автоматический переводчик в ухе – сначала Джейн все время боялась, что он выпадет. Не замечает, когда стратегия космической войны начинает становиться понятной, а пули из снайперской винтовки – попадать в цель. Джейн учится все упорнее и упорнее, едва ли не с одержимостью, и скоро понимает: инструментрон, пугавший ее поначалу, ей нравится. Ей нравится взламывать коды, нравится компоновать данные, нравится разрабатывать стратегию – ей нравится думать, а не просто палить по мишеням.
На ее курсе несколько одаренных биотиков – Джейн плохо понимает, что это такое, а слова тех врачей, что осматривали ее в первый раз, о биотическом потенциале, забываются – она и безо всяких потенциалов справляется неплохо.
Биотика в ней все-таки просыпается, находит выход на тренировке, когда Джейн, уставшая, грязная, пытается перебраться через огромные скользкие баки. Волна силы сметает бак в сторону, а Джейн два дня проводит в медблоке, после чего к ее тренировкам добавляются еще одни – биотические.
То, что другие называют даром, для Джейн всего лишь неудобная помеха – биотик из нее получается слабый, и она сразу же уточняет: ей достаточно того, что она каким-то чудом может этой силой управлять. Она не собирается ее развивать, хватает и простой, вульгарной, как говорят остальные биотики, волны силы, остальное ее не интересует – куда увереннее Шепард чувствует себя с винтовкой в руках. Ей не нужны импланты, которые могли бы усилить биотику – нет, спасибо. Достаточно и тех, что вживляют всем подряд – для усиления силы, выносливости и целой кучи других полезных вещей.
Она и здесь, как и в Элмвуде с ребятами из банды, не особенно близко сходится с курсантами, дружба у нее завязывается только с двумя девушками, которые живут с ней в одной комнате.
Когда приходит время определяться с профилирующей специальностью и разделяться на несколько небольших групп, Джейн задумывается. Ей нравится стрелять из снайперской винтовки, ей нравится проводить анализ ситуации – умение читать лица неожиданно оказывается очень полезным.
- Да ты же прирожденный разведчик, - говорит ей Линда, одна из подруг. – У тебя и вид такой… неприметный, как раз для разведчика. И с винтовкой лучше тебя никто не управляется, и коды ты взламываешь лучше всех, и глаз у тебя наметанный… Да ты террористов с одного взгляда опознаешь!
Цепкий, внимательный взгляд Шепард не нравится многим ее знакомым, но именно он позволяет ей моментально оценить ситуацию, именно благодаря ему Джейн видит людей насквозь – и это единственное, что осталось у нее от старой жизни и что она не собирается менять, даже если бы и могла.
Джейн Шепард идет в самую немногочисленную группу, а через несколько лет ее направляют на Межпланетную Боевую Подготовку.
Кутаясь в тонкое одеяло где-то посреди тренировочной площадки, Джейн смеется – ведь когда-то ей казалось, что в Академии было сложно! Тренировки и здесь сливаются в одно пятно, но тут все гораздо сложнее и – гораздо серьезнее. Ожесточенные бои – лучшие солдаты проходили их в реальности, а для курсантов они восстановлены на тренировочных площадках. Безжалостные противники – голограммы не требуют отдыха и могут напасть в любую минуту.
Сутки без сна? Легко. На третьи сутки Джейн кутается в тонкое одеяло, смеется и никак не может уснуть, хотя усталость давит на ее глаза со страшной силой.
Нулевая гравитация, отсутствие еды и воды, перепады температур – Шепард кажется, что она вовсе не солдат, а лабораторная крыса, на которой ставят опыты. Боевую Подготовку проходят не все – от курса Джейн осталось меньше половины. Ей кажется, что однажды сломается и она – бои оказываются меньшим злом, но иногда ей приходится решать – пожертвовать ли десятью солдатами, чтобы пятьдесят могли пройти? Пожертвовать ли заложниками, чтобы не дать распространиться какой-то особой инфекции, которая поразит и людей, и инопланетян?
Сценарий повторяется в одной из военных зон, которым Джейн уже потеряла счет, – лабораторный комплекс, зараженные ученые и серьезная угроза для всей планеты. Не учеба – реальность. Джейн Шепард чувствует себя убийцей, отдавая приказ о бомбежке лабораторного комплекса, из окон которого на нее смотрят лица ученых.
Лейтенант Джейн Шепард участвует в военных операциях, забывает восхищаться такими разными солнцами, покрывается пылью, кровью и копотью, и сама не замечает, как становится жестким и волевым командиром, принимая такие решения, о которых раньше и подумать не могла.
Дженни Шепард, Виннипег, Канада, и мечтать не могла о том, что однажды ей вручат нашивку программы N7 – элитных войск ВКС Альянса.
Лейтенант-коммандер Шепард, ВКС Альянса, в первый же визит на Цитадель покупает шелковое желтое платье, которое вешает в шкафу на «Нормандии», подальше от чужих глаз.
Шепард встряхнула головой и потянулась. Провести время за воспоминаниями о своем детстве было не очень умным решением, учитывая, что спать хотелось ужасно. Хотелось - до того, как она сдуру решила посмотреть новости, – надо отдать должное Калиссе, что-что, а вызывать эмоции и затрагивать какие-то струны в душах она умеет. Пусть и не всегда положительные.
Эта ночь явно была потеряна для Шепард – уснуть она не смогла, бездумно глядя в потолок, по которому неспешно плыли всполохи света от аквариума.
Гаррус обнял ее – даже во сне кольцо его рук хозяйское, собственническое, заявляющее «это моя женщина», и мысли Шепард опять перескочили на слова Калиссы.
2. Клетка для взрослых.
читать дальшеЖена.
Они с Гаррусом так старательно избегали любых разговоров о будущем, что недосказанность порой звенела в ушах пронзительным писком загнанной в угол крысы.
Железные тиски самодисциплины расслаблялись только по ночам, когда Джейн позволяла себе помечтать, подумать, погрустить, как грустила маленькая Дженни из прошлой жизни при виде пушистого щенка, играющего на заднем дворе с девочкой в желтом платье. Разве что та Джейн могла и расплакаться – от обиды или злости, а Шепард уже давно, господи, как же давно не позволяла себе этой слабости. После того, как они… сошлись с Гаррусом, таких бестолковых ночей, проведенных за мечтами и размышлениями, стало больше.
Гаррус. Кто они друг другу?
Соратники. Друзья. Любовники? Пара? Да, но – в первую очередь, друзья.
Он всегда у нее за спиной. Она всегда протянет ему руку. Слаженный тандем, идеальная машина для убийства – турианец и человек.
Долгие разговоры во время перелетов – сколько раз Шепард обнаруживала, что она задремала, прислонившись к надежному плечу Гарруса? А тот и сидел, частенько в неудобной позе, терпеливо ожидая, когда Джейн встрепенется и непонимающе уставится на него заспанными глазами.
Он был единственным существом во вселенной, которому она доверяла, как себе. Она не задумываясь, отдала бы за него жизнь – но когда их крепкая, почти что братская дружба переросла в нечто большее, Шепард вспомнить не могла. Не было жарких признаний, томных вздохов, влюбленных глаз и чего-там-еще-полагается. А «полагалось»-то, если верить всему остальному миру, многое.
За время, проведенное в отставке, Шепард перечитала все книги, что удалось найти ее бессменному охраннику – и небольшую часть из них составляли банальные женские романы. Читая их втайне от Джеймса, Джейн стыдилась сама себя – стыдилась и не могла оторваться от сомнительного чтива.
Азари и кроганы, турианцы и кварианки, люди и азари, люди и… люди – истории любви разворачивались перед Шепард, заставляя чувствовать себя какой-то неполноценной.
Все книги в один голос вопили о любви с первого взгляда, о первой любви, о любви до гроба, и Шепард жадно вчитывалась в мелкие буковки, подсознательно сравнивая все эти истории с собой. С ними.
А потом она вспоминала разговоры в общей душевой Академии Альянса – о том же говорили девушки, фыркая под упругими струями прохладной воды. Любовь с первого взгляда, любовь-какой-не-бывало, любовь, которая вспыхивает неожиданно, обжигая пламенем страсти, – и так далее, и так далее, и так далее.
Джеймс Вега, приставленный ее охранять, немузыкально что-то напевает на кухне, пока Шепард принимает душ, бьющий в лицо холодной водой, и точно так же шумел душ в общей душевой годы – а кажется, что вечность, - назад.
Линда МакКонахи краснеет от нахлынувших чувств и, обернувшись через плечо, заговорщицким шепотом рассказывает, что рядовой Фостер – белобрысый такой, у северного входа дежурил, - на нее так посмотрел вчера!
- У меня даже коленки задрожали, - говорит Линда и глупо хихикает, покрываясь румянцем. Даже веснушки на ее плечах будто темнеют.
Через полгода рядовой Фостер и курсант МакКоннахи женятся, и на свадьбе счастливый жених успевает мимоходом сказать, что это была любовь с первого взгляда, и что он с самого начала знал, что так и будет.
…А еще через год, уже сержантом, Фостер будет убит на выполнении какого-то важного задания Альянса – знал ли ты и это, спрашивает себя Шепард, гладя зареванную Линду по веснушчатым плечам…
…Линда с головой уйдет в карьеру, порвет все связи, пытаясь сбежать от самой себя, – уедет в Торонто, потеряется, а теперь – может, и нет ее, Линды, уже; как нет рядового Фостера и других хороших ребят – сгинули, растворились в красном свете лазера Жнецов…
Девушки в душе делятся секретиками, рассказывают приглушенно: а Рональд и Леона со старшего курса-то того… парой ходят.
- Жаль, - отвечает кто-то из девочек, - Я как Рональда увидела, так почувствовала такое… такое… И чего он нашел в этой Леоне, она ж здоровая, как бык, - завалит и не заметит.
Курсант Шепард думает, что сейчас они кажутся совсем глупыми, какими-то очень уж девочками, и совсем не похожи на себя – таких, какими они выглядят большую часть дня. Линда – многообещающий инженер с математическим умом, никто лучше нее не разбирается в сложных нагромождениях формул. Девушка с Рональдом – как ее звали, Алиса? Элен? – лучший программист на их курсе, она единственная сумела запрограммировать турель на уничтожение крейсеров, пропуская все остальные корабли. Она всегда спокойная, собранная, немногословная – а вот, поди ж ты, может столь эмоционально рассказывать про «такое».
Шепард не чувствовала ни дрожи в коленках, ни бабочек в животе, ее не пронзало током, она не попадала в плен прекрасных глаз – нет, глаза у Гарруса, конечно, очень красивого цвета, но в плен можно попасть разве что если он обхватит ее руками. Хватка железная, не вырвешься.
Как бы Шепард ни думала, ни вспоминала, ни анализировала – ничего, о чем пишут в женских романах и говорят девушки в душевой, она «с первого взгляда» не испытала.
- Гаррус Вакариан, служба безопасности Цитадели.
Высокий и, кажется, мрачный, турианец предлагает что-то, рассказывает немного о Сарене – но все мысли Шепард заняты Советом.
Турианец вызывается помочь, и Шепард пытается запомнить его лицо, глядя в синие глаза, – правы, сто раз правы турианцы, человек не может отличить их друг от друга.
Дружелюбие, интерес, беспокойство – вот что чувствует Шепард. Никаких «таких» ощущений, чтобы можно было о них рассказывать – с придыханием, прикрывая глаза.
Интересно, а Гаррус тоже… ничего не чувствовал? Шепард повернула голову и пытливо взглянула на спящего друга. Спросить его? Даже просто мысль об этом ее рассмешила, а уж как будет хохотать Гаррус – сложно представить. Внимание – надежда Галактики, коммандер Шепард, капитан лучшего корабля Альянса задает важнейший вопрос!
Гаррус.
Неправильные отношения, неправильная пара, все неправильное – но, признается себе Джейн, больше всего на свете она боится потерять именно их. Турианец и человек – слаженный тандем, лучшие друзья, идеальная машина для убийств. Кто угодно, но не пара. Если бы общество было одним человеком – скривило бы нос, округлило глаза: это же другой вид, отличный от человека! Турианцы должны сходиться с турианцами, люди – с людьми. Точка.
Когда они начались, эти неправильные во всех смыслах отношения? В тот ли момент, когда на Омеге Гаррус устало снял шлем и поднял голову – и она впервые в жизни смогла отличить его ото всех остальных турианцев? Или когда она стояла в луже синей крови и держала его руку, и пыталась убедить себя, что все не по-настоящему, ведь синяя кровь - это ненормально, так не бывает, кровь должна быть красная, вот если бы она была красная, то тогда страшно, тогда можно умереть, а синяя – это как краска, правда? И ее дыхание прерывалось вместе с хриплыми, рваными вдохами умирающего друга, и какая-то часть ее вопила – верещала истерично, - что все это чушь, и вот он, твой друг, который не шарахнулся от тебя, как от прокаженной, истекает своей странной синей кровью, здесь и сейчас, и он умирает – очень по-настоящему.
Или когда Гаррус был рядом: каждый раз, всегда, незримой опорой за ее левым плечом? Когда Аленко осыпал ее упреками (Кайден был хорошим другом и солдатом до мозга костей, и отчасти Шепард его понимала – отчасти, - даже несмотря на это понимание, ей было очень, очень обидно). После того, как Лиара обрадовалась Шепард, видя в ней лишь решение своих проблем. После того, как Альянс официально посчитал Шепард работающей на Цербер, но при этом продолжал посылать ее на идиотские и опасные задания.
Или в тот момент, когда она, не думая, предложила ему спустить пар?
- Эй, Гаррус, как насчет того, чтобы снять напряжение?
Даже сейчас эта фраза кажется Шепард самым дурацким высказыванием в ее жизни.
- Снять напряжение? – Гаррус даже отступает на шаг, так он удивлен.
Шепард, должно быть, отлично приложилась головой в последнем задании, она и не думает идти на попятный, чуть улыбаясь краешком губ. У Гарруса еле заметно дрожат жвалы – и провались она на месте, если знает, о чем они дрожат.
- У меня нет никого ближе тебя, - откровенно говорит она в ответ на его замечание о том, что для снятия напряжения ей достаточно посмотреть на тех, кто ближе к ней. Только потом она поняла, что он имел в виду – Джейкоб, например, он хотя бы одного вида с ней, да и смотрит так… оценивающе. Но Шепард не вспоминает ни про Джейкоба, ни про кого бы то ни было – никого ближе Гарруса у нее нет. Гаррус молчит, лишь поводит жвалами – беспомощно? нервно? – и только тогда Шепард отступает.
- Давай забудем, - говорит она, проклиная все на свете. – Давай сделаем вид, что ничего не было, я не хотела на тебя давить, прости.
- Ты не давишь, - говорит Гаррус и вдруг смеется, и берет ее за руки, - ты совсем на меня не давишь.
Шепард выходит из отсека главной батареи под пафосное «Возможно, это будет межвидовый кошмар!» и, будь она проклята, если ее губы не расплываются в идиотскую улыбку.
Их первая ночь тоже была неправильной – согласно все тем же романам и обсуждениям между девушками, первая ночь должна быть романтической, страстной, жаркой и вообще, она должна быть нечто особенным.
Она была страстной – в каком-то смысле. Она, возможно, была даже романтической – у Шепард было не так много… ночей, и особенно романтических, чтобы сравнивать. Но прежде всего – она была неловкой.
Неловкость слышится в голосе Гарруса, когда он заходит к ней в каюту.
- Шепард?
Она принимала душ после последней отлучки с корабля и только-только успела одеться. Волосы Шепард влажные, и если их не высушить, они начнут виться. Но в голосе Гарруса – неловкость, граничащая с паникой, и она выходит из ванной комнаты, пытаясь пригладить непослушные пряди.
- Я раздобыл тут вина, и оно, конечно, дерьмовое, но уж что есть, и я думаю, что нужна музыка, и свечи, но я их не нашел, и…
Гаррус нервничает так, что Шепард кажется – еще немножко, и ее датапады взорвутся, а инструментрон закоротит. Он выпаливает все на одном дыхании, мечется по каюте с бутылкой вина в руке, включает музыку – Шепард не нравится музыка, ей не нравится дерьмовое вино, ей не нравится нервозность турианца.
В свою самую первую ночь Шепард было семнадцать лет, рядом был Майкл Уркхарт, крысоловка с сидящей в ней крысой и сломанная, с провалившимся дном, кровать с рваным матрацем и грубыми простынями. Сначала Шепард было неприятно, потом ей было все равно, а потом – скучно, и уж точно никто из них – ни Джейн, ни Майкл, не питал никаких романтических чувств к другому. Ни романтики, ни страсти, ни нервозности – не такое уж и событие, в самом деле. По крайней мере, Майкл не был противен Джейн – лучше он, чем кто-нибудь другой с сальным взглядом – таких тоже хватало с избытком.
Джейн Шепард, капитан Нормандии, совсем другая, но опыта у нее не хватает, и она теряется, не зная, как успокоить Гарруса, – кажется, первого мужчину в ее жизни, которого ей хочется успокаивать. Поэтому она выключает музыку, кладет руку на его плечо, и они долго – наверное, слишком долго, - сидят рядом на кровати, трогательно держась за руки, и говорят. О Сидонисе, о Цитадели, о Шепард, о Тейне и его сыне – обо всем, о чем только можно подумать. И когда Шепард уже кажется, что это, пожалуй, окончательный и бесповоротный провал, Гаррус сжимает ее руку сильнее, и неожиданно для себя она целует его в покрытую шрамами щеку – ей отчего-то всегда казалось, что здесь он почувствует прикосновение лучше.
Эта ночь полна неловкости – неловкости и смеха, и Шепард кажется, что только с ней может такое произойти. Ее постель – жесткая, со специальным матрацем, покрытая гладкими, плотными простынями, руки Гарруса – горячие и настойчивые, а его костюм совершенно дурацкий и неснимающийся. Он приглушенно смеется и как-то стаскивает с себя не то рубашку, не то водолазку – спросить бы, как оно называется, да не выходит: Гаррус вдруг садится и качает головой.
- Шепард, я не могу, - говорит он, и в его голосе… смех?
- Что?
- Мне кажется, он смотрит, - поясняет Гаррус и кивает головой на прикроватный столик.
Черт возьми, думает Шепард, он ведь и правда, смотрит.
- Ты осознаешь, насколько это странно? – спрашивает она и, не дождавшись кивка, начинает хохотать.
Несколько дней назад, в приступе дурного настроения, Шепард перенесла клетку с хомяком поближе к себе – ее умиротворял вид зверька, а миролюбивый нрав позволял держать его на руках – или на животе, если Шепард читала, лежа в кровати во время долгих перелетов. Хомяка ей подарили в каком-то магазине на Цитадели, и неожиданно для себя Джейн к нему привязалась – насколько можно привязаться к животному, напоминающему ей крысу. Впрочем, хомяк (Шепард так и не удосужилась дать ему имя) оказался совсем не похожим на крыс – он мирно жил в своей клетке, бегая в колесе и набивая щеки, спал – то свернувшись клубочком, то вытянувшись на животе – и на животе Шепард он спал так же безмятежно, как в клетке. Сейчас хомяк и не думал спать – сидел столбиком, умывался и задумчиво глядел на странную парочку, сидящую в полураздетом виде на постели и хохочущую в голос.
Шепард накрывает клетку своей рубашкой, и Гаррус говорит, что он почти слышит сокрушенный вздох зверька. Она еще успеет добавить, что рада отсутствию рыб – накрыть аквариум было бы куда сложнее, но смеяться уже нет ни времени, ни желания – с ее оставшейся одеждой Гаррус расправляется куда быстрее, чем она с его.
Ей жарко – еще и от горячего тела турианца, - жарко и интересно. Провести ладонями по грудным пластинам, потрогать воротник, коснуться неожиданно нежной кожи на шее и талии, от чего Гаррус прерывисто вздыхает, рассмотреть, наконец, эти руки – непривычные, сильные, с тонкими и, на первый взгляд, хрупкими запястьями. Гаррус тоже изучает ее: «Ты такая мягкая», - говорит он, касаясь ее плеч, груди, живота. Осторожно, бережно, почти невесомо – Шепард с хриплым смешком напоминает ему, что она все-таки не стеклянная, и тогда он припадает к ее шее поцелуем – неловким, неприспособленным для этого ртом.
- Проклятье, Шепард, я бы сейчас все отдал за ваши дурацкие губы, - говорит он. – Видишь, до чего ты меня довела?
Джейн улыбается и проводит пальцами по его гребню – неожиданно гладкому, хотя ей всегда казалось, что он должен быть… чешуйчатым? Гаррусу нравится – он почти что мурлычет и опускается ниже, все также осторожно гладя ее своими странными руками. Прикосновение трехпалых рук – непривычное, горячее, а подушечки на пальцах совершенно гладкие. Шепард хочется спросить, почему у Гарруса нет когтей – на пальцах широкие, темные и мощные… ногти? - но в этот момент его язык касается ее живота, и она только прерывисто вздыхает, тут же забыв обо всех вопросах.
Изучая ее тело, его руки становятся все горячее и горячее, губы – то, что у них считается губами, - оказываются мягче, чем она думала, а язык… Господи, Шепард и не подозревала, что у турианцев такие длинные и ловкие языки!
Не сдержавшись, Шепард все же вскрикивает, и Гаррус тут же поднимает голову, спрашивает тревожно:
- Я сделал тебе больно?
- Черт бы тебя побрал, Гаррус, не останавливайся, - шипит она в ответ.
- Это приказ? – хмыкает он как-то на редкость самодовольно, и Шепард готова поклясться, что будь у него человеческие губы, они бы сейчас расплывались в ухмылке.
У Гарруса нет человеческих губ, но этот недостаток полностью компенсируется языком – Шепард понимает это, когда обретает способность сознавать, и в этот же момент она слышит крайне странный и очень подозрительный звук.
- Проклятье, - теперь в его голосе смущение.
Ее прекрасный, твердый матрац, который спасал от боли в натруженных мышцах, пропорот насквозь шпорами на его ногах, сквозь разорванную простыню видно наполнитель из каких-то белесых волокон, а Гаррус смотрит на нее – немного виновато. Она не дает ему ничего сказать, перебивает, притянув к себе:
- Зато теперь мы совершенно точно можем о нем забыть.
И они забывают, и снова изучают друг друга, и Гаррус постоянно спрашивает, не больно ли ей, и прикусывает кожу своими страшными зубами – в этот момент Шепард внутренне холодеет: кто знает, с какой силой турианцы кусают друг друга в порыве страсти.
Он путается неловкими пальцами в ее волосах и говорит, что ему нравится, как они вьются, притягивает ее ближе к себе. Шепард обнимает его за шею, прижимается губами к тонкой, почти человеческой коже под его челюстью, обхватывает узкие твердые бедра ногами, ее дыхание сбивается, и она… вспоминает.
- Гаррус, - хрипло спрашивает она, - ты пил таблетки?
- Что? – рассеянно спрашивает он и слегка отстраняется. – Шепард, какие, к черту, таблетки, ты… Таблетки. От аллергии. Нет. Не пил.
- Только не говори, что они у тебя в отсеке, - просит она и он качает головой – неуверенно и задумчиво.
- Как же… Нет, я их положил в карман, - его приглушенный голос становится тише: турианец роется в вещах, небрежной грудой сваленных на полу. – Собирался выпить, но волновался, придумывал речь, и… О! Вот они!
Пока он неловко открывает бутылочку с таблетками и пьет двойную дозу – на всякий случай, - Шепард садится и, закрыв лицо руками, вздрагивает от нервного смеха – страстная, романтическая, незабываемая ночь!
- Шепард, ну хватит, - в голосе Гарруса умоляющие нотки, и когда он отводит ее руки от лица, ей кажется, что она почти видит смущенное выражение на его странном лице. – Я все испортил, да?
- Ничего ты не испортил, - говорит она и прижимается лбом к его лбу. – Просто все как-то… неправильно.
- А как оно еще может быть? – ворчливо спрашивает Гаррус и опрокидывает ее на спину. – Я удивлен, что здесь еще ничего не взорвалось.
- Сейчас и до этого дойдет, - бормочет Шепард, и это последнее, что она произносит – становится не до того.
После они долго лежат, не размыкая судорожно сжатых рук, восстанавливая сбитое дыхание: Шепард думает, что ей все-таки придется воспользоваться мазью от натертостей, любезно предоставленной Мордином. Гладкие, горячие пластины слишком тверды для нежной человеческой кожи, и она чувствует, как начинают саднить бедра и плечи – хорошо, что в иных… местах строение турианцев не особенно отличается от человеческого, и мазью придется пользоваться только снаружи.
- Шепард? – теперь Гаррус мурлычет, как большой кот, уткнувшись лицом в ее волосы и обжигая дыханием ухо.
- М-м?
- Я не знаю, как у людей принято вести себя после всего того, что здесь произошло, я так и не посмотрел те фильмы, которые дал Джокер…
- Думаю, тебе нужно извиниться, - серьезно говорит она и с удовольствием наблюдает, как он приподнимается на локтях, заглядывая ей в лицо: - У меня был отличный матрац, а теперь Призраку придется раскошелиться на новый.
- Шепард! – возмущается он, а Джейн, усмехнувшись, потягивается, сцепив поцарапанные руки за головой.
- Впрочем, ладно, можешь не извиняться, это же не мои деньги.
- Прости, - все же говорит Гаррус, и, проследив за его взглядом, она понимает – он смотрит на ссадины, красными полосками выделяющиеся на белой коже.
- Ерунда, - отвечает она. – Подумаешь, пара царапин.
Гаррус молча обнимает ее – со спины, крепко обхватывая руками, плотно прижимая к своей груди, и тихо говорит ей в затылок:
- Не знаю, что у вас принято делать после этого, но от таблеток я ужасно хочу спать.
- Превосходная идея, - соглашается Шепард и закрывает глаза. – Это отличная идея, Гаррус.
…О когтях она его все-таки спросила – потом, позже. Отчасти, виноват был в этом Мордин – когда она, смущаясь и краснея, попросила очередную порцию мази, он протянул ей тюбик и, глядя на царапину на ее шее, сказал:
- Думаю, стоит предупредить. Нужно тщательно чистить когти. Инфекция, заражение крови – лишние проблемы, Шепард.
- Это не от когтей! – возмутилась Шепард, покраснев еще больше.
- Зубы тоже необходимо чистить очень тщательно. Возможно, стоит поговорить непосредственно с Гаррусом.
- И не от зубов! – если Шепард чего-то в тот момент и хотелось, то только одного: провалиться к инженерам, а потом запаять дверь в лабораторию.
- Просто предупредил, Шепард, - Мордин опять улыбнулся своей неопределенной улыбочкой, и ей в очередной раз показалось, что он все-таки издевается. – Чтобы вы были в курсе.
Именно после этого она зашла к Гаррусу и поинтересовалась, где же те самые когти, которые нужно тщательно чистить.
- Шепард, я же не на Палавене, - пробормотал он, не отрываясь от консоли. – Я столько лет работаю с разными расами…
- При чем тут это?
Гаррус вздохнул и, бросив тоскливый взгляд на консоль, повернулся к ней.
- Ты же видела турианцев на Цитадели, у них у всех одинаковые перчатки – самые обыкновенные, как у вас.
- Я не разглядывала руки других турианцев, - пожала плечами Шепард. – И при чем тут перчатки?
- В СБЦ привыкаешь работать с людьми. И с саларианцами. И с азари. У вас у всех слишком нежная кожа, а ходить в перчатках все время жутко неудобно. Да и перчатки должны быть особенные, чтобы когти их не прорвали.
- И?
- Шепард, все турианцы в СБЦ стригут когти. Кроме разве что особо консервативных, но таких я не встречал.
Шепард почему-то представился Гаррус, с высунутым языком пытающийся отрезать коготь огромными щипцами, и она прыснула.
- Скажу тебе больше, - сказал он таинственным полушепотом, одним плавным движением оказываясь рядом с ней и приподнимая ее подбородок. – Я подозреваю, что очень многие турианцы, живущие не на Палавене, частенько этим занимаются.
Пожалуй, он слишком хорошо знал, что делает, – после его шепота у Шепард не возникло ровно никакого желания смеяться. Возникло другое, не менее приятное.
- Шепард… - Гаррус все же отстранился и даже отступил на несколько шагов. – Мне бы не хотелось этого говорить… особенно сейчас, но…
- Калибровка?
- Да, - он покаянно склонил голову. – Мне придется начать ее заново, если у тебя больше нет вопросов.
Шепард покачала головой и, подняв руки в знак капитуляции, удалилась. Во всяком случае, вопрос относительно когтей ее больше не волновал…
Если Шепард и переживала, как скажутся эти отношения на их дальнейшей работе и дружбе – все-таки Гаррус не был простым способом снять напряжение, - ее страхи оказались беспочвенными. Ну, почти. Немного больше заботы, мимолетной ласки, тревожности в голосе – ну и, конечно, понимающие ухмылки кое-кого из команды. Изменилась она сама – ей стало страшно брать Гарруса на короткие вылазки, она холодела при виде того, как еле заметной рябью с него слетает один из кинетических барьеров, и ей это очень, очень не нравилось. Пожалуй, только сейчас она в полной мере поняла, почему отношения между сослуживцами не приветствуются. Она изживала из себя этот страх, старалась не обращать на него внимания, но он жил в ней все время, вцепляясь ледяными коготками в ее горло в опасных ситуациях.
Куда больше Шепард волновалась, сидя в светлой квартире во время своей отставки – все контакты с ее командой блокировались, и она не представляла, где они и чем занимаются. Она пыталась уверить себя, что все к лучшему, что клетка в виде людской молвы и общественного мнения куда прочнее, чем кажется на первый взгляд, но все еще принимала антигистаминные таблетки – по привычке. Она даже подумывала о том, чтобы пуститься в авантюру и отказаться от таблеток, вживив чип, который только проходил тестирование, – какой-то очередной умник из докторов изобрел, кажется, панацею от аллергии всех видов. Не успела – начался хаос, в котором она все же нашла свой островок спокойствия, в момент, когда он взял ее за руки на Менае, под горящим, погибающим Палавеном.
На Менае было настоящее адское пекло со Жнецами в главной роли: не было ни желания, ни возможности думать о чем-то другом, кроме того, чтобы вовремя перезарядить винтовку, подать панацелин, прикрыть огнем, пока восстанавливается барьер. И только когда Шепард поднялась на Нормандию, вместе с усталостью на нее нахлынул и страх.
Все, чего она боялась, пытаясь прикрыть это мыслями об общественном мнении, – что он только «спускал пар» и расслаблялся, что идет война и все это не ко времени, что он погиб, в конце концов, - все это отступило куда-то далеко-далеко, когда он встретил ее в отсеке главной батареи и неуверенно провел пальцами по щеке.
И в самом деле – кого волнует общественное мнение? Стоя в доке Цитадели, преобразованном в лагерь для беженцев, Героиня этой самой Цитадели на виду у всех обнимается с каким-то турианцем, и всем на это абсолютно наплевать, все слишком заняты поисками еды, укрытия и хоть какой-то информации о родных и близких. Наплевать и Шепард – Гаррус волнуется, как и все, тревожится и за Палавен, и за турианские войска, и за родителей, и за раненых, которые лежат здесь же, на полу, ожидая помощи. Шепард наплевать на то, что и как подумают окружающие, ей важно прикоснуться к нему, обхватить его лицо ладонями и прижаться лбом ко лбу – ты не один, я с тобой, мы со всем справимся.
Однажды Гаррус сказал ей:
- Когда все это закончится, обязательно поднимется шумиха – такая женщина, героиня Галактики – и крутит романы с бывшим офицером СБЦ, турианцем, какой позор!
- Героиня Галактики сможет показать им один прекрасный жест, - отвечает Шепард и демонстрирует вытянутый средний палец – правда, ей приходится объяснить его смысл: - Да и когда это будет, Гаррус…Может, и не будет никакой Галактики.
…Они с Гаррусом так старательно избегали любых разговоров о будущем, что недосказанность порой звенела в ушах пронзительным писком загнанной в угол крысы. Невысказанные опасения душили Шепард, но говорить об этом она попросту не могла. Она не справилась с ними лишь однажды, когда ей приснился очередной кошмар.
Той ночью Шепард приходит в отсек к Гаррусу и застает его спящим на груде одеял – кажется, он говорил что-то про особо важную калибровку, вспоминает она. Гаррус просыпается не сразу– сон военного крепок, но чуток, и представляй она угрозу, турианец уже был бы на ногах.
- Шепард? – он все-таки открывает глаза и садится, проводя руками по лицу. – Что-то случилось?
В эту ночь они не спят – разговаривают обо всем, что их тревожит. Это единственный раз, когда Шепард позволяет себе признаться в своей неуверенности, в опасении, что война закончится победой Жнецов, и – в этом Шепард тоже признается неожиданно для себя, - в том, что она боится его потерять.
Они говорят всю ночь, под мерный гул работающих приборов, и больше никогда об этом не заговаривают.
Об их совместном будущем Шепард старалась не думать даже сейчас, лежа в объятьях Гарруса. Каким уж там может быть совместное будущее солдатов, если они оба не могли представить себе мирную гражданскую жизнь. Она проходила перед их глазами, но была настолько же чуждой, как культура ворка.
Тихий домик, дети – то, чем дорожит добропорядочная семья, да и Калисса в каждой передаче вовсю распиналась о достоинствах и силе матерей, - этого Шепард себе и представить не могла. Она не умела обращаться с детьми, и единственное существо, к которому она испытывала материнские чувства, был огромный кроган выше нее на голову, чью каюту занял Явик.
Мысль об усыновленном Гранте однозначно была забавной. Беззвучно усмехнувшись, Шепард перевела взгляд на потолок каюты, по которому плыли отблески от аквариума. Гаррус вздохнул и уткнулся лбом в промежуток между ее шеей и плечом – эта выемка была словно создана для его лба.
Он всегда спал в такой позе, посапывая во сне, – в самом начале Шепард даже интересовалась, не простыл ли он случайно. Отсмеявшись, Гаррус сказал, что турианцы так храпят, и сразу же забеспокоился – не мешает ли ей его сопение.
Оно не мешало. Шепард не мешали ни его сопение, ни неудобная поза на спине, в которой ей чаще всего приходилось спать, ни воротник, больно упирающийся ей в спину, когда она поворачивалась на бок, ни его тяжелые ноги – однажды она проснулась от дурного сна. Этот был другим, не привычным уже кошмаром с участием мальчика с Земли, – ей приснилось, что на нее рухнул Жнец, и она не может из-под него выбраться. «Жнецом» оказалась всего-навсего нога турианца, которую он закинул на ее собственные ноги, и Шепард пришлось долго изворачиваться, чтобы выбраться из-под этой тяжести.
Ей ничего не мешало. Она чувствовала себя свободной только с ним – в этих надежных и уже привычных трехпалых руках она чувствовала себя такой свободной, как никогда.
Все ее детство было грязной клеткой, в которой крошка Шеппи чувствовала себя крысой – отчаянной, уставшей, без надежды на спасение. Альянс поначалу казался ей глотком свежего воздуха – но и он стал клеткой, разве что пошире и подружелюбнее. Церберовская клетка была лабораторной – все то время, пока она не уничтожила Базу Коллекционеров, Шепард чувствовала себя крысой, на которой проводят опыты и смотрят, наблюдают за ней день и ночь: ну как, Дженни, нормально ли функционируют импланты, что мы в тебя насажали? Не сбоят ли чипы в твоих костях, нормально ли работает биотика?
Но самой страшной оказалась клетка Галактики: надежды всех рас были сконцентрированы на ней, она словно оказалась под прицелом миллиардов глаз, умоляющих, требующих прекратить это безумие, что творилось на планетах.
И только рядом с Гаррусом невидимые, но такие настоящие прутья клетки рассыпались в прах, давая возможность вздохнуть полной грудью. В эти моменты ей было плевать на будущее, плевать на Жнецов, плевать на союзы, которые нужно установить, плевать на то, что ей никогда не стать – ни правильной женой, ни матерью, ни сестрой.
Но загнанная в угол крыса пищит настойчиво, а Гаррус слишком крепко сжимает ее в объятиях – он тоже боится, и он тоже не хочет ее отпускать, - ей пора поднимать голову, убирать волосы со лба и становиться той Шепард, которую знают все. Без сомнений, без страха, с непоколебимой уверенностью в победе – только такая Шепард должна появляться там, где ее могут увидеть.
И не имеет значения, насколько она боится, – Галактика должна видеть перед собой лидера и солдата, готового заслонить ее своей грудью, способного помирить кроганов и турианцев и излечить генофаг, положить конец войне между гетами и кварианцами.
Третья глава и эпилог - в комментариях.
Автор: Антропоморфная Персонификация
Бета: Сасори-но-Менгеле
Категория: Mass Effect
Рейтинг: R
Персонажи и пейринги: в основном ф!Шепард, (ф!Шепард/Гаррус), мимо пробегают Калисса Бинт Синан аль-Джилани, банда Красных, ОЖП, ОМП и команда.
Жанр: гет, ангст, драма, фантастика, missing scenes
Размер: миди (12 414 слов)
Аннотация: Сестра, жена, мать... Шепард.
Предупреждения: AU на всякий случай.
От автора: Рефлексия и самокопание - вот что это такое. Это история о Шепард, о том, почему она стала Шепард, собственно.
Статус: закончен.
Ссылка на Фикбук.
читать дальшеПролог.
читать дальше«…В свою очередь, капитан Шепард призывает Галактику сплотиться перед величайшей бедой нашего времени, и наш долг – помочь женщине, которой не верил Совет! Все мы такие же, как она – сестры, матери, жены, и все муж…»
Резкий голос Калиссы-как-ее-там оборвался на полуслове, а широкий монитор погас, оставив каюту капитана в темноте, – слабое свечение пустого аквариума только тени гоняло по стенам.
Шепард фыркнула – похоже, последняя встреча с Калиссой повлияла на последнюю как-то уж очень сильно. Уставшая, волнующаяся за Кайдена Шепард едва не прошла мимо журналистки, когда та загородила ей дорогу своим стройным телом, затянутым в какое-то глянцевое нечто. Помнится, тогда Шепард как-то вяло подумала о том, как же Калисса дышит и куда ест в таком платье. И еще о том, что она с удовольствием сгребла бы ее в охапку и выкинула в шлюз.
Сил, однако, хватило только на то, чтобы сцепить руки за спиной – только это всегда и спасало пронырливую дамочку от оплеухи. А потом она посмотрела на Калиссу – прямо в глаза, - и увидела в них не просто страх, а какой-то животный ужас. Колкие слова оказались маской и, надо признать, преотличнейшей маской, не догадаешься, если бы не этот ужас в темных глазах.
Шепард не помнила, что говорила журналистке – скорее всего, то же, что и другим: я знаю, что вы напуганы, нужно собраться, не сдаваться, мы сможем победить, только если… бла-бла-бла.
Заученные, отточенные фразы произносились сами по себе, с доведенной до автоматизма сердечностью в хриплом от усталости голосе. Что так подействовало на Калиссу, было непонятно, но факт оставался фактом: каждую передачу журналистка заканчивала прочувствованным и пафосным воззванием к Галактике, упоминая Шепард, – такую же, как и все женщины, мать-жену-сестру, и каждого мужчину, который… и так далее, и тому подобное.
Шепард поморщилась и прикрыла глаза рукой.
У нее не было братьев или сестер, не было отца (вечно пьяного) и матери (вечно плачущей), но они – пьяные и плачущие – были у некоторых ребят с той же улицы, на которой она жила. Квартал Элмвуд, Виннипег – Джейн Шепард угораздило родиться в самом криминальном районе Канады. Он был неблагополучным еще в те времена, когда о полетах в космос приходилось только мечтать, но что хуже всего – с развитием технологий, с прорывами в области науки, с огромным скачком в развитии Земли такие вот районы становились все криминальнее, и неблагополучнее, и опаснее.
Мир развивался, шел вперед, люди покоряли космос – и все же оставались такими же, что и раньше; были открыты ретрансляторы – люди продолжали разделяться на «богатых» и «бедных»; города стали трех- и четырехуровневыми – жители самых нижних, бедных, грязных уровней становились невидимками, забытыми, презираемыми.
И все это можно было приумножать в несколько раз, говоря о Виннипеге и Элмвуде.
Год за годом Шепард старательно изживала из себя воспоминания о Земле, год за годом впитывала в себя будни солдата Альянса: ранние пробуждения, учеба в Академии, изнурительные тренировки, тяжелые бои, программа N7, первые полеты на космических кораблях, новые друзья и знакомства – так, словно кроме этого в ее жизни ничего и не было.
Служба Альянсу, понятная жизнь солдата, чертов Иден Прайм, после которого все перестало быть понятным и простым.
Чертов «Цербер», который выдернул ее с того света и сделал все еще более непонятным.
Жнецы, которые поставили под сомнение все существование в Галактике вообще.
Новая жизнь, странная, непонятная – а той, прошлой битвы за выживание на Земле будто и не было. Шепард и не вспоминала о том, что семьи – нормальной семьи – у нее никогда и не существовало.
А потом были горящий Палавен, охваченная войной Менае и Гаррус.
- Моя семья осталась там.
Четыре простых слова. В каждом – затаенный страх, тревога, боль и отчаянная надежда.
- А твои родители, Шепард? Они на Земле?
Тогда она внезапно осознала, что еще ни разу не говорила с Гаррусом о своем прошлом. Он знал то же, что и все, в общих чертах: родилась на Земле, поступила на службу в Альянс, стала героем Элизиума, получила Звезду Терры.
- У меня нет родителей, Гаррус.
- Ох, прости. Они?..
- Нет, нет. Я не знала своих родителей.
Именно в этот день она рассказала ему о своем прошлом, вспоминая, вскрывая свою память, как загноившуюся рану, покрытую коркой, выдавливая по каплям все то, что старательно игнорировала. Наверное, просто пришло время.
Именно в этот день она сказала ему, что Джейн Шепард не существует.
Вспоминать раннее детство нелегко: у Шепард нет идеальной памяти дреллов – да и к лучшему, наверное. Картинки вспыхивают в ее голове: обрывочные, яркие.
1. Клетка для детей.
читать дальшеСамое первое воспоминание – холодно, болит горло и очень хочется есть.
Перед глазами – две пары ног.
- Гляди, рыжуха какая, - мальчишеский ломающийся голос. – Ты чего на улице болтаешься, заболеешь ведь?
После недолгого молчания ему отвечает второй, постарше, с ломающейся хрипотцой:
- Оставь, не видишь – больная.
Хочется спать.
Ее поднимают с земли руки – не особенно заботливые, неловкие, и второй голос тут же пренебрежительно бросает:
- Ну и куда ты ее? Помрет ведь, как ни крути.
- Не помрет, - отвечает первый и, пыхтя от натуги, перехватывает ее поудобнее.
Следующая картинка – скорее, ощущения, чем полноценные воспоминания: жарко, мокрая тряпка на лбу, неприятный запах чего-то кислого, яркие всполохи перед глазами – не то костры, не то свечи, жидкий теплый суп – проливается на грудь, мокро, жестко, неудобно. И жарко, очень-очень жарко.
- Как тебя зовут? – женский голос.
Молчание.
- Скоро ее будут звать Джейн Доу, - усмехается тот, второй голос.
- Не накличь! – возмущается женщина.
Истощенный, больной ребенок умудряется выжить, но имя приживается – с тех пор все зовут ее Джейн, Дженни, Джей.
Она живет среди таких же брошенных детей, среди забытых стариков, среди увядших, красивых какой-то вульгарной красотой женщин, среди мрачных мужчин, неизменно пропадающих ночью.
Другой жизни она некоторое время и не знает. Да что там, она и слово «вульгарный» не знает.
Мальчишка, подобравший ее на улице, старше ее всего на несколько лет. Майкл Уркхарт, такой же рыжий, как и она, относится к ней покровительственно. Именно он первый раз показывает ей улицы и ту, другую жизнь.
Джейн зачарованно прижимается лицом к решетчатому забору: ей видно белый дом – такой белый, что на него больно смотреть, огромные, от пола до потолка окна, и за окнами – девочка, играющая на пианино. Эта картинка навсегда врезается в память Джейн, и спустя много лет она видит эти окна, как вчера – сдвинутые занавески нежно-голубого цвета, желтое платье девочки, глянцевый блеск черного фортепиано и яркие, ослепляющие белые стены.
Их прогоняет охранник, и весь путь до своего дома Джейн молчит.
Мало-помалу Джейн приживается в этой странной большой семье. Она старается держаться рядом с Майклом и ни с кем особенно близко не сходится. Второй мальчишка с улицы, Джон Фостер, заботится о Майкле, как брат, но на Джейн почти не обращает внимания.
Пока кто-то из мужчин – главный в этой общине, которую гордо называют Бандой Красных – не решает, что Джейн достаточно выросла, чтобы быть лишним ртом.
С этого дня Джейн узнает новые слова: банда, цыпочки, побрякушки и – самое главное – копы.
Джейн «прикрепляют» к бледному, незапоминающемуся парнишке по имени Ли, и теперь почти все свое время она проводит с ним. Он учит ее расположению улиц и переулков, известных только им, показывает богатые районы, поднимается с ней на второй уровень города: дома здесь настолько красивые, что у Джейн дух захватывает. Она учится – быстро и незаметно для себя – распознавать в прохожих тех, у кого в кармане есть пачка кредитов, и тех, у кого большие дома с «побрякушками». И тех, кто выискивает взглядом таких, как она.
Джейн не привлекает внимания – маленькая тощая уличная девчонка с вечно растрепанными блекло-рыжими волосами, она болтает ногами, сидя на перилах моста, на заборе или просто сидит, прислонившись спиной к столбу. Легкий жест левой рукой – сгрести челку, откинуть назад, - «зацепила болвана». Почесать двумя пальцами в затылке, наклонив голову в нужную сторону, – вон тот, второй слева. Устало закрыть лицо ладонями, потереть глаза – осторожно, копы.
Все это поначалу выглядит для нее интересной игрой, и ей удается все лучше разгадывать лица, «читать» их выражения, а к четырнадцати годам Джейн становится лучшим «наводчиком» в подростковой банде – всего лишь малой части большой группировки, дом которой – весь нижний Виннипег.
Майкл Уркхарт говорит ей, что она словно пастух, отсеивающий больных овец из здорового стада. Его родители – выходцы из Шотландии, и он не любит о них вспоминать, как и многие в Элмвуде, – но от них он унаследовал навязчивый шотландский акцент и истории о пастухах – откуда-то же они должны были взяться в его лохматой голове? Джейн жадно слушает: раньше пастухи пасли целые стада овец и коров, рассказывает Майкл, ходили за ними на своих двоих, не то, что сейчас – все фермы автоматизированы, да и пастухов уж не осталось. Он смеется, говоря Джейн, что будет называть ее пастухом, и словечко привязывается. Так Джейн получает «фамилию» - позже она поменяет несколько букв и назовется Шепард, просто потому, что другой фамилии она никогда не знала.
С легкой подачи еще одного «наводчика», Финча, ее начинают называть «крошка Шеппи», и только изредка кто-нибудь окликает ее по имени. Детство Дженни Шепард кончается, не начавшись, и темноволосая девочка в желтом платье, сидящая за пианино, играющая в саду, остается чем-то эфемерным, принадлежащим какому-то другому миру, в который Джейн нет входа. Именно тогда Джейн учится игнорировать свои желания: нормальная семья, желтое платье, пушистый щенок. Все это нерационально и несбыточно, а, значит, не стоит тратить время на глупые мысли.
В приоритете стоит выживание, жесткая, непримиримая, почти звериная борьба за существование, и глупо думать о щенке, когда в твоем собственном доме (по правде говоря, подземный тоннель сложно назвать домом) бегают крысы, которые с удовольствием сожрут пушистого упитанного щенка.
В приоритете стоит выживание, и когда твой ужин зависит от того, найдешь ли ты «болвана», глупо думать о том, как ты все это ненавидишь.
Крошка Шеппи – лучший наводчик банды «Красных», с которой считается даже их главарь Джон Фостер, выросший в угрюмого неразговорчивого парня, и она ненавидит свою жизнь.
Она забывает обо всем только редкими вечерами, когда уставший Майкл Уркхарт, небрежно потрепав ее по волосам, присаживается рядом и вполголоса рассказывает какие-нибудь истории – длинные, интересные и захватывающие. У Джейн горят глаза и щеки, и она и представить себе не может, что такое действительно где-то происходит.
Космические корабли, воинственные батарианцы, война с турианцами – все, что творится в Галактике, долгое время остается для Джейн страшными сказками, которые рассказывает Майкл: о страшных турианцах, которые похищают детей и разрывают их своими стальными зубами, о батарианцах, которые выпускают из своих многочисленных глаз лазерные лучи и от людей остается лишь горстка пепла…
Джейн нравятся эти сказки, и она совсем не задумывается, что и ее жизнь напоминает такую историю, только вместо войны с турианцами Элмвуд раздирает война между группировками. «Красные» частенько возвращаются все в крови – своей и чужой, и у каждого мужчины под подушкой лежит тяжелый стальной нож, а у тех, что поудачливее, – и пистолеты. К этому Джейн давно привыкла, а большего она и не знает – ей повезло оказаться в той компании, что «работает» в более-менее мирных районах.
У маленькой Джейн огромные светло-серые глаза, доверчивые и невинные – этими глазами она смотрит на проходящих мимо людей и видит то, чего не видят остальные прохожие: туго набитый кошелек, задумчивость или усталость, отрешенность и печаль. Эти глаза видят людей злых или добрых, готовых пожалеть замерзшего ребенка; неприятных и тех, кому ни в коем случае нельзя доверять – таких в банде называли крысами.
У подрастающей Джейн светло-рыжие кудряшки, которые каждую ночь смачиваются какой-то приторно пахнущей жидкостью, чтобы они вились еще круче, блестели ярче.
У Джейн бывают даже красивые платьица, которые приносят хриплоголосые, пахнущие сладким мужским одеколоном женщины – ангелочка в платьице не прогонят с богатых улиц, а вот оборвыша– вполне. Этим платьям далеко до того, желтого, и после каждого выхода на «работу» Джейн возвращает одежду неприятной старухе, которая пытливо разглядывает ткань, проводя по ней заскорузлыми пальцами – попробуй только посадить пятно или порвать!
Крошка Шеппи, Дженни, Джейн сидит за большим шатающимся столом, показывает на карте нужный дом; спит, завернувшись в теплое, но колючее шерстяное одеяло, и уже не просыпается от топота маленьких лапок – крысоловки стоят рядом с ней, и утром в них обязательно будет несколько крыс.
Возвращаться в настоящее, в здесь-и-сейчас, нелегко, но приятно. Приятно осознавать, что все это было, было когда-то давно, и, в сущности, не имеет никакого значения… но у Гарруса слишком серьезное лицо, и, будь у него брови, он бы наверняка хмурился.
- Может быть, меня должны были звать Матильдой Блюмингдейл, - хмыкает Шепард, - а я и не помню. Так и хожу… собирательная вся, ненастоящая.
- Ничего подобного, - говорит Гаррус и берет ее лицо в горячие ладони. – Ты – Шепард. Джейн Шепард, самая цельная и настоящая женщина, которую я знаю.
Чуть погодя Гаррус спрашивает пригревшуюся в его объятьях Джейн, тот ли это Финч дал ей прозвище, которого они встретили когда-то на Цитадели, и она кивает.
- Я так старательно вытесняла все воспоминания о том времени, что поначалу даже и не поняла, о чем он говорит, – смеется Шепард. – И гляди-ка, нашел ведь меня… Вот уж правда, не отвяжешься от семейки.
- Ты же понимаешь, что это не настоящая семья, - говорит ей Гаррус и в его голосе сквозит непонятная грусть.
- Другой я не знала, - пожимает плечами Шепард. – Это была клетка, а я была крысой в клетке. Но другой семьи у меня никогда не было, Гаррус.
Сестра.
О, да, Калисса, знала бы ты, какая и кому я сестра, взорвалась бы от переизбытка эмоций. Первый СПЕКТР-человек вырос в преступной группировке, эксклюзивные новости!
Гаррус молча обнимает ее, и у Шепард мелькает мысль – а он-то знает, что такое настоящая семья.
Жизнь Шепард в этой «семье» кончается холодным весенним утром, когда на улицах нижнего города почти никого нет – сонные копы, возвращающиеся с ночных смен работяги и проститутки, и – странного вида военные, расклеивающие какие-то листовки на стенах. Одну из таких листовок срывает Джейн – в ней говорится, что Вооруженные силы Альянса объявляют набор новобранцев.
- Что у тебя там, Шеппи? – спрашивает ее зевающий Майкл – надо же, вышел следом за ней, а она и не заметила.
- Ничего, - говорит она и комкает листовку, незаметно засовывая ее в карман.
Она не знает, что такое Альянс, но это звучит как что-то большое, далекое и немножко грозное, и кажется ей единственным светлым пятном в это серое утро.
Днем, сидя на перилах моста, она бережно разглаживает смятую бумагу. Где-то в другом мире, где девочка в желтом платье выросла в красивую девушку, уже давно используют только голограммы и большие трехмерные экраны. На нижних улицах прогресс и не появлялся – здесь все так же печатают газеты и все так же развешивают бумажные объявления – и хорошо, если найдутся люди, умеющие читать.
На листовке изображен солдат в какой-то странной одежде – Джейн знает, что это броня, но выглядит она так странно и так красиво, что она просто разглядывает картинку, не обращая внимания на людей, снующих вокруг.
Текста на листовке мало, а для новобранцев указан только минимальный возраст – восемнадцать лет. Джейн исполнилось восемнадцать на прошлой неделе, и она понимает: в прутьях клетки нашлась щель, через которую можно протиснуться.
Она видит такого же солдата, который вешал листовки утром, только этот – уставший и немного мрачный, и, шалея от собственной храбрости, она срывается с перил и догоняет его.
- Чего тебе? – офицер недоволен, что его трогает за рукав лохматая девчонка в вещах с чужого плеча. Когда девчонка молча протягивает ему измятую листовку, он только приподнимает брови.
- Я хочу, - говорит Джейн, – записаться.
- Куда тебе, глупая? – снисходительно спрашивает солдат. – Тебе и восемнадцати-то нет.
- Есть, - твердо отвечает она. – На прошлой неделе исполнилось. Куда мне идти?
- Домой, - серьезно говорит солдат и хмурит светлые выцветшие брови. – Ну, куда ты еще можешь идти, армия не для маленьких девочек.
- У меня нет дома, - говорит Джейн и тоже хмурится. – Я хочу записаться. Куда мне идти?
Джейн кажется, что Вооруженные силы Альянса – это что-то вроде копов, которые патрулируют улицы Виннипега. Когда усталый солдат, по иронии судьбы направляющийся на вербовочную станцию, приводит ее и кивает на милую женщину, Шепард думает только о том, как же она будет доказывать, что ей уже есть восемнадцать лет? Маленькая, тощая, жилистая, с растрепанными короткими волосами – ей уже давно перестали смачивать волосы приторной дрянью, чтобы они вились, - она совсем не выглядит на восемнадцать.
Джейн совсем не представляет, что ее ждет.
- Добровольцев у нас не хватает, и я, конечно, не имею права вам отказать, мисс, - говорит женщина, и это первый раз, когда Джейн называют «мисс», - но могу посоветовать: отправляйтесь домой, это дело не для вас.
- У меня нет дома, - повторяет Джейн и смотрит в окно: начинается дождь, и сейчас самое время указывать на рассеянных людей, бегущих по своим делам. Ребята ее уже, наверное, потеряли, а значит нельзя – ни под каким видом нельзя – возвращаться обратно.
Женщина вздыхает и пробегает пальцами по датападу – Джейн их уже видела и даже держала в руках – ворованный, конечно, но этот – совершенно другой.
- Подождала бы тогда, если уж не терпится, - добродушно ворчит она, - что делать такой красивой девочке в космосе?
- Где? – вырывается у Джейн.
- В космосе, - повторяет женщина и поднимает на нее глаза. – Ты хоть знаешь, куда записываешься?
- Вооруженные силы Альянса, - отвечает Джейн.
- Сейчас идет набор в ВКС. Военно-космические силы.
Джейн потрясенно смотрит на нее, пытаясь осознать, во что же она ввязалась. Космос? Космос? Да она за пределы Элмвуда-то выходила всего пару раз – слишком опасно соваться в чужие кварталы, какой уж тут космос…
- Ну что, пойдешь домой? – спрашивает женщина и ласково улыбается. Именно эта ласковая улыбка помогает Джейн решиться.
- Нет.
То, что происходит с ней дальше, кажется Джейн сном. У нее нет документов, и Марла – женщина, разговаривающая с ней, - смотрит на нее с жалостью, как на больную, кажется девушке. Ее помещают в какую-то капсулу, которая заполняется не то дымом, не то туманом, не имеющим запаха – Марла поясняет, что это дезинфекция.
- Мы же не знаем, откуда ты пришла, - объясняет она Джейн: та смотрит совсем уж непонимающе, а слово «дезинфекция» ее и вовсе пугает: - Нехорошо, если ты принесешь с собой вшей или блох, а?
- У меня нет вшей! – хочет возмутиться Джейн, но не успевает – молчаливые суровые люди в халатах, должно быть, врачи, бесцеремонно задирают на ней рубашку и делают инъекции – в руку, под лопатку, в основание шеи.
- Прививки, - говорит Марла.
Джейн страшно. Наверное, ужас написан на ее лице большими печатными буквами, и Марла, вздохнув, не отходит от нее: говорит успокаивающим тоном, рассказывает про Альянс, поясняет действия врачей – они требуют, чтобы Джейн разделась.
Ее осматривает женщина, щупает выступающие ребра, недовольно цокает языком: «Тебя вообще кормили?»
- Я всегда такой была, - говорит Джейн, и ей стыдно за свою наготу, худобу и, какую-то неуместность – она уже почти жалеет, что решила пойти до конца, ее место – на улице, но никак не в армии Альянса.
После осмотра ей дают новую одежду, а Марла брезгливо кривит губы и, показывая на все, что осталось у Джейн от старой жизни, на ее выцветшую рубашку, драные джинсы и поношенные кроссовки, произносит только одно слово: «Сжечь».
Вокруг Джейн снуют занятые люди, странные светящиеся штуки у них на руках светятся и издают странные пощелкивающие звуки – Джейн ужасно любопытно, что это такое, но спросить она не решается. Ее не спрашивают о возрасте – вместо этого опять кладут в какую-то капсулу и просвечивают лучами: синими, голубыми, светло-зелеными.
Марла объясняет, что это детальный осмотр, а механический голос сообщает, что в капсуле находится «особь женского пола, человек, восемнадцать лет».
- Разве такое возможно? – спрашивает Джейн у Марлы, пока у нее берут образцы волос и ногтей, и та улыбается.
- Тебя ждет совершенно новый мир, девочка, - говорит она. – Если не сломаешься.
- Не сломаюсь, - отвечает Джейн и упрямо поджимает губы.
Из ее памяти начисто пропали воспоминания о том, как она добирается до Ванкувера. Мимолетная вспышка: шаттл на автопилоте, серьезный солдат на переднем сиденье, последний взгляд на Виннипег – уже ночь, и видны только фонари. Резкий рывок вперед, и Джейн почти наяву видит, как дверца ее клетки распахивается во всю ширь и захлопывается заново – но в клетке уже пусто.
Джейн должна пройти собеседование и первичные проверки, и она сидит в просторном светлом холле и боится – так она не боялась еще никогда. Что с ней будет, если она окажется не нужной этому Альянсу, чем бы он ни был? Ее цепкий взгляд пробегает по лицам новобранцев – большинство из них спокойные, уверенные, лощеные, - но тут ее взгляд натыкается на такие же испуганные глаза, и Джейн понимает – она не одна.
Шепард не помнит, что говорила на собеседовании. В память врезалось лишь лицо пожилого офицера, который с ней разговаривал, – вежливый, участливый мужчина с сеточкой морщин вокруг светло-голубых глаз, резкие складки в уголках неулыбчивого рта и низкий голос с легким акцентом. Проверка оказалась еще одной капсулой – сквозь легкое жужжание Джейн слышит разговор врачей – или офицеров, она не знает, кто эти люди – они говорят что-то о том, что у нее есть биотический потенциал и выносливость. Один из них бросает, что потенциал этот слабенький, а на выносливости далеко не уедешь, и, как камень, роняет: «Не выдержит».
В этот момент Шепард чувствует злость, даже ярость, и решает – она выдержит. Назло всем. Она выдержит, потому что за спиной у нее – закрытая дверь клетки, в которую она никогда больше не вернется.
С того момента, как Джейн заходит в свою комнату, отведенную ей в Академии, – без багажа, без гроша в кармане, она старается забыть обо всем, что случилось с ней до этого. Виннипег и Элмвуд остаются в прошлой жизни – но в самом начале ей еще кажется, что это она сама нечаянно ворвалась в чью-то чужую жизнь, жизнь, где ей нет места.
Новички рядом с ней идут по стопам своих отцов, матерей, дедушек; испуганные глаза, которые она видела в холле, принадлежат Джимми Чену – он тоже жил в Элмвуде, но принадлежал к другой банде. И он так же, как она, старается забыть обо всем, что с ним было, и Джейн ни о чем не спрашивает.
С этого дня Джейн называют только по фамилии, которую она пишет на листке бумаги корявым детским почерком, изменив несколько букв. Джейн Шепард, Виннипег, Канада, не умеет пользоваться датападом, и некоторые из сидящих рядом ребят тихо фыркают в кулаки.
Жизнь Джейн в Элмвуде принадлежала банде, жизнь Шепард в Академии принадлежит Альянсу, и все, кто работает с новичками, словно пытаются ее этой жизни лишить. Тренировки и учеба сплетаются в хоровод лиц, света, мелькающих столбиков цифр в датападах, обследований в медицинских блоках. Времени на сожаления и любые посторонние мысли нет – с самого подъема в пять утра и до отбоя в одиннадцать ночи Шепард доказывает себе и всему миру, что она может вырваться из Элмвуда, что она может стать солдатом – и не простым, а лучшим солдатом ВКС Альянса. Первое время ей тяжело, тяжело так, что после отбоя она порой долго сидит на своей жесткой, застеленной кипенно-белой простыней кровати, стирая непрошенные, злые слезы – она мало понимает, у нее болит каждый сантиметр тела, и кажется, что ни один тренер, медик и учитель в Академии в нее совсем не верят. И не надо, зло думает Джейн, главное, что она верит сама. Тяжело всем курсантам, но человеку, который не знает, что такое датапад и инструментрон, который никогда в жизни не видел того, что видели они, – тяжело вдвойне.
Кажется, Джимми Чену тоже нелегко – он выглядит таким же уставшим и измотанным, как она, - но Джейн ни о чем его не спрашивает. Никогда. И, несмотря на то, что ей иногда становится от этого стыдно, она избегает его – так, словно Джимми каким-то образом может вернуть ее в ту, прежнюю жизнь.
Джейн втягивается в четкий ритм жизни Академии незаметно для себя: она не замечает, когда перестают болеть мышцы, когда датапад и инструментрон становятся для нее такими же привычными предметами, как и автоматический переводчик в ухе – сначала Джейн все время боялась, что он выпадет. Не замечает, когда стратегия космической войны начинает становиться понятной, а пули из снайперской винтовки – попадать в цель. Джейн учится все упорнее и упорнее, едва ли не с одержимостью, и скоро понимает: инструментрон, пугавший ее поначалу, ей нравится. Ей нравится взламывать коды, нравится компоновать данные, нравится разрабатывать стратегию – ей нравится думать, а не просто палить по мишеням.
На ее курсе несколько одаренных биотиков – Джейн плохо понимает, что это такое, а слова тех врачей, что осматривали ее в первый раз, о биотическом потенциале, забываются – она и безо всяких потенциалов справляется неплохо.
Биотика в ней все-таки просыпается, находит выход на тренировке, когда Джейн, уставшая, грязная, пытается перебраться через огромные скользкие баки. Волна силы сметает бак в сторону, а Джейн два дня проводит в медблоке, после чего к ее тренировкам добавляются еще одни – биотические.
То, что другие называют даром, для Джейн всего лишь неудобная помеха – биотик из нее получается слабый, и она сразу же уточняет: ей достаточно того, что она каким-то чудом может этой силой управлять. Она не собирается ее развивать, хватает и простой, вульгарной, как говорят остальные биотики, волны силы, остальное ее не интересует – куда увереннее Шепард чувствует себя с винтовкой в руках. Ей не нужны импланты, которые могли бы усилить биотику – нет, спасибо. Достаточно и тех, что вживляют всем подряд – для усиления силы, выносливости и целой кучи других полезных вещей.
Она и здесь, как и в Элмвуде с ребятами из банды, не особенно близко сходится с курсантами, дружба у нее завязывается только с двумя девушками, которые живут с ней в одной комнате.
Когда приходит время определяться с профилирующей специальностью и разделяться на несколько небольших групп, Джейн задумывается. Ей нравится стрелять из снайперской винтовки, ей нравится проводить анализ ситуации – умение читать лица неожиданно оказывается очень полезным.
- Да ты же прирожденный разведчик, - говорит ей Линда, одна из подруг. – У тебя и вид такой… неприметный, как раз для разведчика. И с винтовкой лучше тебя никто не управляется, и коды ты взламываешь лучше всех, и глаз у тебя наметанный… Да ты террористов с одного взгляда опознаешь!
Цепкий, внимательный взгляд Шепард не нравится многим ее знакомым, но именно он позволяет ей моментально оценить ситуацию, именно благодаря ему Джейн видит людей насквозь – и это единственное, что осталось у нее от старой жизни и что она не собирается менять, даже если бы и могла.
Джейн Шепард идет в самую немногочисленную группу, а через несколько лет ее направляют на Межпланетную Боевую Подготовку.
Кутаясь в тонкое одеяло где-то посреди тренировочной площадки, Джейн смеется – ведь когда-то ей казалось, что в Академии было сложно! Тренировки и здесь сливаются в одно пятно, но тут все гораздо сложнее и – гораздо серьезнее. Ожесточенные бои – лучшие солдаты проходили их в реальности, а для курсантов они восстановлены на тренировочных площадках. Безжалостные противники – голограммы не требуют отдыха и могут напасть в любую минуту.
Сутки без сна? Легко. На третьи сутки Джейн кутается в тонкое одеяло, смеется и никак не может уснуть, хотя усталость давит на ее глаза со страшной силой.
Нулевая гравитация, отсутствие еды и воды, перепады температур – Шепард кажется, что она вовсе не солдат, а лабораторная крыса, на которой ставят опыты. Боевую Подготовку проходят не все – от курса Джейн осталось меньше половины. Ей кажется, что однажды сломается и она – бои оказываются меньшим злом, но иногда ей приходится решать – пожертвовать ли десятью солдатами, чтобы пятьдесят могли пройти? Пожертвовать ли заложниками, чтобы не дать распространиться какой-то особой инфекции, которая поразит и людей, и инопланетян?
Сценарий повторяется в одной из военных зон, которым Джейн уже потеряла счет, – лабораторный комплекс, зараженные ученые и серьезная угроза для всей планеты. Не учеба – реальность. Джейн Шепард чувствует себя убийцей, отдавая приказ о бомбежке лабораторного комплекса, из окон которого на нее смотрят лица ученых.
Лейтенант Джейн Шепард участвует в военных операциях, забывает восхищаться такими разными солнцами, покрывается пылью, кровью и копотью, и сама не замечает, как становится жестким и волевым командиром, принимая такие решения, о которых раньше и подумать не могла.
Дженни Шепард, Виннипег, Канада, и мечтать не могла о том, что однажды ей вручат нашивку программы N7 – элитных войск ВКС Альянса.
Лейтенант-коммандер Шепард, ВКС Альянса, в первый же визит на Цитадель покупает шелковое желтое платье, которое вешает в шкафу на «Нормандии», подальше от чужих глаз.
Шепард встряхнула головой и потянулась. Провести время за воспоминаниями о своем детстве было не очень умным решением, учитывая, что спать хотелось ужасно. Хотелось - до того, как она сдуру решила посмотреть новости, – надо отдать должное Калиссе, что-что, а вызывать эмоции и затрагивать какие-то струны в душах она умеет. Пусть и не всегда положительные.
Эта ночь явно была потеряна для Шепард – уснуть она не смогла, бездумно глядя в потолок, по которому неспешно плыли всполохи света от аквариума.
Гаррус обнял ее – даже во сне кольцо его рук хозяйское, собственническое, заявляющее «это моя женщина», и мысли Шепард опять перескочили на слова Калиссы.
2. Клетка для взрослых.
читать дальшеЖена.
Они с Гаррусом так старательно избегали любых разговоров о будущем, что недосказанность порой звенела в ушах пронзительным писком загнанной в угол крысы.
Железные тиски самодисциплины расслаблялись только по ночам, когда Джейн позволяла себе помечтать, подумать, погрустить, как грустила маленькая Дженни из прошлой жизни при виде пушистого щенка, играющего на заднем дворе с девочкой в желтом платье. Разве что та Джейн могла и расплакаться – от обиды или злости, а Шепард уже давно, господи, как же давно не позволяла себе этой слабости. После того, как они… сошлись с Гаррусом, таких бестолковых ночей, проведенных за мечтами и размышлениями, стало больше.
Гаррус. Кто они друг другу?
Соратники. Друзья. Любовники? Пара? Да, но – в первую очередь, друзья.
Он всегда у нее за спиной. Она всегда протянет ему руку. Слаженный тандем, идеальная машина для убийства – турианец и человек.
Долгие разговоры во время перелетов – сколько раз Шепард обнаруживала, что она задремала, прислонившись к надежному плечу Гарруса? А тот и сидел, частенько в неудобной позе, терпеливо ожидая, когда Джейн встрепенется и непонимающе уставится на него заспанными глазами.
Он был единственным существом во вселенной, которому она доверяла, как себе. Она не задумываясь, отдала бы за него жизнь – но когда их крепкая, почти что братская дружба переросла в нечто большее, Шепард вспомнить не могла. Не было жарких признаний, томных вздохов, влюбленных глаз и чего-там-еще-полагается. А «полагалось»-то, если верить всему остальному миру, многое.
За время, проведенное в отставке, Шепард перечитала все книги, что удалось найти ее бессменному охраннику – и небольшую часть из них составляли банальные женские романы. Читая их втайне от Джеймса, Джейн стыдилась сама себя – стыдилась и не могла оторваться от сомнительного чтива.
Азари и кроганы, турианцы и кварианки, люди и азари, люди и… люди – истории любви разворачивались перед Шепард, заставляя чувствовать себя какой-то неполноценной.
Все книги в один голос вопили о любви с первого взгляда, о первой любви, о любви до гроба, и Шепард жадно вчитывалась в мелкие буковки, подсознательно сравнивая все эти истории с собой. С ними.
А потом она вспоминала разговоры в общей душевой Академии Альянса – о том же говорили девушки, фыркая под упругими струями прохладной воды. Любовь с первого взгляда, любовь-какой-не-бывало, любовь, которая вспыхивает неожиданно, обжигая пламенем страсти, – и так далее, и так далее, и так далее.
Джеймс Вега, приставленный ее охранять, немузыкально что-то напевает на кухне, пока Шепард принимает душ, бьющий в лицо холодной водой, и точно так же шумел душ в общей душевой годы – а кажется, что вечность, - назад.
Линда МакКонахи краснеет от нахлынувших чувств и, обернувшись через плечо, заговорщицким шепотом рассказывает, что рядовой Фостер – белобрысый такой, у северного входа дежурил, - на нее так посмотрел вчера!
- У меня даже коленки задрожали, - говорит Линда и глупо хихикает, покрываясь румянцем. Даже веснушки на ее плечах будто темнеют.
Через полгода рядовой Фостер и курсант МакКоннахи женятся, и на свадьбе счастливый жених успевает мимоходом сказать, что это была любовь с первого взгляда, и что он с самого начала знал, что так и будет.
…А еще через год, уже сержантом, Фостер будет убит на выполнении какого-то важного задания Альянса – знал ли ты и это, спрашивает себя Шепард, гладя зареванную Линду по веснушчатым плечам…
…Линда с головой уйдет в карьеру, порвет все связи, пытаясь сбежать от самой себя, – уедет в Торонто, потеряется, а теперь – может, и нет ее, Линды, уже; как нет рядового Фостера и других хороших ребят – сгинули, растворились в красном свете лазера Жнецов…
Девушки в душе делятся секретиками, рассказывают приглушенно: а Рональд и Леона со старшего курса-то того… парой ходят.
- Жаль, - отвечает кто-то из девочек, - Я как Рональда увидела, так почувствовала такое… такое… И чего он нашел в этой Леоне, она ж здоровая, как бык, - завалит и не заметит.
Курсант Шепард думает, что сейчас они кажутся совсем глупыми, какими-то очень уж девочками, и совсем не похожи на себя – таких, какими они выглядят большую часть дня. Линда – многообещающий инженер с математическим умом, никто лучше нее не разбирается в сложных нагромождениях формул. Девушка с Рональдом – как ее звали, Алиса? Элен? – лучший программист на их курсе, она единственная сумела запрограммировать турель на уничтожение крейсеров, пропуская все остальные корабли. Она всегда спокойная, собранная, немногословная – а вот, поди ж ты, может столь эмоционально рассказывать про «такое».
Шепард не чувствовала ни дрожи в коленках, ни бабочек в животе, ее не пронзало током, она не попадала в плен прекрасных глаз – нет, глаза у Гарруса, конечно, очень красивого цвета, но в плен можно попасть разве что если он обхватит ее руками. Хватка железная, не вырвешься.
Как бы Шепард ни думала, ни вспоминала, ни анализировала – ничего, о чем пишут в женских романах и говорят девушки в душевой, она «с первого взгляда» не испытала.
- Гаррус Вакариан, служба безопасности Цитадели.
Высокий и, кажется, мрачный, турианец предлагает что-то, рассказывает немного о Сарене – но все мысли Шепард заняты Советом.
Турианец вызывается помочь, и Шепард пытается запомнить его лицо, глядя в синие глаза, – правы, сто раз правы турианцы, человек не может отличить их друг от друга.
Дружелюбие, интерес, беспокойство – вот что чувствует Шепард. Никаких «таких» ощущений, чтобы можно было о них рассказывать – с придыханием, прикрывая глаза.
Интересно, а Гаррус тоже… ничего не чувствовал? Шепард повернула голову и пытливо взглянула на спящего друга. Спросить его? Даже просто мысль об этом ее рассмешила, а уж как будет хохотать Гаррус – сложно представить. Внимание – надежда Галактики, коммандер Шепард, капитан лучшего корабля Альянса задает важнейший вопрос!
Гаррус.
Неправильные отношения, неправильная пара, все неправильное – но, признается себе Джейн, больше всего на свете она боится потерять именно их. Турианец и человек – слаженный тандем, лучшие друзья, идеальная машина для убийств. Кто угодно, но не пара. Если бы общество было одним человеком – скривило бы нос, округлило глаза: это же другой вид, отличный от человека! Турианцы должны сходиться с турианцами, люди – с людьми. Точка.
Когда они начались, эти неправильные во всех смыслах отношения? В тот ли момент, когда на Омеге Гаррус устало снял шлем и поднял голову – и она впервые в жизни смогла отличить его ото всех остальных турианцев? Или когда она стояла в луже синей крови и держала его руку, и пыталась убедить себя, что все не по-настоящему, ведь синяя кровь - это ненормально, так не бывает, кровь должна быть красная, вот если бы она была красная, то тогда страшно, тогда можно умереть, а синяя – это как краска, правда? И ее дыхание прерывалось вместе с хриплыми, рваными вдохами умирающего друга, и какая-то часть ее вопила – верещала истерично, - что все это чушь, и вот он, твой друг, который не шарахнулся от тебя, как от прокаженной, истекает своей странной синей кровью, здесь и сейчас, и он умирает – очень по-настоящему.
Или когда Гаррус был рядом: каждый раз, всегда, незримой опорой за ее левым плечом? Когда Аленко осыпал ее упреками (Кайден был хорошим другом и солдатом до мозга костей, и отчасти Шепард его понимала – отчасти, - даже несмотря на это понимание, ей было очень, очень обидно). После того, как Лиара обрадовалась Шепард, видя в ней лишь решение своих проблем. После того, как Альянс официально посчитал Шепард работающей на Цербер, но при этом продолжал посылать ее на идиотские и опасные задания.
Или в тот момент, когда она, не думая, предложила ему спустить пар?
- Эй, Гаррус, как насчет того, чтобы снять напряжение?
Даже сейчас эта фраза кажется Шепард самым дурацким высказыванием в ее жизни.
- Снять напряжение? – Гаррус даже отступает на шаг, так он удивлен.
Шепард, должно быть, отлично приложилась головой в последнем задании, она и не думает идти на попятный, чуть улыбаясь краешком губ. У Гарруса еле заметно дрожат жвалы – и провались она на месте, если знает, о чем они дрожат.
- У меня нет никого ближе тебя, - откровенно говорит она в ответ на его замечание о том, что для снятия напряжения ей достаточно посмотреть на тех, кто ближе к ней. Только потом она поняла, что он имел в виду – Джейкоб, например, он хотя бы одного вида с ней, да и смотрит так… оценивающе. Но Шепард не вспоминает ни про Джейкоба, ни про кого бы то ни было – никого ближе Гарруса у нее нет. Гаррус молчит, лишь поводит жвалами – беспомощно? нервно? – и только тогда Шепард отступает.
- Давай забудем, - говорит она, проклиная все на свете. – Давай сделаем вид, что ничего не было, я не хотела на тебя давить, прости.
- Ты не давишь, - говорит Гаррус и вдруг смеется, и берет ее за руки, - ты совсем на меня не давишь.
Шепард выходит из отсека главной батареи под пафосное «Возможно, это будет межвидовый кошмар!» и, будь она проклята, если ее губы не расплываются в идиотскую улыбку.
Их первая ночь тоже была неправильной – согласно все тем же романам и обсуждениям между девушками, первая ночь должна быть романтической, страстной, жаркой и вообще, она должна быть нечто особенным.
Она была страстной – в каком-то смысле. Она, возможно, была даже романтической – у Шепард было не так много… ночей, и особенно романтических, чтобы сравнивать. Но прежде всего – она была неловкой.
Неловкость слышится в голосе Гарруса, когда он заходит к ней в каюту.
- Шепард?
Она принимала душ после последней отлучки с корабля и только-только успела одеться. Волосы Шепард влажные, и если их не высушить, они начнут виться. Но в голосе Гарруса – неловкость, граничащая с паникой, и она выходит из ванной комнаты, пытаясь пригладить непослушные пряди.
- Я раздобыл тут вина, и оно, конечно, дерьмовое, но уж что есть, и я думаю, что нужна музыка, и свечи, но я их не нашел, и…
Гаррус нервничает так, что Шепард кажется – еще немножко, и ее датапады взорвутся, а инструментрон закоротит. Он выпаливает все на одном дыхании, мечется по каюте с бутылкой вина в руке, включает музыку – Шепард не нравится музыка, ей не нравится дерьмовое вино, ей не нравится нервозность турианца.
В свою самую первую ночь Шепард было семнадцать лет, рядом был Майкл Уркхарт, крысоловка с сидящей в ней крысой и сломанная, с провалившимся дном, кровать с рваным матрацем и грубыми простынями. Сначала Шепард было неприятно, потом ей было все равно, а потом – скучно, и уж точно никто из них – ни Джейн, ни Майкл, не питал никаких романтических чувств к другому. Ни романтики, ни страсти, ни нервозности – не такое уж и событие, в самом деле. По крайней мере, Майкл не был противен Джейн – лучше он, чем кто-нибудь другой с сальным взглядом – таких тоже хватало с избытком.
Джейн Шепард, капитан Нормандии, совсем другая, но опыта у нее не хватает, и она теряется, не зная, как успокоить Гарруса, – кажется, первого мужчину в ее жизни, которого ей хочется успокаивать. Поэтому она выключает музыку, кладет руку на его плечо, и они долго – наверное, слишком долго, - сидят рядом на кровати, трогательно держась за руки, и говорят. О Сидонисе, о Цитадели, о Шепард, о Тейне и его сыне – обо всем, о чем только можно подумать. И когда Шепард уже кажется, что это, пожалуй, окончательный и бесповоротный провал, Гаррус сжимает ее руку сильнее, и неожиданно для себя она целует его в покрытую шрамами щеку – ей отчего-то всегда казалось, что здесь он почувствует прикосновение лучше.
Эта ночь полна неловкости – неловкости и смеха, и Шепард кажется, что только с ней может такое произойти. Ее постель – жесткая, со специальным матрацем, покрытая гладкими, плотными простынями, руки Гарруса – горячие и настойчивые, а его костюм совершенно дурацкий и неснимающийся. Он приглушенно смеется и как-то стаскивает с себя не то рубашку, не то водолазку – спросить бы, как оно называется, да не выходит: Гаррус вдруг садится и качает головой.
- Шепард, я не могу, - говорит он, и в его голосе… смех?
- Что?
- Мне кажется, он смотрит, - поясняет Гаррус и кивает головой на прикроватный столик.
Черт возьми, думает Шепард, он ведь и правда, смотрит.
- Ты осознаешь, насколько это странно? – спрашивает она и, не дождавшись кивка, начинает хохотать.
Несколько дней назад, в приступе дурного настроения, Шепард перенесла клетку с хомяком поближе к себе – ее умиротворял вид зверька, а миролюбивый нрав позволял держать его на руках – или на животе, если Шепард читала, лежа в кровати во время долгих перелетов. Хомяка ей подарили в каком-то магазине на Цитадели, и неожиданно для себя Джейн к нему привязалась – насколько можно привязаться к животному, напоминающему ей крысу. Впрочем, хомяк (Шепард так и не удосужилась дать ему имя) оказался совсем не похожим на крыс – он мирно жил в своей клетке, бегая в колесе и набивая щеки, спал – то свернувшись клубочком, то вытянувшись на животе – и на животе Шепард он спал так же безмятежно, как в клетке. Сейчас хомяк и не думал спать – сидел столбиком, умывался и задумчиво глядел на странную парочку, сидящую в полураздетом виде на постели и хохочущую в голос.
Шепард накрывает клетку своей рубашкой, и Гаррус говорит, что он почти слышит сокрушенный вздох зверька. Она еще успеет добавить, что рада отсутствию рыб – накрыть аквариум было бы куда сложнее, но смеяться уже нет ни времени, ни желания – с ее оставшейся одеждой Гаррус расправляется куда быстрее, чем она с его.
Ей жарко – еще и от горячего тела турианца, - жарко и интересно. Провести ладонями по грудным пластинам, потрогать воротник, коснуться неожиданно нежной кожи на шее и талии, от чего Гаррус прерывисто вздыхает, рассмотреть, наконец, эти руки – непривычные, сильные, с тонкими и, на первый взгляд, хрупкими запястьями. Гаррус тоже изучает ее: «Ты такая мягкая», - говорит он, касаясь ее плеч, груди, живота. Осторожно, бережно, почти невесомо – Шепард с хриплым смешком напоминает ему, что она все-таки не стеклянная, и тогда он припадает к ее шее поцелуем – неловким, неприспособленным для этого ртом.
- Проклятье, Шепард, я бы сейчас все отдал за ваши дурацкие губы, - говорит он. – Видишь, до чего ты меня довела?
Джейн улыбается и проводит пальцами по его гребню – неожиданно гладкому, хотя ей всегда казалось, что он должен быть… чешуйчатым? Гаррусу нравится – он почти что мурлычет и опускается ниже, все также осторожно гладя ее своими странными руками. Прикосновение трехпалых рук – непривычное, горячее, а подушечки на пальцах совершенно гладкие. Шепард хочется спросить, почему у Гарруса нет когтей – на пальцах широкие, темные и мощные… ногти? - но в этот момент его язык касается ее живота, и она только прерывисто вздыхает, тут же забыв обо всех вопросах.
Изучая ее тело, его руки становятся все горячее и горячее, губы – то, что у них считается губами, - оказываются мягче, чем она думала, а язык… Господи, Шепард и не подозревала, что у турианцев такие длинные и ловкие языки!
Не сдержавшись, Шепард все же вскрикивает, и Гаррус тут же поднимает голову, спрашивает тревожно:
- Я сделал тебе больно?
- Черт бы тебя побрал, Гаррус, не останавливайся, - шипит она в ответ.
- Это приказ? – хмыкает он как-то на редкость самодовольно, и Шепард готова поклясться, что будь у него человеческие губы, они бы сейчас расплывались в ухмылке.
У Гарруса нет человеческих губ, но этот недостаток полностью компенсируется языком – Шепард понимает это, когда обретает способность сознавать, и в этот же момент она слышит крайне странный и очень подозрительный звук.
- Проклятье, - теперь в его голосе смущение.
Ее прекрасный, твердый матрац, который спасал от боли в натруженных мышцах, пропорот насквозь шпорами на его ногах, сквозь разорванную простыню видно наполнитель из каких-то белесых волокон, а Гаррус смотрит на нее – немного виновато. Она не дает ему ничего сказать, перебивает, притянув к себе:
- Зато теперь мы совершенно точно можем о нем забыть.
И они забывают, и снова изучают друг друга, и Гаррус постоянно спрашивает, не больно ли ей, и прикусывает кожу своими страшными зубами – в этот момент Шепард внутренне холодеет: кто знает, с какой силой турианцы кусают друг друга в порыве страсти.
Он путается неловкими пальцами в ее волосах и говорит, что ему нравится, как они вьются, притягивает ее ближе к себе. Шепард обнимает его за шею, прижимается губами к тонкой, почти человеческой коже под его челюстью, обхватывает узкие твердые бедра ногами, ее дыхание сбивается, и она… вспоминает.
- Гаррус, - хрипло спрашивает она, - ты пил таблетки?
- Что? – рассеянно спрашивает он и слегка отстраняется. – Шепард, какие, к черту, таблетки, ты… Таблетки. От аллергии. Нет. Не пил.
- Только не говори, что они у тебя в отсеке, - просит она и он качает головой – неуверенно и задумчиво.
- Как же… Нет, я их положил в карман, - его приглушенный голос становится тише: турианец роется в вещах, небрежной грудой сваленных на полу. – Собирался выпить, но волновался, придумывал речь, и… О! Вот они!
Пока он неловко открывает бутылочку с таблетками и пьет двойную дозу – на всякий случай, - Шепард садится и, закрыв лицо руками, вздрагивает от нервного смеха – страстная, романтическая, незабываемая ночь!
- Шепард, ну хватит, - в голосе Гарруса умоляющие нотки, и когда он отводит ее руки от лица, ей кажется, что она почти видит смущенное выражение на его странном лице. – Я все испортил, да?
- Ничего ты не испортил, - говорит она и прижимается лбом к его лбу. – Просто все как-то… неправильно.
- А как оно еще может быть? – ворчливо спрашивает Гаррус и опрокидывает ее на спину. – Я удивлен, что здесь еще ничего не взорвалось.
- Сейчас и до этого дойдет, - бормочет Шепард, и это последнее, что она произносит – становится не до того.
После они долго лежат, не размыкая судорожно сжатых рук, восстанавливая сбитое дыхание: Шепард думает, что ей все-таки придется воспользоваться мазью от натертостей, любезно предоставленной Мордином. Гладкие, горячие пластины слишком тверды для нежной человеческой кожи, и она чувствует, как начинают саднить бедра и плечи – хорошо, что в иных… местах строение турианцев не особенно отличается от человеческого, и мазью придется пользоваться только снаружи.
- Шепард? – теперь Гаррус мурлычет, как большой кот, уткнувшись лицом в ее волосы и обжигая дыханием ухо.
- М-м?
- Я не знаю, как у людей принято вести себя после всего того, что здесь произошло, я так и не посмотрел те фильмы, которые дал Джокер…
- Думаю, тебе нужно извиниться, - серьезно говорит она и с удовольствием наблюдает, как он приподнимается на локтях, заглядывая ей в лицо: - У меня был отличный матрац, а теперь Призраку придется раскошелиться на новый.
- Шепард! – возмущается он, а Джейн, усмехнувшись, потягивается, сцепив поцарапанные руки за головой.
- Впрочем, ладно, можешь не извиняться, это же не мои деньги.
- Прости, - все же говорит Гаррус, и, проследив за его взглядом, она понимает – он смотрит на ссадины, красными полосками выделяющиеся на белой коже.
- Ерунда, - отвечает она. – Подумаешь, пара царапин.
Гаррус молча обнимает ее – со спины, крепко обхватывая руками, плотно прижимая к своей груди, и тихо говорит ей в затылок:
- Не знаю, что у вас принято делать после этого, но от таблеток я ужасно хочу спать.
- Превосходная идея, - соглашается Шепард и закрывает глаза. – Это отличная идея, Гаррус.
…О когтях она его все-таки спросила – потом, позже. Отчасти, виноват был в этом Мордин – когда она, смущаясь и краснея, попросила очередную порцию мази, он протянул ей тюбик и, глядя на царапину на ее шее, сказал:
- Думаю, стоит предупредить. Нужно тщательно чистить когти. Инфекция, заражение крови – лишние проблемы, Шепард.
- Это не от когтей! – возмутилась Шепард, покраснев еще больше.
- Зубы тоже необходимо чистить очень тщательно. Возможно, стоит поговорить непосредственно с Гаррусом.
- И не от зубов! – если Шепард чего-то в тот момент и хотелось, то только одного: провалиться к инженерам, а потом запаять дверь в лабораторию.
- Просто предупредил, Шепард, - Мордин опять улыбнулся своей неопределенной улыбочкой, и ей в очередной раз показалось, что он все-таки издевается. – Чтобы вы были в курсе.
Именно после этого она зашла к Гаррусу и поинтересовалась, где же те самые когти, которые нужно тщательно чистить.
- Шепард, я же не на Палавене, - пробормотал он, не отрываясь от консоли. – Я столько лет работаю с разными расами…
- При чем тут это?
Гаррус вздохнул и, бросив тоскливый взгляд на консоль, повернулся к ней.
- Ты же видела турианцев на Цитадели, у них у всех одинаковые перчатки – самые обыкновенные, как у вас.
- Я не разглядывала руки других турианцев, - пожала плечами Шепард. – И при чем тут перчатки?
- В СБЦ привыкаешь работать с людьми. И с саларианцами. И с азари. У вас у всех слишком нежная кожа, а ходить в перчатках все время жутко неудобно. Да и перчатки должны быть особенные, чтобы когти их не прорвали.
- И?
- Шепард, все турианцы в СБЦ стригут когти. Кроме разве что особо консервативных, но таких я не встречал.
Шепард почему-то представился Гаррус, с высунутым языком пытающийся отрезать коготь огромными щипцами, и она прыснула.
- Скажу тебе больше, - сказал он таинственным полушепотом, одним плавным движением оказываясь рядом с ней и приподнимая ее подбородок. – Я подозреваю, что очень многие турианцы, живущие не на Палавене, частенько этим занимаются.
Пожалуй, он слишком хорошо знал, что делает, – после его шепота у Шепард не возникло ровно никакого желания смеяться. Возникло другое, не менее приятное.
- Шепард… - Гаррус все же отстранился и даже отступил на несколько шагов. – Мне бы не хотелось этого говорить… особенно сейчас, но…
- Калибровка?
- Да, - он покаянно склонил голову. – Мне придется начать ее заново, если у тебя больше нет вопросов.
Шепард покачала головой и, подняв руки в знак капитуляции, удалилась. Во всяком случае, вопрос относительно когтей ее больше не волновал…
Если Шепард и переживала, как скажутся эти отношения на их дальнейшей работе и дружбе – все-таки Гаррус не был простым способом снять напряжение, - ее страхи оказались беспочвенными. Ну, почти. Немного больше заботы, мимолетной ласки, тревожности в голосе – ну и, конечно, понимающие ухмылки кое-кого из команды. Изменилась она сама – ей стало страшно брать Гарруса на короткие вылазки, она холодела при виде того, как еле заметной рябью с него слетает один из кинетических барьеров, и ей это очень, очень не нравилось. Пожалуй, только сейчас она в полной мере поняла, почему отношения между сослуживцами не приветствуются. Она изживала из себя этот страх, старалась не обращать на него внимания, но он жил в ней все время, вцепляясь ледяными коготками в ее горло в опасных ситуациях.
Куда больше Шепард волновалась, сидя в светлой квартире во время своей отставки – все контакты с ее командой блокировались, и она не представляла, где они и чем занимаются. Она пыталась уверить себя, что все к лучшему, что клетка в виде людской молвы и общественного мнения куда прочнее, чем кажется на первый взгляд, но все еще принимала антигистаминные таблетки – по привычке. Она даже подумывала о том, чтобы пуститься в авантюру и отказаться от таблеток, вживив чип, который только проходил тестирование, – какой-то очередной умник из докторов изобрел, кажется, панацею от аллергии всех видов. Не успела – начался хаос, в котором она все же нашла свой островок спокойствия, в момент, когда он взял ее за руки на Менае, под горящим, погибающим Палавеном.
На Менае было настоящее адское пекло со Жнецами в главной роли: не было ни желания, ни возможности думать о чем-то другом, кроме того, чтобы вовремя перезарядить винтовку, подать панацелин, прикрыть огнем, пока восстанавливается барьер. И только когда Шепард поднялась на Нормандию, вместе с усталостью на нее нахлынул и страх.
Все, чего она боялась, пытаясь прикрыть это мыслями об общественном мнении, – что он только «спускал пар» и расслаблялся, что идет война и все это не ко времени, что он погиб, в конце концов, - все это отступило куда-то далеко-далеко, когда он встретил ее в отсеке главной батареи и неуверенно провел пальцами по щеке.
И в самом деле – кого волнует общественное мнение? Стоя в доке Цитадели, преобразованном в лагерь для беженцев, Героиня этой самой Цитадели на виду у всех обнимается с каким-то турианцем, и всем на это абсолютно наплевать, все слишком заняты поисками еды, укрытия и хоть какой-то информации о родных и близких. Наплевать и Шепард – Гаррус волнуется, как и все, тревожится и за Палавен, и за турианские войска, и за родителей, и за раненых, которые лежат здесь же, на полу, ожидая помощи. Шепард наплевать на то, что и как подумают окружающие, ей важно прикоснуться к нему, обхватить его лицо ладонями и прижаться лбом ко лбу – ты не один, я с тобой, мы со всем справимся.
Однажды Гаррус сказал ей:
- Когда все это закончится, обязательно поднимется шумиха – такая женщина, героиня Галактики – и крутит романы с бывшим офицером СБЦ, турианцем, какой позор!
- Героиня Галактики сможет показать им один прекрасный жест, - отвечает Шепард и демонстрирует вытянутый средний палец – правда, ей приходится объяснить его смысл: - Да и когда это будет, Гаррус…Может, и не будет никакой Галактики.
…Они с Гаррусом так старательно избегали любых разговоров о будущем, что недосказанность порой звенела в ушах пронзительным писком загнанной в угол крысы. Невысказанные опасения душили Шепард, но говорить об этом она попросту не могла. Она не справилась с ними лишь однажды, когда ей приснился очередной кошмар.
Той ночью Шепард приходит в отсек к Гаррусу и застает его спящим на груде одеял – кажется, он говорил что-то про особо важную калибровку, вспоминает она. Гаррус просыпается не сразу– сон военного крепок, но чуток, и представляй она угрозу, турианец уже был бы на ногах.
- Шепард? – он все-таки открывает глаза и садится, проводя руками по лицу. – Что-то случилось?
В эту ночь они не спят – разговаривают обо всем, что их тревожит. Это единственный раз, когда Шепард позволяет себе признаться в своей неуверенности, в опасении, что война закончится победой Жнецов, и – в этом Шепард тоже признается неожиданно для себя, - в том, что она боится его потерять.
Они говорят всю ночь, под мерный гул работающих приборов, и больше никогда об этом не заговаривают.
Об их совместном будущем Шепард старалась не думать даже сейчас, лежа в объятьях Гарруса. Каким уж там может быть совместное будущее солдатов, если они оба не могли представить себе мирную гражданскую жизнь. Она проходила перед их глазами, но была настолько же чуждой, как культура ворка.
Тихий домик, дети – то, чем дорожит добропорядочная семья, да и Калисса в каждой передаче вовсю распиналась о достоинствах и силе матерей, - этого Шепард себе и представить не могла. Она не умела обращаться с детьми, и единственное существо, к которому она испытывала материнские чувства, был огромный кроган выше нее на голову, чью каюту занял Явик.
Мысль об усыновленном Гранте однозначно была забавной. Беззвучно усмехнувшись, Шепард перевела взгляд на потолок каюты, по которому плыли отблески от аквариума. Гаррус вздохнул и уткнулся лбом в промежуток между ее шеей и плечом – эта выемка была словно создана для его лба.
Он всегда спал в такой позе, посапывая во сне, – в самом начале Шепард даже интересовалась, не простыл ли он случайно. Отсмеявшись, Гаррус сказал, что турианцы так храпят, и сразу же забеспокоился – не мешает ли ей его сопение.
Оно не мешало. Шепард не мешали ни его сопение, ни неудобная поза на спине, в которой ей чаще всего приходилось спать, ни воротник, больно упирающийся ей в спину, когда она поворачивалась на бок, ни его тяжелые ноги – однажды она проснулась от дурного сна. Этот был другим, не привычным уже кошмаром с участием мальчика с Земли, – ей приснилось, что на нее рухнул Жнец, и она не может из-под него выбраться. «Жнецом» оказалась всего-навсего нога турианца, которую он закинул на ее собственные ноги, и Шепард пришлось долго изворачиваться, чтобы выбраться из-под этой тяжести.
Ей ничего не мешало. Она чувствовала себя свободной только с ним – в этих надежных и уже привычных трехпалых руках она чувствовала себя такой свободной, как никогда.
Все ее детство было грязной клеткой, в которой крошка Шеппи чувствовала себя крысой – отчаянной, уставшей, без надежды на спасение. Альянс поначалу казался ей глотком свежего воздуха – но и он стал клеткой, разве что пошире и подружелюбнее. Церберовская клетка была лабораторной – все то время, пока она не уничтожила Базу Коллекционеров, Шепард чувствовала себя крысой, на которой проводят опыты и смотрят, наблюдают за ней день и ночь: ну как, Дженни, нормально ли функционируют импланты, что мы в тебя насажали? Не сбоят ли чипы в твоих костях, нормально ли работает биотика?
Но самой страшной оказалась клетка Галактики: надежды всех рас были сконцентрированы на ней, она словно оказалась под прицелом миллиардов глаз, умоляющих, требующих прекратить это безумие, что творилось на планетах.
И только рядом с Гаррусом невидимые, но такие настоящие прутья клетки рассыпались в прах, давая возможность вздохнуть полной грудью. В эти моменты ей было плевать на будущее, плевать на Жнецов, плевать на союзы, которые нужно установить, плевать на то, что ей никогда не стать – ни правильной женой, ни матерью, ни сестрой.
Но загнанная в угол крыса пищит настойчиво, а Гаррус слишком крепко сжимает ее в объятиях – он тоже боится, и он тоже не хочет ее отпускать, - ей пора поднимать голову, убирать волосы со лба и становиться той Шепард, которую знают все. Без сомнений, без страха, с непоколебимой уверенностью в победе – только такая Шепард должна появляться там, где ее могут увидеть.
И не имеет значения, насколько она боится, – Галактика должна видеть перед собой лидера и солдата, готового заслонить ее своей грудью, способного помирить кроганов и турианцев и излечить генофаг, положить конец войне между гетами и кварианцами.
Третья глава и эпилог - в комментариях.
@темы: Missing scene, второстепенные персонажи, Гаррус, Drama, Фанфик закончен, фем!Шепард, Angst, Mass Effect, Gen, R, Фанфикшен
-
-
31.07.2016 в 22:05читать дальше
-
-
31.07.2016 в 22:06читать дальше
-
-
31.07.2016 в 22:06читать дальше
-
-
27.02.2017 в 20:02-
-
27.02.2017 в 20:14Наверное, жанр не совсем популярный)))
-
-
27.02.2017 в 20:33По-моему, изучение характера персонажа - один из самых интересных жанров в фанфикшене.
-
-
27.02.2017 в 20:55А это вообще моя самая любимая работа, я с ней намучилась, конечно, выстраданное дитя, поэтому за конкретно этот фик мне обидно
-
-
27.02.2017 в 21:23Но конкретно в этом фандоме мне не хватает предысторий персонажей. Или, наоборот, фиков о том, что было после разных концовок. Или "заполнения пустот" - историй о том, что делали персонажи, пока Шепард была мертва. Предыстории, пожалуй, интереснее всего.
Вот, например, в вашем тексте мне ужасно понравилось, что Шепард была наводчицей, и что она умела "читать" людей с одного взгляда. Это очень здорово укладывается в канон, потому что, если судить по сюжету игры, она должна быть прирожденным психологом, и именно ваша история многое объясняет. ))
-
-
27.02.2017 в 21:37Ой, да, мне вот тоже этого не хватает. Но я сама столкнулась с этой проблемой, и видела, что у многих дело так же обстоит - очень сложно писать по МЭ, причем даже если идей много, вот именно выписать их - просто капец как сложно, не знаю, почему.
Это очень здорово укладывается в канон, потому что, если судить по сюжету игры, она должна быть прирожденным психологом
Вот примерно этим и руководствовалась, ага. Меня вообще заинтересовал вопрос, как, грубо говоря, беспризорница с Земли пробилась в альянсовскую армию, да еще и такого уровня. Любимая предыстория, неоднозначная такая.
-
-
27.02.2017 в 21:56Я когда играла в первый раз, тоже стала играть за землянку, потому что подумала, что именно у беспризорницы с Земли больше шансов сделать карьеру в армии (если, конечно, здоровье не подорвано). Я подумала, что это человек, способный где угодно выжить, любые трудности пережить, и если ее жизнь на улице не сломала, то уже ничто не сломает, вот как-то так. )
-
-
27.02.2017 в 22:24Наверное, потому и решила написать такой фик, потому что мне эта сторона очень интересна была, хотя от первоначальной идеи остался пшик, конечно