Fen'Harel enansal | В девичестве Shep.
Название: «Undisclosed Desires»
Автор: felandaris
Бета: C-SEC Hothead, Laura Farlong
Фандом: Dragon Age II
Размер: миди
Жанр: всё в кучу — ангст, романс, робкие потуги на юмор, драма и далее, далее, далее…
Пейринг: Фенрис/фем!Хоук, Андерс/фем!Хоук (продержался ровно одну главу и не ушёл дальше «А что, если?») + все компаньоны и сочувствующие
Рейтинг: R
От автора: Идея цикла о годах, проведённых Фенрисом и Хоук (как бы) вне отношений, но бок о бок друг с другом, пришла в мою голову внезапно, хотя хэдканон об этом сложился в голове чёртову уйму месяцев назад. Разумеется, моё видение может не совпадать с вашим и всё такое. Любителям дарка и ривалмансов мои сопли с сахаром едва ли придутся по вкусу, поэтому предупреждаю: «светло @ ненапряжно» — название моей торговой марки.
Примечание: Хоук — разбойница, внешность дефолтная.
Статус: закончен
1-4
5. Варрик
5. Варрик
Варрик знает всё и немножко больше. Поставь ему кружку пива, и он расскажет тебе десятки историй, придуманных и нет; пригласи в дом, и он приготовит многообразие яств, не ограничившись кухней своего народа; купи вина, и он поведает, при какой погоде собирали для него виноград в Антиве. Ему известны секреты многих профессий, от художников до убийц, и столь же много тайн, подчас смертельно опасных. Варрик знает в лицо всех власть имущих в Киркволле; знает, что Нора — бывшая жена Корфа; знает настоящее имя Изабелы; знает, что Авелин — бесстрашная Авелин — боится пауков… Знает даже то, как вздыхает Хоук, когда её целуют — он слышал это великое множество раз.
— Ну что, ещё по пинте? — спросил он у мабари, верно дожидавшегося свою хозяйку. — Этот клубок сегодня не развяжется.
И усмехнулся, веселясь с нечаянного каламбура:
— Да уж… Клубок.
Варрик забыл, когда застукал их в первый раз. Незадолго до войны с кунари? Чуть позже? Всё, что он помнил — это льющий за окном дождь, да такой, что конца и края ему не было видно. Вечерело. Они всей компанией сидели за столом в «Висельнике». Нора по обыкновению путала напитки, Авелин делала выговор Изабеле — Создатель знает, что она в тот раз учудила, — Фенрис и Хоук ругались. Со стороны могло показаться, что они лишь лениво обмениваются репликами, но Варрик знал эти рубленые фразы и громкий шёпот, да и не совал нос дальше своей кружки с пивом.
Вот и зря, в общем. Вмешался бы, может, и оставили бы они в покое его несчастные апартаменты. «Не судьба», — сказал бы Бартранд, но тот всегда фаталистом был. Варрик не верил в судьбу, Варрик верил в Госпожу Удачу, но она не всегда отвечала ему взаимностью.
К двум часам ночи в его номере остались только спорщики, да Андерс, не притронувшийся к алкоголю. Впрочем, и он откланялся быстро, писульки свои подхватил и был таков. Варрик тогда языками с Корфом сцепился, а как вернулся, так и пожалел об этом. Попятился, скрипнув половицей, но никто и внимания не обратил — не до того было. Сам не ожидал, а смутился, не понимая — не то прервать шуткой, пока у стены зажимаются, не то уйти деликатно, а там уж пусть сами разбираются, что, где и как.
Второе выбрал, вот только зря, наверное.
Варрик не знал — тогда не знал — что послужило причиной бесстыдного поведения его друзей: алкоголь ли, который в равной степени туманил мозги как Фенрису, так и Хоук; время ли ночное, шальное?
— Так они же расстались, нет? — спросила Изабела, когда он намекнул легонько. — Хоук сама так сказала.
— А не сказала ли она, часом, что при расставании обязательно нужно язык в рот бывшему возлюбленному засовывать?
— Вот это — мой способ расставаться! — пришла в восторг Изабела, но подробностей не получила: молчание Варрика покупалось золотом, а друзьям оно бесплатно обходилось. Посеял слух, встревожил воду, и хватит.
Где один прецедент, там и второй. В привычку не вошло — то ли обнаглели недостаточно, то ли силы воли хватало, — но пару раз повторялось. Варрик затруднялся понять, что испытывает, наблюдая за этими странными игрищами — не то раздражение оттого, что кругами ходят и «мыневместе» твердят, как заведённые, не то жалость, потому, что дураки оба. «Дураки, — кивнула Авелин, когда и до неё слух дошёл. — Вот только пока сами не поймут, никто им это в голову не вложит». Мудрая женщина, что ни говори.
Однажды так и вовсе сцена из романа какого развернулась, с битой посудой и кровавыми реками. Сам чёрт ногу сломил бы разбираться, что случилось, да и не важно это было, в общем-то. Суть была в том, что Хоук ступню поранила, да так сильно, что весь пол изгваздала — странно, что до потолка не добралась. Бинты-то нашли, вот только Варрик припозднился с ними: Фенрис ленту свою с запястья снял, помог пострадавшей, а там и на кровать повалил. Или она его. Или оба они, не сговариваясь, в очередной раз желаниям поддались, как частенько оно и бывало.
— Не запачкайте простыни, — выразил просьбу Варрик, оставляя номер в распоряжении друзей, не в первый и, догадывался он, не в последний раз. До утра, помнится, в компании Эдвины просидел, лениво потягивая эль, а когда вернулся, и намёка на чужое присутствие не заметил, словно ни одной живой души в комнате сегодня не было: ни пятен крови, ни разворошенной кровати, ни подносов, днищами кружек заляпанных. И рука фенрисова, под рубашку Хоук пробирающаяся, ему, видно, показалась, равно как и звуки нетерпеливых поцелуев. Прибрались и ушли тихонько, стыдясь не то Варрика с его лояльностью, не то друг друга. По отдельности, как водится — не пара, чай, под ручку домой возвращаться.
Дошло и до катарсиса.
— Я устала, — рыдала Хоук, сжимая пальцами виски. — Я. Так. Устала.
Варрик считал, что плакать за компанию — это форменный идиотизм, а никакая не солидарность, поэтому молча обнимал её за плечи. Правду-матку резать в глаза тоже не стоило — сейчас не стоило. Хоук — тотально, оглушительно пьяная Хоук — нуждалась не в объяснениях и убеждениях, а крепком дружеском плече и новой порции вина, чтобы, наконец, отключиться.
Со временем Варрик понял всё: и голодный взгляд Фенриса, и ревность его бешеную, превратившую в собаку на сене; и Хоук, воспринимающую оную как должное, словно и не расставались они никогда; и то, почему допоздна в «Висельнике» засиживались, почему выпивали сверх меры — и сдавались, наконец, уставая бежать друг от друга.
— Это уход от ответственности, — поясняла Хоук не то Варрику, не то самой себе. Плечи её ходили ходуном. — Никаких обязательств. Нейтральная территория. Просто способ снять стресс. Почему нет? Я не против. Всё хорошо.
«Ну конечно, хорошо, — так и рвалось с его языка. — Вот только слёзы для тебя — дело непривычное, и ревёшь ты второй раз за последние пять лет. Уж мне-то не ври».
Промолчал, лишь кувшин с вином подвинул — до конца пьяной исповеди было далеко.
…Хоук покинула «Висельник» через чёрный ход — Варрик заметил её, как бы она ни хоронилась. Фенрис ушёл тем же путём двумя минутами позже; на шее его алела метка страсти, заметная даже на расстоянии.
Варрик вздохнул. Позабытый хозяйкой мабари возмущённо гавкнул.
— Знаю, дружище, — улыбнулся Варрик, потрепав пса по голове. — Я всё знаю. Ещё по пинте?
6. Изабела
6. Изабела
Мысль о том, чтобы засыпать и просыпаться одной всегда причиняла Хоук дискомфорт. Детство, юность и первые два года в Киркволле она засыпала, обнимая Бетани. Даже во время обитания в богатом на ароматы Нижнем Городе волосы сестры пахли цветами. Хоук любила зарываться в них носом и терпела, пока не становилось совсем щекотно — это было своеобразным ритуалом, гарантирующим хорошие сны. «От тебя жарко», — жаловалась Бетани, но с места не двигалась.
Потом всё изменилось. За окном больше не орали пьяницы, жёсткая койка сменилась на постель с пологом, а Бетани больше не щипала за руку, как всегда делала, когда старшая спросонья лягала её ногой. Да и лягать, в общем-то, теперь было некого.
На пороге тридцати лет Хоук нужно было учиться жить одной.
Со временем она привыкла к одинокому созерцанию потолка над головой, но это не мешало ей тосковать по теплу чужого тела рядом. «Каково это, — думала она, — когда первое, что ты видишь, просыпаясь, это лицо любимого?» Им с Фенрисом так и не довелось этого узнать.
Хоук всегда считала себя сильной. Она знала, что способна справиться если не со всеми, то с многими проблемами; она слышала об этом со всех сторон. Таких людей не сломать — только растереть в мелкую крошку. Но крошка, в отличие от обломков, не имеет возможности быть собранной воедино.
— Это всего лишь платок, — сказала Изабела. — Я могу купить себе новый.
— Варрик сказал, что ты привезла его из Ривейна. Я не хочу забирать то, что дорого тебе, как память, — возразила Хоук, откладывая карты. Сегодня ей везло.
— С чего ты взяла, что он мне дорог?
— С того, что ты носишь его, не снимая, несмотря на все эти дыры?..
— Ненавижу, когда ты оказываешься права, — бросила Изабела в сторону.
— Нема, как рыба, — заверила её Хоук, отлично знакомая с попытками подруги разыграть из себя бесчувственную грозу морей. Кто-то на это покупался, но не она.
За окном давным-давно стемнело, и сдерживать зевоту становилось всё труднее. Хоук и не пыталась, единожды чуть не свернув себе челюсть. Двигаться было решительно лень.
С наслаждением потянувшись, Изабела поднялась с места.
— Кажется, настало время для моего еженедельного променада в квартал красных фонарей, — по обыкновению беззастенчиво сообщила она и повязала платок на талию. — Да и тебе пора собираться. Я не волнуюсь за твою безопасность, но ты сама знаешь, каким бывает Киркволл ночью. Если ты, конечно, не планируешь остаться здесь.
— Почему бы и нет? — спросила Хоук внезапно для самой себя. Как там говорят? Наглость — второе счастье?
— Отлично! — Изабела вдруг воодушевилась. — Будет, кому присмотреть за моими пожитками. За последний месяц у меня украли сотню золотых, три гребня и нож. Наверное, это был очень бедный и косматый разбойник.
Не прошло и пары секунд, как она спешно покинула комнату. Откровенно сконфуженная, Хоук так и смотрела ей вслед.
Время шло, а «Висельник» всё ещё казался гораздо более привлекательным местом, нежели полупустой особняк. Скинув сапоги, она, словно в тумане, забралась в постель.
Подушка Изабелы пахла полынью.
— Ты какая-то странная, подруга, — сказала она Хоук в одну из ночей. — Сделала себе имя, восстановила права на родовое поместье… Тебе бы в золоте купаться, да на шелках спать, а ты ютишься на продавленной койке. Моей продавленной койке. Или трахаешься в апартаментах Варрика, но это я хотя бы понимаю.
— Вот и живи там, — пробурчала Хоук, проигнорировав последнюю фразу. — Меня всё устраивает.
— Ну, меня бы тоже устраивало — сильное, ловкое тело… Эй! Не распускай руки.
— Я вообще-то пытаюсь спать.
— В моей комнате, — напомнила Изабела. — И, кстати, сильно рискуешь, прижимаясь ко мне. Неужто ты и Бетани так истязала? Неудивительно, что она тебе не пишет.
— Если бы ты хотела меня изнасиловать, то давно бы это сделала.
— Не практикую секс на недобровольной основе.
Хоук задержала дыхание.
— Кто говорит о недобровольной?.. — выпалила она.
И будь что будет, в самом деле. Кому и что она доказывает, принося себя в жертву на алтарь упрямой и бесперспективной любви? Топчется на одном месте, погрязнув в прошлом. Ни туда, ни сюда.
Дура.
Пальцы Изабеллы коснулись её рта, подбородка, скользнули, коротко мазнув по шее, в ложбинку на груди. Сердце Хоук пропустило удар.
Изабела рассмеялась.
— Спи, горе ты луковое, — произнесла она почти ласково и, потрепав подругу по волосам, поднялась с кровати. — Дожидайся своего принца.
— Не думала, что у тебя есть моральные принципы, — отозвалась Хоук, отворачиваясь; щёки её горели. Изабела могла бы обидеться на подобную фразу, будь она сказана всерьёз, но только идиот бы не понял, что единственной её целью было замаскировать возникшую неловкость.
Захлопнулась, натужно скрипнув, дверь.
— Потом спасибо скажешь, — усмехнулась Изабела и прижалась затылком к стене.
Зная, что будет права.
7. Себастьян
7. Себастьян
Как и у любого человека, у Себастьяна бывали хорошие и плохие дни. В первые душу его терзали сомнения, и ни одна, даже самая искренняя молитва, не могла их прогнать; во вторые дорога будто сама ложилась под ноги, и даже дышать становилось легче.
Сегодня был хороший день.
Себастьян не любил Верхний город: напыщенный, шумный, ничуть не похожий на давно покинутый, но всё ещё любимый Старкхевен. На его вкус, здесь было ничуть не безопаснее, чем в Нижнем, а, возможно, даже наоборот: карманникам легко смешаться с толпой, а убийцам — раствориться в тенях многочисленных зданий. Именно поэтому, держа путь к дому Фенриса, Себастьян был начеку.
Дверь оказалась по обыкновению открытой, однако особняк был погружён в тишину. Это казалось странным: Себастьян знал, что дважды в неделю Фенрис и Донник играют в Алмазный ромб и травят байки; иногда к ним присоединялись Варрик и Изабела. Фенрис никогда не угощал, говоря, что оставил последнюю бутылку Агреджио Павалли для особого случая, а также игнорировал вопросы о том, какой случай может считаться таковым. Гостей его жадность ничуть не смущала — алкоголь они могли принести и сами.
Судя по всему, сегодняшний день выпал из расписания их маленького игрального кружка. Себастьяну было любопытно, что послужило тому причиной; поднимаясь по лестнице, он строил догадки. Он бы не удивился, обнаружив товарища в кресле, мрачно уставившегося в одну точку: иногда у него случались дни глубочайшей меланхолии, лишающие того сил и желания что-либо делать. Не удивился бы он и присутствию Хоук. Если в жизни Фенриса и существовал человек, способный перечеркнуть любые его планы, это была она. Впрочем, Хоук могла перечеркнуть планы кого угодно, и для этого ей вовсе не обязательно было знать свою жертву в лицо.
Реальность оказалась гораздо прозаичнее любого из предположений.
— Что ты делаешь? — спросил Себастьян, склонив голову набок.
— Разве не видно? — Фенрис выглядел раздражённым. — Убираюсь.
В руках его была невесть где раздобытая швабра.
В комнате царил кавардак: мебель покинула привычные места и была сдвинута в угол, тут и там виднелись неаккуратные кучи мусора, справа от двери высилась целая батарея пустых бутылок, иногда целых, иногда не очень. Одному Создателю известно, что нашло на хозяина имения, но к делу тот подошёл основательно.
— Не замечал у тебя тяги к чистоте, — сказал Себастьян, осторожно обходя внушительную груду битого стекла. Кое-где алело вино — или кровь, он не брался гадать.
— Всё меняется, — таинственно отозвался Фенрис, сосредоточенно возя по полу шваброй. По скромной оценке Себастьяна, эффекта это не имело: за прошедшие года грязь въелась настолько, что избавиться от неё можно было, только положив плитку заново. Озвучивать свои мысли он, понятное дело, не собирался.
— Трудно поверить, что твои глаза открылись только сейчас.
— Лучше поздно, чем никогда, — последовал ещё один многозначительный ответ.
Всё это было крайне подозрительно.
Себастьян кашлянул.
— Сегодня Хоук поранилась осколком, — сдался Фенрис. — Сказала, что ноги её здесь не будет, пока я не приведу дом в порядок. И если бы это было её единственной жалобой… — пробурчал он.
Взявшись за тряпку, Фенрис принялся тереть картинную раму. На взгляд Себастьяна — уж чересчур старательно.
— Донник занят на дежурстве, так что у меня появилось свободное время, вот я и решил… — продолжил Фенрис, не отрываясь от занятия. — Да и Варрик как-то обещал подсобить мне с ремонтом. Лучше воспользоваться предложением, пока оно ещё в силе. Думаю, мне и самому будет приятнее спать, не чувствуя сыплющихся с потолка пауков. Во всяком случае, стоит попробовать.
Не нужно было быть гением, чтобы понять, что весь этот поток слов был сказан с одной-единственной целью — отвести внимание от основной, реальной и очень смущающей причины его внезапного всплеска активности.
Себастьян понимающе улыбнулся.
— Сильно поранилась?
— Жить будет, — буркнул Фенрис после небольшой паузы. Видит Создатель — кончики его ушей стали пунцовыми. Себастьян не был падок на сплетни, считая, что страсть к распространению оных — грех, но шёпотки про отношения Хоук и Фенриса не обошли стороной и его. Кажется, в них всё-таки было зерно истины.
Не одобрял Себастьян и любопытства. Зато оно очевидно одобряло его.
— Ты не был на утренней молитве, — намекнул о причине своего визита он. — Разочаровался в новообретённой вере, или всё дело в нашей бравой подруге?
Фенрис резко обернулся, словно проверяя, не подслушивает ли кто за спиной. Несмотря на горячую преданность церкви, Себастьяна это ничуть не задело — не раз и не два встречал он тех, кто стыдился своей набожности. Подобные люди (или эльфы) неизменно вызывали у него жалость. «Ничего, дитя моё, — успокаивала его Эльтина. — Не печалься. Они не готовы. Придёт день, и они отринут сомнения». Со временем её спокойная уверенность передалась и ему.
— Какой в этом смысл? — отозвался Фенрис и опёрся спиной о стену. Вид у него был донельзя замученный. — Я пытался, честно пытался, но правда в том, что мне сложно принять бога, который допускает такую вещь, как рабство. Или магию крови. Или что-то столь же отвратительное. Мне жаль, если я не оправдал твоих надежд, — добавил он, помолчав.
Они уже поднимали эту тему раньше, и в девяти случаях из десяти Фенрис шёл на попятную. Себастьян догадывался, что виной тому был целый букет причин: непробиваемый скептицизм, разница мировоззрений и культур, обида на судьбу и привычка делить мир на чёрное и белое… Догадывался он и о том, что ему следует брать пример с Эльтины — не горячиться и не расстраиваться, быть спокойным и рассудительным. Стать мудрым наставником, который приведёт своего друга к настоящей вере, что станет спасением и убежищем для его метущейся души. Он нередко слышал, как Фенриса сравнивали с отбившимся от стаи (или отрицающим необходимость оной?) волком; Себастьяну же он виделся ребёнком — потерянным и отчаянно нуждающимся в любви, поддержке и принятии. «Создатель поможет тебе обрести гармонию», — убеждал его он, но Фенрис оставался в плену сомнений. В голове его никак не укладывался тот факт, что нелёгкая судьба может быть дарована в качестве испытания на прочность, ведь пути Создателя воистину неисповедимы. Себастьян подозревал, что озвучь он это вслух, и дело окончится ссорой.
— Терпение, Фенрис, — сказал он вместо этого. — Вера не появляется просто так, по щелчку пальцев. Дай своей душе время.
— …И позабудь обо всём, что с тобою случилось, — фыркнул тот и вернулся к уборке. — Обо всех лишениях, на которые было плевать и твоему Создателю, и его женщине.
— Быть может, он помогал тебе больше, чем ты сам думаешь.
— Любопытно услышать, каким образом. Я потерял всё, что имел.
— Чтобы найти новое.
— А вдруг меня устраивало и старое — откуда ему знать? Откуда мне знать… — пробормотал Фенрис, поморщившись. — И, если на то пошло, я и новое-то в руках не удержал: те, кому я обязан жизнью, полегли от моего же меча.
— Но ты научился ценить свободу, — продолжил Себастьян. — Желать свободы. Кто знает, что случилось бы, не повстречайся ты с Воинами тумана. Возможно, у тебя никогда не хватило бы смелости сбежать снова.
Он был предельно осторожен, ступая на скользкую тропу, к которой привела беседа — никто не мог сказать, где она оборвётся, превратившись в трясину. Вероятно, говорить о смелости с бывшим рабом, чью волю прицельно ломали, дабы отучить принимать самостоятельные решения, было не самой умной идеей, но Фенрису давно было пора избавиться от панциря, наращенного им за годы одиночества и рабства; разрушить стены, которые он выстроил вокруг себя, пытаясь защитить то немногое, что у него осталось. Себастьян чувствовал ползущую по ним трещину и считал, что обязан помочь — как помогают матери неспособным пробить яичную скорлупу птенцам.
— Думаешь, теперь смелости во мне больше? — хохотнул Фенрис, но в голосе его не было веселья. — Скажи это Хоук.
— О нет, мой друг, — улыбнулся Себастьян, поднимая ладони кверху. — За этот грех тебе придётся отвечать самому.
— Уже ответил.
Пауза затянулась.
— Пойдём, — мотнул головой Себастьян. — Пройдёмся немного.
Фенрис нахмурился.
— Дай угадаю: ты решил, что моя бедная душенька нуждается в хоровом пении и запахе лампадного масла?
— Двери церкви всегда открыты.
Он закатил глаза.
— Ладно, твоя взяла. Но учти: я согласился лишь потому, что меня уже тошнит вылизывать это чёртово поместье. Клянусь своей головой: в следующий раз я поселюсь в более скромном месте, — пообещал Фенрис.
И оглушительно чихнул.
Едва войдя в храм, Себастьян понял, что привести сюда товарища было прекрасной идеей. С виду всё оставалось по-прежнему, но его внимательный взгляд заметил перемену и, притом, разительную: обычно сгорбленный, Фенрис расправил плечи. Глаза его отражали пламя свечей и оттого казались как никогда живыми. Скепсис скепсисом, но церковная атмосфера и впрямь дарила ему чувство умиротворённости. Упорно отрицавший существование Создателя, Фенрис отчаянно нуждался в высшей силе, в которую можно поверить; на которую можно сложить часть ответственности за перенесённые им тяготы — или найти в них смысл.
Они постояли молча, думая каждый думал о своём. Фенрис, кажется, и вовсе растворился в мыслях, не замечая ничего и никого вокруг. Себастьян корил себя за любопытство, но не мог не гадать: читает ли он сейчас молитву — по обыкновению неловко, как умеет, позабыв все фразы, которым он его научил? А если и читает, то по кому? По себе и своей изуродованной судьбе? По рабам, которым не выпало шанса разбить собственные цепи? По Хоук, кажется, заменившей ему все религии разом?..
— Ты когда-нибудь просил прощения за свои грехи? — спросил Себастьян, наперёд зная ответ.
— Нет, — отозвался Фенрис. Взгляд его остановился на лике Андрасте. — Но если и буду, то совсем перед другой женщиной.
Больше он не проронил ни слова.
Они постояли так ещё немного — пока Фенрис не начал дёргать плечами, очевидно пресытившись церковной атмосферой.
— Иди, — улыбнулся Себастьян. — Думаю, твоей избраннице будет неприятно пораниться ещё об один осколок.
Фенрис непонимающе вскинул брови.
— Иди, — повторил он и, не сдержавшись, рассмеялся. — Уборка угодна Создателю.
8. Фенрис
8. Фенрис
Хоук всегда считала себя немного странной. Конечно, ей было далеко до Мерриль, но не менее далеко было и до спокойной, рассудительной, нормальной Авелин. Хоук обожала скусывать корочку с губ, до тех пор, пока рот не наполнял медный привкус крови; не терпела порядка в доме, искренне считая, что хаос — признак жизни; мысленно составляла совершенно идиотские списки: «Самые забористые ругательства Варрика», «Изабела и её мужики», «Десять фраз, которые я никогда не услышу от Фенриса». Последний, впрочем, то и дело претерпевал изменения, но кое-что всегда оставалось на месте: «Я люблю тебя», «Прости, что ушёл», «Я купил тебе подарок».
Как говорится, ничто не предвещало.
— Это тебе, — пробормотал Фенрис и добавил, откровенно смущённый: — Подарок.
— Откуда у тебя деньги?
Пожалуй, это был не лучший из способов выразить свою благодарность.
— Это всё, что тебя волнует? — мгновенно взорвался он. — Разве ты не должна просто порадоваться?
— Успокойся, я всего лишь спросила, — торопливо вскинула руки Хоук, отлично знакомая с его привычкой маскировать замешательство злостью. В этом весь Фенрис — отчаянно боящийся обнажать свои чувства, но читающийся словно открытая книга. Хоук это нравилось. Нравилось дразнить его, задевать, заставлять проявлять эмоции любым удобным для него способом, будь то крик или хлопок ладонями по столу. Фенрис быстро выходил из себя, но быстро и остывал, извинялся, смотрел на неё виновато и жалобно, и тогда ей хотелось ударить его — за всё и сразу, — а потом впечататься губами в его красивый рот и целовать до нехватки воздуха. Их отношения нельзя было назвать натянутыми или прохладными, но желание ударить его почему-то посещало её чаще, чем другие.
Подарком оказались стальные перчатки с острыми, как бритва когтями — идентичные тем, что Фенрис носил сам. Повертев их в руках, Хоук подняла глаза. Во взгляде её читалась растерянность.
— Мне, безусловно, приятно… но почему именно они?
Фенрис вздохнул, и в этом вздохе было всё его раздражение.
— Ты сражаешься кинжалами, — принялся объяснять он терпеливо и медленно, словно маленькому ребёнку. — Выбей из рук один, и ты станешь бесполезна.
— Не знаю, оскорбиться мне или быть тронутой твоей заботой, — иронично заметила Хоук, откладывая перчатки на стол. Взгляд её зацепился за книгу, которую она отдала Фенрису на прошлой неделе. Закладка почти приблизилась к середине. Хороший, нет, отличный результат.
— Я не хотел тебя унижать, — заверил её он; между бровей пролегла морщинка. Хоук очень хотелось стереть её прикосновением — что она и сделала. Потому что — а почему нет?
Фенрис дёрнулся, словно от пощёчины, и перехватил её запястье, неловко царапнув когтями перчатки. Хоук не нужно было закрывать глаза, чтобы представить, как он переворачивает её руку ладонью вверх и целует в самую её серединку, и губы его, как всегда, сухи и горячи, словно нагретое солнцем дерево.
Но он, конечно, этого не сделал.
— Иногда мне кажется, что ты легкомысленнее Изабелы. Она хотя бы трезво оценивает свои силы. И умеет драться.
— А я, значит, не умею? — хмыкнула Хоук, потирая одно запястье о другое. Чужое прикосновение сменилось едва ощутимым покалыванием.
— Ногами ты машешь будь здоров, не спорю, но я никогда не видел, чтобы ты дралась врукопашную.
— Может, плохо смотрел? — отозвалась она и вдруг сделала выпад; в руке блеснул кинжал.
Фенрис среагировал быстро, по-кошачьи грациозно отпрыгнув назад.
— Я сказал «врукопашную». — Губы его тронула усмешка.
— Ты сказал, что с одним кинжалом я буду бесполезной, — напомнила Хоук, вставая в боевую стойку.
Наверное, было не лучшей идеей меряться силой с соратником, когда этот самый соратник с ног до головы напичкан лириумом и предпочитает драться двуручным мечом, а значит, обладает недюжинной силой. А ещё спит с тобой, пусть и не на регулярной основе.
Хоук бы скорее умерла, чем призналась в том, что её это заводило.
Она не желала унижать его несерьёзностью, но их спонтанный бой всё равно продлился недолго: всё, что нужно было Фенрису для победы — это оказаться у неё за спиной. Локоть обожгло болью. Хоук стиснула зубы, наклоняясь, чтобы кости не треснули под силой чужой хватки. «Сломает?» — испуганно мелькнуло в её голове. Пальцы безвольно разомкнулись, отпуская кинжал. Фенрис хмыкнул — не то удивлённо, не то одобрительно, — и отобрал трофей.
А потом вдруг заставил её выпрямиться и приставил клинок к горлу.
Хоук зашипела: рука, легшая поперёк туловища, сжала плечо, и когти перчатки, без труда преодолев препятствие в виде тонкой ткани рубашки, пусть и не до крови, но ощутимо впились в кожу.
— Каково это, Хоук? — заговорил Фенрис. — Осознавать, что власть над твоей жизнью находится в чужих руках?
— Могу задать тебе встречный вопрос, — отозвалась она, боясь вдохнуть. Голос Фенриса звучал хрипло, и она гадала, что послужило тому причиной: возбуждение, рождённое короткой, но яростной схваткой, или возбуждение совсем иного рода. Она слышала над своим ухом его дыхание, горячее и прерывистое, и понимала, что её колени предательски дрожат. «Дура. Безмозглая, впечатлительная дура», — ругала себя она, но это, как водится, не помогало. Давно уже.
Хоук надеялась, что Фенрис не чувствует, как бешено колотится её сердце.
Зря они вообще затеяли всю эту ерунду. Время шло, а они так и не научились общаться без подтекстов, заметных даже невооружённым взглядом. Поначалу, в первые месяцы после расставания, отношения между ними были довольно прохладными: ни лишнего взгляда, ни случайного прикосновения, лишь старательно выдерживаемое расстояние и подчёркнутая вежливость. Она не помнила, когда всё изменилось, и не помнила, кто поддался эмоциям первым. Не помнила и то, с кем вела разговор, когда Фенрис внезапно проявил ревность — так, словно имел полное на это право, да что там — словно она принадлежала ему и только ему одному. Хоук не знала, почему не одёрнула его и ни разу не оттолкнула, напомнив о бегстве и стойком нежелании возобновлять отношения вновь. Потому что отчаянно отрицала сам факт разрыва? Потому что это вообще не было похоже на разрыв? Потому что надеялась, что всё образуется, стоит только потерпеть?..
О, терпения у неё было хоть отбавляй.
Хоук не могла не признать, что её утомили подобные игры, но отказаться от них означало отказаться от Фенриса вовсе, а она не была готова к этому. Не хотела быть готовой.
Фенрис осторожно потёрся носом о её затылок и вдохнул поглубже, слушая запах. Хоук казалось, что она чувствует каждый сантиметр его тела, словно между ними не было преграды в виде одежды. Она могла вспомнить его во всех деталях — до малейшего шрама, до последнего витка лириумного узора, — и вспоминала, мысленно проклиная саму себя, потому что — ну зачем ты мучаешься, родная?
Низ живота болезненно заныл.
— Если он ничего сейчас не сделает, я умру.
Она не сразу поняла, что сказала это вслух.
Фенрис не стал её разочаровывать. Звякнул, ударяясь о пол, кинжал.
Хоук показалось, что ещё мгновение, и её сердце выскочит из груди: толчок оказался настолько неожиданным и сильным, что она едва не потеряла равновесие. На лоб её легла рука, оберегая от удара о стену, и от этого маленького проявления заботы ей захотелось попросту осесть на пол и разрыдаться. Вскоре к первому её кинжалу присоединился второй, а потом Фенрис, не говоря ни слова, рванул пояс на её талии.
Он всегда был импульсивным.
Хоук опёрлась ладонями о стену. Ей не было стыдно — стыд остался в «Висельнике»; в том вечере, когда Фенрис прижимал её к колонне и раздвигал полы рубашки. Она помнила, как касался обнажённой груди горячий воздух, страх от того, что их могут увидеть, и как от мыслей об этом бежали по коже мурашки. Всё это было в корне неправильно, но, видит Создатель, она не жалела.
Рука Фенриса скользнула за пояс её штанов, другая легла на талию, и Хоук осознала, что он снял лишь одну перчатку — не то торопясь, не то забавляясь их недавним спором. Когти впивались в кожу, но — пропади всё пропадом — это было до странного приятно. Фенрис мог быть нетерпеливым, грубым, страстным, но он никогда не причинял ей физической боли — до сегодняшнего дня. Хоук было всё равно. Ей нравилось это.
Какой-то частью себя она понимала, что его агрессия направлена вовсе не на неё, но тогда на что? На его месте она бы злилась на страх принять их отношения как факт — что она и делала, за двоих разом.
Фенрис, казалось, знал предпочтения Хоук лучше неё самой, и это приводило её в восторг. Не то запомнив её реакции, не то действуя по наитию, он целовал, стискивал и прихватывал зубами ровно там, где было приятнее всего. И взрыкивал, и присасывался, пока не оставлял след, и безжалостно сдёргивал одежду — до натужного треска той.
Накрыв её руку своей, он переплёл их пальцы. Хоук запрокинула голову на его плечо и нашла губами родинку на шее — тёмную и маленькую, под левым ухом, она запомнила. Издав полувздох-полустон, Фенрис нетерпеливо толкнулся бёдрами и до боли стиснул её талию, удерживая от падения: ноги её, даже запутавшиеся в съехавших к коленям штанах, бессильно разъезжались.
В их занятиях любовью было всего два негласных правила: не разговаривать и не повторять того, что было в первую ночь. Трудности возникали с соблюдением обоих. Хоук помнила, как целовала грудь Фенриса, спускаясь к животу, как скользила губами и языком по участкам кожи, не отмеченным лириумом, и страстно желала повторить это снова. Но повторять означало ворошить с трудом похороненные — кого она обманывает? — воспоминания, а это последнее, что было нужно им обоим.
Хоук хотелось произносить его имя, подгонять, шептать бессвязные глупости, и она до крови кусала губы, удерживая в себе всё то, что рвалось с языка. Мысленные мольбы сменяли вопросы — «Почему ты ушёл?», «Почему ты продолжаешь истязать нас обоих?», «Кто я для тебя?»; молчание приносило почти физическую боль. Эта боль отнюдь не была приятной.
Фенрис выругался по-тевинтерски.
Когда всё кончилось, Хоук обнаружила себя сидящей на полу. Кафель холодил бёдра. Фенрис считал носом её позвонки, крепко обняв со спины. Изнеможенная и расслабленная, Хоук невидяще смотрела перед собой, отстранённо гадая, вспоминает ли он что-нибудь, а если вспоминает, то почему продолжает спать с ней? По его словам, картины из прошлого и были причиной, по которой им пришлось расстаться. Безусловно, это можно было назвать трусостью, но Хоук понимала.
Всегда понимала.
— Я лишь средство для того, чтобы вспомнить? Ничего больше?
Она не хотела спрашивать этого, но спросила.
Фенрис вздрогнул.
— Интересный способ сказать «спасибо» за прекрасный секс, — усмехнулся он.
Развернувшись в кольце рук, Хоук поблагодарила его единственным проверенным способом. Фенрис ответил на поцелуй с неожиданной страстью, но, вместе с тем, казался удивительно смущённым, словно и не они несколькими минутами ранее вжимались друг в друга, сливаясь в единое целое.
Палец его медленно обвёл контур её увлажнившихся губ.
— Ты — не способ вспомнить, — сказал он. — Ты — способ не забывать.
Она не знала, как реагировать на это признание — хотя бы потому, что не понимала, как его толковать. Тело покрылось мурашками, и Фенрис галантно набросил на её плечи им же снятую рубашку.
— Тогда я буду ждать, пока не смогу стать чем-то бóльшим, — отозвалась Хоук и поднялась на ноги.
Ладони Фенриса легли на её бедра и огладили внутреннюю их сторону.
— Тебе не нужны ни кинжалы, ни когти, — вдруг сказал он и встал следом. Рука коснулась её груди, над глупым, усталым, надеющимся сердцем. — Потому, что главное твоё оружие — тут.
— Значит, я тебя сразила? — усмехнулась Хоук, внутренне обмирая от желания услышать совершенно конкретный ответ.
Фенрис отвернулся.
Голос его прозвучал глухо:
— Никогда не понимал, зачем спрашивать, когда прекрасно знаешь ответ.
…И, видит Создатель, этого было более, чем достаточно.
Автор: felandaris
Бета: C-SEC Hothead, Laura Farlong
Фандом: Dragon Age II
Размер: миди
Жанр: всё в кучу — ангст, романс, робкие потуги на юмор, драма и далее, далее, далее…
Пейринг: Фенрис/фем!Хоук, Андерс/фем!Хоук (продержался ровно одну главу и не ушёл дальше «А что, если?») + все компаньоны и сочувствующие
Рейтинг: R
От автора: Идея цикла о годах, проведённых Фенрисом и Хоук (как бы) вне отношений, но бок о бок друг с другом, пришла в мою голову внезапно, хотя хэдканон об этом сложился в голове чёртову уйму месяцев назад. Разумеется, моё видение может не совпадать с вашим и всё такое. Любителям дарка и ривалмансов мои сопли с сахаром едва ли придутся по вкусу, поэтому предупреждаю: «светло @ ненапряжно» — название моей торговой марки.
Примечание: Хоук — разбойница, внешность дефолтная.
Статус: закончен
1-4
5. Варрик
5. Варрик
Варрик знает всё и немножко больше. Поставь ему кружку пива, и он расскажет тебе десятки историй, придуманных и нет; пригласи в дом, и он приготовит многообразие яств, не ограничившись кухней своего народа; купи вина, и он поведает, при какой погоде собирали для него виноград в Антиве. Ему известны секреты многих профессий, от художников до убийц, и столь же много тайн, подчас смертельно опасных. Варрик знает в лицо всех власть имущих в Киркволле; знает, что Нора — бывшая жена Корфа; знает настоящее имя Изабелы; знает, что Авелин — бесстрашная Авелин — боится пауков… Знает даже то, как вздыхает Хоук, когда её целуют — он слышал это великое множество раз.
— Ну что, ещё по пинте? — спросил он у мабари, верно дожидавшегося свою хозяйку. — Этот клубок сегодня не развяжется.
И усмехнулся, веселясь с нечаянного каламбура:
— Да уж… Клубок.
Варрик забыл, когда застукал их в первый раз. Незадолго до войны с кунари? Чуть позже? Всё, что он помнил — это льющий за окном дождь, да такой, что конца и края ему не было видно. Вечерело. Они всей компанией сидели за столом в «Висельнике». Нора по обыкновению путала напитки, Авелин делала выговор Изабеле — Создатель знает, что она в тот раз учудила, — Фенрис и Хоук ругались. Со стороны могло показаться, что они лишь лениво обмениваются репликами, но Варрик знал эти рубленые фразы и громкий шёпот, да и не совал нос дальше своей кружки с пивом.
Вот и зря, в общем. Вмешался бы, может, и оставили бы они в покое его несчастные апартаменты. «Не судьба», — сказал бы Бартранд, но тот всегда фаталистом был. Варрик не верил в судьбу, Варрик верил в Госпожу Удачу, но она не всегда отвечала ему взаимностью.
К двум часам ночи в его номере остались только спорщики, да Андерс, не притронувшийся к алкоголю. Впрочем, и он откланялся быстро, писульки свои подхватил и был таков. Варрик тогда языками с Корфом сцепился, а как вернулся, так и пожалел об этом. Попятился, скрипнув половицей, но никто и внимания не обратил — не до того было. Сам не ожидал, а смутился, не понимая — не то прервать шуткой, пока у стены зажимаются, не то уйти деликатно, а там уж пусть сами разбираются, что, где и как.
Второе выбрал, вот только зря, наверное.
Варрик не знал — тогда не знал — что послужило причиной бесстыдного поведения его друзей: алкоголь ли, который в равной степени туманил мозги как Фенрису, так и Хоук; время ли ночное, шальное?
— Так они же расстались, нет? — спросила Изабела, когда он намекнул легонько. — Хоук сама так сказала.
— А не сказала ли она, часом, что при расставании обязательно нужно язык в рот бывшему возлюбленному засовывать?
— Вот это — мой способ расставаться! — пришла в восторг Изабела, но подробностей не получила: молчание Варрика покупалось золотом, а друзьям оно бесплатно обходилось. Посеял слух, встревожил воду, и хватит.
Где один прецедент, там и второй. В привычку не вошло — то ли обнаглели недостаточно, то ли силы воли хватало, — но пару раз повторялось. Варрик затруднялся понять, что испытывает, наблюдая за этими странными игрищами — не то раздражение оттого, что кругами ходят и «мыневместе» твердят, как заведённые, не то жалость, потому, что дураки оба. «Дураки, — кивнула Авелин, когда и до неё слух дошёл. — Вот только пока сами не поймут, никто им это в голову не вложит». Мудрая женщина, что ни говори.
Однажды так и вовсе сцена из романа какого развернулась, с битой посудой и кровавыми реками. Сам чёрт ногу сломил бы разбираться, что случилось, да и не важно это было, в общем-то. Суть была в том, что Хоук ступню поранила, да так сильно, что весь пол изгваздала — странно, что до потолка не добралась. Бинты-то нашли, вот только Варрик припозднился с ними: Фенрис ленту свою с запястья снял, помог пострадавшей, а там и на кровать повалил. Или она его. Или оба они, не сговариваясь, в очередной раз желаниям поддались, как частенько оно и бывало.
— Не запачкайте простыни, — выразил просьбу Варрик, оставляя номер в распоряжении друзей, не в первый и, догадывался он, не в последний раз. До утра, помнится, в компании Эдвины просидел, лениво потягивая эль, а когда вернулся, и намёка на чужое присутствие не заметил, словно ни одной живой души в комнате сегодня не было: ни пятен крови, ни разворошенной кровати, ни подносов, днищами кружек заляпанных. И рука фенрисова, под рубашку Хоук пробирающаяся, ему, видно, показалась, равно как и звуки нетерпеливых поцелуев. Прибрались и ушли тихонько, стыдясь не то Варрика с его лояльностью, не то друг друга. По отдельности, как водится — не пара, чай, под ручку домой возвращаться.
Дошло и до катарсиса.
— Я устала, — рыдала Хоук, сжимая пальцами виски. — Я. Так. Устала.
Варрик считал, что плакать за компанию — это форменный идиотизм, а никакая не солидарность, поэтому молча обнимал её за плечи. Правду-матку резать в глаза тоже не стоило — сейчас не стоило. Хоук — тотально, оглушительно пьяная Хоук — нуждалась не в объяснениях и убеждениях, а крепком дружеском плече и новой порции вина, чтобы, наконец, отключиться.
Со временем Варрик понял всё: и голодный взгляд Фенриса, и ревность его бешеную, превратившую в собаку на сене; и Хоук, воспринимающую оную как должное, словно и не расставались они никогда; и то, почему допоздна в «Висельнике» засиживались, почему выпивали сверх меры — и сдавались, наконец, уставая бежать друг от друга.
— Это уход от ответственности, — поясняла Хоук не то Варрику, не то самой себе. Плечи её ходили ходуном. — Никаких обязательств. Нейтральная территория. Просто способ снять стресс. Почему нет? Я не против. Всё хорошо.
«Ну конечно, хорошо, — так и рвалось с его языка. — Вот только слёзы для тебя — дело непривычное, и ревёшь ты второй раз за последние пять лет. Уж мне-то не ври».
Промолчал, лишь кувшин с вином подвинул — до конца пьяной исповеди было далеко.
…Хоук покинула «Висельник» через чёрный ход — Варрик заметил её, как бы она ни хоронилась. Фенрис ушёл тем же путём двумя минутами позже; на шее его алела метка страсти, заметная даже на расстоянии.
Варрик вздохнул. Позабытый хозяйкой мабари возмущённо гавкнул.
— Знаю, дружище, — улыбнулся Варрик, потрепав пса по голове. — Я всё знаю. Ещё по пинте?
6. Изабела
6. Изабела
Мысль о том, чтобы засыпать и просыпаться одной всегда причиняла Хоук дискомфорт. Детство, юность и первые два года в Киркволле она засыпала, обнимая Бетани. Даже во время обитания в богатом на ароматы Нижнем Городе волосы сестры пахли цветами. Хоук любила зарываться в них носом и терпела, пока не становилось совсем щекотно — это было своеобразным ритуалом, гарантирующим хорошие сны. «От тебя жарко», — жаловалась Бетани, но с места не двигалась.
Потом всё изменилось. За окном больше не орали пьяницы, жёсткая койка сменилась на постель с пологом, а Бетани больше не щипала за руку, как всегда делала, когда старшая спросонья лягала её ногой. Да и лягать, в общем-то, теперь было некого.
На пороге тридцати лет Хоук нужно было учиться жить одной.
Со временем она привыкла к одинокому созерцанию потолка над головой, но это не мешало ей тосковать по теплу чужого тела рядом. «Каково это, — думала она, — когда первое, что ты видишь, просыпаясь, это лицо любимого?» Им с Фенрисом так и не довелось этого узнать.
Хоук всегда считала себя сильной. Она знала, что способна справиться если не со всеми, то с многими проблемами; она слышала об этом со всех сторон. Таких людей не сломать — только растереть в мелкую крошку. Но крошка, в отличие от обломков, не имеет возможности быть собранной воедино.
— Это всего лишь платок, — сказала Изабела. — Я могу купить себе новый.
— Варрик сказал, что ты привезла его из Ривейна. Я не хочу забирать то, что дорого тебе, как память, — возразила Хоук, откладывая карты. Сегодня ей везло.
— С чего ты взяла, что он мне дорог?
— С того, что ты носишь его, не снимая, несмотря на все эти дыры?..
— Ненавижу, когда ты оказываешься права, — бросила Изабела в сторону.
— Нема, как рыба, — заверила её Хоук, отлично знакомая с попытками подруги разыграть из себя бесчувственную грозу морей. Кто-то на это покупался, но не она.
За окном давным-давно стемнело, и сдерживать зевоту становилось всё труднее. Хоук и не пыталась, единожды чуть не свернув себе челюсть. Двигаться было решительно лень.
С наслаждением потянувшись, Изабела поднялась с места.
— Кажется, настало время для моего еженедельного променада в квартал красных фонарей, — по обыкновению беззастенчиво сообщила она и повязала платок на талию. — Да и тебе пора собираться. Я не волнуюсь за твою безопасность, но ты сама знаешь, каким бывает Киркволл ночью. Если ты, конечно, не планируешь остаться здесь.
— Почему бы и нет? — спросила Хоук внезапно для самой себя. Как там говорят? Наглость — второе счастье?
— Отлично! — Изабела вдруг воодушевилась. — Будет, кому присмотреть за моими пожитками. За последний месяц у меня украли сотню золотых, три гребня и нож. Наверное, это был очень бедный и косматый разбойник.
Не прошло и пары секунд, как она спешно покинула комнату. Откровенно сконфуженная, Хоук так и смотрела ей вслед.
Время шло, а «Висельник» всё ещё казался гораздо более привлекательным местом, нежели полупустой особняк. Скинув сапоги, она, словно в тумане, забралась в постель.
Подушка Изабелы пахла полынью.
— Ты какая-то странная, подруга, — сказала она Хоук в одну из ночей. — Сделала себе имя, восстановила права на родовое поместье… Тебе бы в золоте купаться, да на шелках спать, а ты ютишься на продавленной койке. Моей продавленной койке. Или трахаешься в апартаментах Варрика, но это я хотя бы понимаю.
— Вот и живи там, — пробурчала Хоук, проигнорировав последнюю фразу. — Меня всё устраивает.
— Ну, меня бы тоже устраивало — сильное, ловкое тело… Эй! Не распускай руки.
— Я вообще-то пытаюсь спать.
— В моей комнате, — напомнила Изабела. — И, кстати, сильно рискуешь, прижимаясь ко мне. Неужто ты и Бетани так истязала? Неудивительно, что она тебе не пишет.
— Если бы ты хотела меня изнасиловать, то давно бы это сделала.
— Не практикую секс на недобровольной основе.
Хоук задержала дыхание.
— Кто говорит о недобровольной?.. — выпалила она.
И будь что будет, в самом деле. Кому и что она доказывает, принося себя в жертву на алтарь упрямой и бесперспективной любви? Топчется на одном месте, погрязнув в прошлом. Ни туда, ни сюда.
Дура.
Пальцы Изабеллы коснулись её рта, подбородка, скользнули, коротко мазнув по шее, в ложбинку на груди. Сердце Хоук пропустило удар.
Изабела рассмеялась.
— Спи, горе ты луковое, — произнесла она почти ласково и, потрепав подругу по волосам, поднялась с кровати. — Дожидайся своего принца.
— Не думала, что у тебя есть моральные принципы, — отозвалась Хоук, отворачиваясь; щёки её горели. Изабела могла бы обидеться на подобную фразу, будь она сказана всерьёз, но только идиот бы не понял, что единственной её целью было замаскировать возникшую неловкость.
Захлопнулась, натужно скрипнув, дверь.
— Потом спасибо скажешь, — усмехнулась Изабела и прижалась затылком к стене.
Зная, что будет права.
7. Себастьян
7. Себастьян
Как и у любого человека, у Себастьяна бывали хорошие и плохие дни. В первые душу его терзали сомнения, и ни одна, даже самая искренняя молитва, не могла их прогнать; во вторые дорога будто сама ложилась под ноги, и даже дышать становилось легче.
Сегодня был хороший день.
Себастьян не любил Верхний город: напыщенный, шумный, ничуть не похожий на давно покинутый, но всё ещё любимый Старкхевен. На его вкус, здесь было ничуть не безопаснее, чем в Нижнем, а, возможно, даже наоборот: карманникам легко смешаться с толпой, а убийцам — раствориться в тенях многочисленных зданий. Именно поэтому, держа путь к дому Фенриса, Себастьян был начеку.
Дверь оказалась по обыкновению открытой, однако особняк был погружён в тишину. Это казалось странным: Себастьян знал, что дважды в неделю Фенрис и Донник играют в Алмазный ромб и травят байки; иногда к ним присоединялись Варрик и Изабела. Фенрис никогда не угощал, говоря, что оставил последнюю бутылку Агреджио Павалли для особого случая, а также игнорировал вопросы о том, какой случай может считаться таковым. Гостей его жадность ничуть не смущала — алкоголь они могли принести и сами.
Судя по всему, сегодняшний день выпал из расписания их маленького игрального кружка. Себастьяну было любопытно, что послужило тому причиной; поднимаясь по лестнице, он строил догадки. Он бы не удивился, обнаружив товарища в кресле, мрачно уставившегося в одну точку: иногда у него случались дни глубочайшей меланхолии, лишающие того сил и желания что-либо делать. Не удивился бы он и присутствию Хоук. Если в жизни Фенриса и существовал человек, способный перечеркнуть любые его планы, это была она. Впрочем, Хоук могла перечеркнуть планы кого угодно, и для этого ей вовсе не обязательно было знать свою жертву в лицо.
Реальность оказалась гораздо прозаичнее любого из предположений.
— Что ты делаешь? — спросил Себастьян, склонив голову набок.
— Разве не видно? — Фенрис выглядел раздражённым. — Убираюсь.
В руках его была невесть где раздобытая швабра.
В комнате царил кавардак: мебель покинула привычные места и была сдвинута в угол, тут и там виднелись неаккуратные кучи мусора, справа от двери высилась целая батарея пустых бутылок, иногда целых, иногда не очень. Одному Создателю известно, что нашло на хозяина имения, но к делу тот подошёл основательно.
— Не замечал у тебя тяги к чистоте, — сказал Себастьян, осторожно обходя внушительную груду битого стекла. Кое-где алело вино — или кровь, он не брался гадать.
— Всё меняется, — таинственно отозвался Фенрис, сосредоточенно возя по полу шваброй. По скромной оценке Себастьяна, эффекта это не имело: за прошедшие года грязь въелась настолько, что избавиться от неё можно было, только положив плитку заново. Озвучивать свои мысли он, понятное дело, не собирался.
— Трудно поверить, что твои глаза открылись только сейчас.
— Лучше поздно, чем никогда, — последовал ещё один многозначительный ответ.
Всё это было крайне подозрительно.
Себастьян кашлянул.
— Сегодня Хоук поранилась осколком, — сдался Фенрис. — Сказала, что ноги её здесь не будет, пока я не приведу дом в порядок. И если бы это было её единственной жалобой… — пробурчал он.
Взявшись за тряпку, Фенрис принялся тереть картинную раму. На взгляд Себастьяна — уж чересчур старательно.
— Донник занят на дежурстве, так что у меня появилось свободное время, вот я и решил… — продолжил Фенрис, не отрываясь от занятия. — Да и Варрик как-то обещал подсобить мне с ремонтом. Лучше воспользоваться предложением, пока оно ещё в силе. Думаю, мне и самому будет приятнее спать, не чувствуя сыплющихся с потолка пауков. Во всяком случае, стоит попробовать.
Не нужно было быть гением, чтобы понять, что весь этот поток слов был сказан с одной-единственной целью — отвести внимание от основной, реальной и очень смущающей причины его внезапного всплеска активности.
Себастьян понимающе улыбнулся.
— Сильно поранилась?
— Жить будет, — буркнул Фенрис после небольшой паузы. Видит Создатель — кончики его ушей стали пунцовыми. Себастьян не был падок на сплетни, считая, что страсть к распространению оных — грех, но шёпотки про отношения Хоук и Фенриса не обошли стороной и его. Кажется, в них всё-таки было зерно истины.
Не одобрял Себастьян и любопытства. Зато оно очевидно одобряло его.
— Ты не был на утренней молитве, — намекнул о причине своего визита он. — Разочаровался в новообретённой вере, или всё дело в нашей бравой подруге?
Фенрис резко обернулся, словно проверяя, не подслушивает ли кто за спиной. Несмотря на горячую преданность церкви, Себастьяна это ничуть не задело — не раз и не два встречал он тех, кто стыдился своей набожности. Подобные люди (или эльфы) неизменно вызывали у него жалость. «Ничего, дитя моё, — успокаивала его Эльтина. — Не печалься. Они не готовы. Придёт день, и они отринут сомнения». Со временем её спокойная уверенность передалась и ему.
— Какой в этом смысл? — отозвался Фенрис и опёрся спиной о стену. Вид у него был донельзя замученный. — Я пытался, честно пытался, но правда в том, что мне сложно принять бога, который допускает такую вещь, как рабство. Или магию крови. Или что-то столь же отвратительное. Мне жаль, если я не оправдал твоих надежд, — добавил он, помолчав.
Они уже поднимали эту тему раньше, и в девяти случаях из десяти Фенрис шёл на попятную. Себастьян догадывался, что виной тому был целый букет причин: непробиваемый скептицизм, разница мировоззрений и культур, обида на судьбу и привычка делить мир на чёрное и белое… Догадывался он и о том, что ему следует брать пример с Эльтины — не горячиться и не расстраиваться, быть спокойным и рассудительным. Стать мудрым наставником, который приведёт своего друга к настоящей вере, что станет спасением и убежищем для его метущейся души. Он нередко слышал, как Фенриса сравнивали с отбившимся от стаи (или отрицающим необходимость оной?) волком; Себастьяну же он виделся ребёнком — потерянным и отчаянно нуждающимся в любви, поддержке и принятии. «Создатель поможет тебе обрести гармонию», — убеждал его он, но Фенрис оставался в плену сомнений. В голове его никак не укладывался тот факт, что нелёгкая судьба может быть дарована в качестве испытания на прочность, ведь пути Создателя воистину неисповедимы. Себастьян подозревал, что озвучь он это вслух, и дело окончится ссорой.
— Терпение, Фенрис, — сказал он вместо этого. — Вера не появляется просто так, по щелчку пальцев. Дай своей душе время.
— …И позабудь обо всём, что с тобою случилось, — фыркнул тот и вернулся к уборке. — Обо всех лишениях, на которые было плевать и твоему Создателю, и его женщине.
— Быть может, он помогал тебе больше, чем ты сам думаешь.
— Любопытно услышать, каким образом. Я потерял всё, что имел.
— Чтобы найти новое.
— А вдруг меня устраивало и старое — откуда ему знать? Откуда мне знать… — пробормотал Фенрис, поморщившись. — И, если на то пошло, я и новое-то в руках не удержал: те, кому я обязан жизнью, полегли от моего же меча.
— Но ты научился ценить свободу, — продолжил Себастьян. — Желать свободы. Кто знает, что случилось бы, не повстречайся ты с Воинами тумана. Возможно, у тебя никогда не хватило бы смелости сбежать снова.
Он был предельно осторожен, ступая на скользкую тропу, к которой привела беседа — никто не мог сказать, где она оборвётся, превратившись в трясину. Вероятно, говорить о смелости с бывшим рабом, чью волю прицельно ломали, дабы отучить принимать самостоятельные решения, было не самой умной идеей, но Фенрису давно было пора избавиться от панциря, наращенного им за годы одиночества и рабства; разрушить стены, которые он выстроил вокруг себя, пытаясь защитить то немногое, что у него осталось. Себастьян чувствовал ползущую по ним трещину и считал, что обязан помочь — как помогают матери неспособным пробить яичную скорлупу птенцам.
— Думаешь, теперь смелости во мне больше? — хохотнул Фенрис, но в голосе его не было веселья. — Скажи это Хоук.
— О нет, мой друг, — улыбнулся Себастьян, поднимая ладони кверху. — За этот грех тебе придётся отвечать самому.
— Уже ответил.
Пауза затянулась.
— Пойдём, — мотнул головой Себастьян. — Пройдёмся немного.
Фенрис нахмурился.
— Дай угадаю: ты решил, что моя бедная душенька нуждается в хоровом пении и запахе лампадного масла?
— Двери церкви всегда открыты.
Он закатил глаза.
— Ладно, твоя взяла. Но учти: я согласился лишь потому, что меня уже тошнит вылизывать это чёртово поместье. Клянусь своей головой: в следующий раз я поселюсь в более скромном месте, — пообещал Фенрис.
И оглушительно чихнул.
Едва войдя в храм, Себастьян понял, что привести сюда товарища было прекрасной идеей. С виду всё оставалось по-прежнему, но его внимательный взгляд заметил перемену и, притом, разительную: обычно сгорбленный, Фенрис расправил плечи. Глаза его отражали пламя свечей и оттого казались как никогда живыми. Скепсис скепсисом, но церковная атмосфера и впрямь дарила ему чувство умиротворённости. Упорно отрицавший существование Создателя, Фенрис отчаянно нуждался в высшей силе, в которую можно поверить; на которую можно сложить часть ответственности за перенесённые им тяготы — или найти в них смысл.
Они постояли молча, думая каждый думал о своём. Фенрис, кажется, и вовсе растворился в мыслях, не замечая ничего и никого вокруг. Себастьян корил себя за любопытство, но не мог не гадать: читает ли он сейчас молитву — по обыкновению неловко, как умеет, позабыв все фразы, которым он его научил? А если и читает, то по кому? По себе и своей изуродованной судьбе? По рабам, которым не выпало шанса разбить собственные цепи? По Хоук, кажется, заменившей ему все религии разом?..
— Ты когда-нибудь просил прощения за свои грехи? — спросил Себастьян, наперёд зная ответ.
— Нет, — отозвался Фенрис. Взгляд его остановился на лике Андрасте. — Но если и буду, то совсем перед другой женщиной.
Больше он не проронил ни слова.
Они постояли так ещё немного — пока Фенрис не начал дёргать плечами, очевидно пресытившись церковной атмосферой.
— Иди, — улыбнулся Себастьян. — Думаю, твоей избраннице будет неприятно пораниться ещё об один осколок.
Фенрис непонимающе вскинул брови.
— Иди, — повторил он и, не сдержавшись, рассмеялся. — Уборка угодна Создателю.
8. Фенрис
8. Фенрис
Хоук всегда считала себя немного странной. Конечно, ей было далеко до Мерриль, но не менее далеко было и до спокойной, рассудительной, нормальной Авелин. Хоук обожала скусывать корочку с губ, до тех пор, пока рот не наполнял медный привкус крови; не терпела порядка в доме, искренне считая, что хаос — признак жизни; мысленно составляла совершенно идиотские списки: «Самые забористые ругательства Варрика», «Изабела и её мужики», «Десять фраз, которые я никогда не услышу от Фенриса». Последний, впрочем, то и дело претерпевал изменения, но кое-что всегда оставалось на месте: «Я люблю тебя», «Прости, что ушёл», «Я купил тебе подарок».
Как говорится, ничто не предвещало.
— Это тебе, — пробормотал Фенрис и добавил, откровенно смущённый: — Подарок.
— Откуда у тебя деньги?
Пожалуй, это был не лучший из способов выразить свою благодарность.
— Это всё, что тебя волнует? — мгновенно взорвался он. — Разве ты не должна просто порадоваться?
— Успокойся, я всего лишь спросила, — торопливо вскинула руки Хоук, отлично знакомая с его привычкой маскировать замешательство злостью. В этом весь Фенрис — отчаянно боящийся обнажать свои чувства, но читающийся словно открытая книга. Хоук это нравилось. Нравилось дразнить его, задевать, заставлять проявлять эмоции любым удобным для него способом, будь то крик или хлопок ладонями по столу. Фенрис быстро выходил из себя, но быстро и остывал, извинялся, смотрел на неё виновато и жалобно, и тогда ей хотелось ударить его — за всё и сразу, — а потом впечататься губами в его красивый рот и целовать до нехватки воздуха. Их отношения нельзя было назвать натянутыми или прохладными, но желание ударить его почему-то посещало её чаще, чем другие.
Подарком оказались стальные перчатки с острыми, как бритва когтями — идентичные тем, что Фенрис носил сам. Повертев их в руках, Хоук подняла глаза. Во взгляде её читалась растерянность.
— Мне, безусловно, приятно… но почему именно они?
Фенрис вздохнул, и в этом вздохе было всё его раздражение.
— Ты сражаешься кинжалами, — принялся объяснять он терпеливо и медленно, словно маленькому ребёнку. — Выбей из рук один, и ты станешь бесполезна.
— Не знаю, оскорбиться мне или быть тронутой твоей заботой, — иронично заметила Хоук, откладывая перчатки на стол. Взгляд её зацепился за книгу, которую она отдала Фенрису на прошлой неделе. Закладка почти приблизилась к середине. Хороший, нет, отличный результат.
— Я не хотел тебя унижать, — заверил её он; между бровей пролегла морщинка. Хоук очень хотелось стереть её прикосновением — что она и сделала. Потому что — а почему нет?
Фенрис дёрнулся, словно от пощёчины, и перехватил её запястье, неловко царапнув когтями перчатки. Хоук не нужно было закрывать глаза, чтобы представить, как он переворачивает её руку ладонью вверх и целует в самую её серединку, и губы его, как всегда, сухи и горячи, словно нагретое солнцем дерево.
Но он, конечно, этого не сделал.
— Иногда мне кажется, что ты легкомысленнее Изабелы. Она хотя бы трезво оценивает свои силы. И умеет драться.
— А я, значит, не умею? — хмыкнула Хоук, потирая одно запястье о другое. Чужое прикосновение сменилось едва ощутимым покалыванием.
— Ногами ты машешь будь здоров, не спорю, но я никогда не видел, чтобы ты дралась врукопашную.
— Может, плохо смотрел? — отозвалась она и вдруг сделала выпад; в руке блеснул кинжал.
Фенрис среагировал быстро, по-кошачьи грациозно отпрыгнув назад.
— Я сказал «врукопашную». — Губы его тронула усмешка.
— Ты сказал, что с одним кинжалом я буду бесполезной, — напомнила Хоук, вставая в боевую стойку.
Наверное, было не лучшей идеей меряться силой с соратником, когда этот самый соратник с ног до головы напичкан лириумом и предпочитает драться двуручным мечом, а значит, обладает недюжинной силой. А ещё спит с тобой, пусть и не на регулярной основе.
Хоук бы скорее умерла, чем призналась в том, что её это заводило.
Она не желала унижать его несерьёзностью, но их спонтанный бой всё равно продлился недолго: всё, что нужно было Фенрису для победы — это оказаться у неё за спиной. Локоть обожгло болью. Хоук стиснула зубы, наклоняясь, чтобы кости не треснули под силой чужой хватки. «Сломает?» — испуганно мелькнуло в её голове. Пальцы безвольно разомкнулись, отпуская кинжал. Фенрис хмыкнул — не то удивлённо, не то одобрительно, — и отобрал трофей.
А потом вдруг заставил её выпрямиться и приставил клинок к горлу.
Хоук зашипела: рука, легшая поперёк туловища, сжала плечо, и когти перчатки, без труда преодолев препятствие в виде тонкой ткани рубашки, пусть и не до крови, но ощутимо впились в кожу.
— Каково это, Хоук? — заговорил Фенрис. — Осознавать, что власть над твоей жизнью находится в чужих руках?
— Могу задать тебе встречный вопрос, — отозвалась она, боясь вдохнуть. Голос Фенриса звучал хрипло, и она гадала, что послужило тому причиной: возбуждение, рождённое короткой, но яростной схваткой, или возбуждение совсем иного рода. Она слышала над своим ухом его дыхание, горячее и прерывистое, и понимала, что её колени предательски дрожат. «Дура. Безмозглая, впечатлительная дура», — ругала себя она, но это, как водится, не помогало. Давно уже.
Хоук надеялась, что Фенрис не чувствует, как бешено колотится её сердце.
Зря они вообще затеяли всю эту ерунду. Время шло, а они так и не научились общаться без подтекстов, заметных даже невооружённым взглядом. Поначалу, в первые месяцы после расставания, отношения между ними были довольно прохладными: ни лишнего взгляда, ни случайного прикосновения, лишь старательно выдерживаемое расстояние и подчёркнутая вежливость. Она не помнила, когда всё изменилось, и не помнила, кто поддался эмоциям первым. Не помнила и то, с кем вела разговор, когда Фенрис внезапно проявил ревность — так, словно имел полное на это право, да что там — словно она принадлежала ему и только ему одному. Хоук не знала, почему не одёрнула его и ни разу не оттолкнула, напомнив о бегстве и стойком нежелании возобновлять отношения вновь. Потому что отчаянно отрицала сам факт разрыва? Потому что это вообще не было похоже на разрыв? Потому что надеялась, что всё образуется, стоит только потерпеть?..
О, терпения у неё было хоть отбавляй.
Хоук не могла не признать, что её утомили подобные игры, но отказаться от них означало отказаться от Фенриса вовсе, а она не была готова к этому. Не хотела быть готовой.
Фенрис осторожно потёрся носом о её затылок и вдохнул поглубже, слушая запах. Хоук казалось, что она чувствует каждый сантиметр его тела, словно между ними не было преграды в виде одежды. Она могла вспомнить его во всех деталях — до малейшего шрама, до последнего витка лириумного узора, — и вспоминала, мысленно проклиная саму себя, потому что — ну зачем ты мучаешься, родная?
Низ живота болезненно заныл.
— Если он ничего сейчас не сделает, я умру.
Она не сразу поняла, что сказала это вслух.
Фенрис не стал её разочаровывать. Звякнул, ударяясь о пол, кинжал.
Хоук показалось, что ещё мгновение, и её сердце выскочит из груди: толчок оказался настолько неожиданным и сильным, что она едва не потеряла равновесие. На лоб её легла рука, оберегая от удара о стену, и от этого маленького проявления заботы ей захотелось попросту осесть на пол и разрыдаться. Вскоре к первому её кинжалу присоединился второй, а потом Фенрис, не говоря ни слова, рванул пояс на её талии.
Он всегда был импульсивным.
Хоук опёрлась ладонями о стену. Ей не было стыдно — стыд остался в «Висельнике»; в том вечере, когда Фенрис прижимал её к колонне и раздвигал полы рубашки. Она помнила, как касался обнажённой груди горячий воздух, страх от того, что их могут увидеть, и как от мыслей об этом бежали по коже мурашки. Всё это было в корне неправильно, но, видит Создатель, она не жалела.
Рука Фенриса скользнула за пояс её штанов, другая легла на талию, и Хоук осознала, что он снял лишь одну перчатку — не то торопясь, не то забавляясь их недавним спором. Когти впивались в кожу, но — пропади всё пропадом — это было до странного приятно. Фенрис мог быть нетерпеливым, грубым, страстным, но он никогда не причинял ей физической боли — до сегодняшнего дня. Хоук было всё равно. Ей нравилось это.
Какой-то частью себя она понимала, что его агрессия направлена вовсе не на неё, но тогда на что? На его месте она бы злилась на страх принять их отношения как факт — что она и делала, за двоих разом.
Фенрис, казалось, знал предпочтения Хоук лучше неё самой, и это приводило её в восторг. Не то запомнив её реакции, не то действуя по наитию, он целовал, стискивал и прихватывал зубами ровно там, где было приятнее всего. И взрыкивал, и присасывался, пока не оставлял след, и безжалостно сдёргивал одежду — до натужного треска той.
Накрыв её руку своей, он переплёл их пальцы. Хоук запрокинула голову на его плечо и нашла губами родинку на шее — тёмную и маленькую, под левым ухом, она запомнила. Издав полувздох-полустон, Фенрис нетерпеливо толкнулся бёдрами и до боли стиснул её талию, удерживая от падения: ноги её, даже запутавшиеся в съехавших к коленям штанах, бессильно разъезжались.
В их занятиях любовью было всего два негласных правила: не разговаривать и не повторять того, что было в первую ночь. Трудности возникали с соблюдением обоих. Хоук помнила, как целовала грудь Фенриса, спускаясь к животу, как скользила губами и языком по участкам кожи, не отмеченным лириумом, и страстно желала повторить это снова. Но повторять означало ворошить с трудом похороненные — кого она обманывает? — воспоминания, а это последнее, что было нужно им обоим.
Хоук хотелось произносить его имя, подгонять, шептать бессвязные глупости, и она до крови кусала губы, удерживая в себе всё то, что рвалось с языка. Мысленные мольбы сменяли вопросы — «Почему ты ушёл?», «Почему ты продолжаешь истязать нас обоих?», «Кто я для тебя?»; молчание приносило почти физическую боль. Эта боль отнюдь не была приятной.
Фенрис выругался по-тевинтерски.
Когда всё кончилось, Хоук обнаружила себя сидящей на полу. Кафель холодил бёдра. Фенрис считал носом её позвонки, крепко обняв со спины. Изнеможенная и расслабленная, Хоук невидяще смотрела перед собой, отстранённо гадая, вспоминает ли он что-нибудь, а если вспоминает, то почему продолжает спать с ней? По его словам, картины из прошлого и были причиной, по которой им пришлось расстаться. Безусловно, это можно было назвать трусостью, но Хоук понимала.
Всегда понимала.
— Я лишь средство для того, чтобы вспомнить? Ничего больше?
Она не хотела спрашивать этого, но спросила.
Фенрис вздрогнул.
— Интересный способ сказать «спасибо» за прекрасный секс, — усмехнулся он.
Развернувшись в кольце рук, Хоук поблагодарила его единственным проверенным способом. Фенрис ответил на поцелуй с неожиданной страстью, но, вместе с тем, казался удивительно смущённым, словно и не они несколькими минутами ранее вжимались друг в друга, сливаясь в единое целое.
Палец его медленно обвёл контур её увлажнившихся губ.
— Ты — не способ вспомнить, — сказал он. — Ты — способ не забывать.
Она не знала, как реагировать на это признание — хотя бы потому, что не понимала, как его толковать. Тело покрылось мурашками, и Фенрис галантно набросил на её плечи им же снятую рубашку.
— Тогда я буду ждать, пока не смогу стать чем-то бóльшим, — отозвалась Хоук и поднялась на ноги.
Ладони Фенриса легли на её бедра и огладили внутреннюю их сторону.
— Тебе не нужны ни кинжалы, ни когти, — вдруг сказал он и встал следом. Рука коснулась её груди, над глупым, усталым, надеющимся сердцем. — Потому, что главное твоё оружие — тут.
— Значит, я тебя сразила? — усмехнулась Хоук, внутренне обмирая от желания услышать совершенно конкретный ответ.
Фенрис отвернулся.
Голос его прозвучал глухо:
— Никогда не понимал, зачем спрашивать, когда прекрасно знаешь ответ.
…И, видит Создатель, этого было более, чем достаточно.
FIN
@темы: Missing scene, Het, Фанфик закончен, Romance, фем!Хоук, Фенрис, Angst, Dragon Age, R, Фанфикшен
-
-
30.11.2012 в 15:43-
-
30.11.2012 в 17:16Такая милая Хоук со всеми её заморочками! Хвала создателю - то есть, Шеп - за это. Наконец-то, не хочется биться головой об стену после очередного фанфикового... "подвига" героини. Троекратное "ура" вменяемой Хоук!!! *исполняет это самое, троекратное* Троекратное "ура" этому милейшему Фенрису! Нет, серьёзно! Так и хочется затискать!!! Впервые с того времени, как прошла игру, надо заметить. А то "злобные рычания" и "кидания на стену", конечно, будоражат воображение, но только на первой волне схождения с ума. А потом хочется как раз вот такого вот доброго, светлого, нежного, вечного...)))
Спасибо автору)))
-
-
30.11.2012 в 19:07Зарисовки очень хорошие и совершенно каноничные: Хоук-антимагичка в романсе с Фенрисом. Здорово написаны, грамотно отредактированы. И что? Хорошо написанный фик — теперь повод для бурной радости с множеством скобочек и восклицательных знаков?
-
-
01.12.2012 в 01:35Возможно, вам с высоты вашего возраста не понять, но да, представьте себе. Хорошо написанный фик - это повод для бурной радости.
-
-
01.12.2012 в 03:24Спасибо за добрые слова! Рада, что Вам понравилось.)
«Ещё» будет обязательно.
Miss No Good
Ого! Даже не знаю, как реагировать на столь бурный восторг. Так или иначе, мне очень и очень приятно. Рада, что смогла Вас порадовать.) Большое спасибо Ваш отзыв!
mulrog
Хоук-антимагичка
Простите, но тут я посмеялась. Хоук-антимагичка, которая пошла в итоге за магов, ну.) Самое забавное, что и намёков-то на «антимагизм» в тексте не было ни одного, кроме неодобрения занятиями Мерилль — но кем надо быть, чтобы их одобрять?.. — и нежеланием бездумно освобождать магов, всех подряд, без суда и следствия.
На мой вкус, гораздо вежливее по отношению к автору написать комментарий, изобилующий скобочками и смайликами, нежели «Ну хорошо. И чо?» Каждый выражает своё одобрение/восторг/радость разными способами; то, что Вам не подходит данный способ/то, что он Вас раздражает — не означает, что люди автоматически становятся идиотами, а фанфик — абсолютным гуаном. Нет в этом мире абсолюта и единого мерила.
-
-
01.12.2012 в 05:31На мой вкус, гораздо вежливее по отношению к автору написать комментарий, изобилующий скобочками и смайликами
Да, конечно, гораздо приятнее поцелуй в диафрагму, чем ушат холодной воды. Что ж поделать: очевидно, по поводу данного произведения мне не хочется целовать автора в диафрагму. Бывает.
-
-
01.12.2012 в 08:19А что именно непонятно? Всё логично: хороший фик - радость, плохой - печалька. Или должно быть наоборот?)
А я вообще буйная ^^' Так что, если меня пробивает на комментарий, то - да, в нём "восторг" и "куча восклицательных знаков".
Хоук-антимагичка
Имеете в виду, что она против магов?.. Не, не замечала. Или имеете в виду, что она просто не_маг?
Ого!
Ага х3
Так или иначе, мне очень и очень приятно.
А большего и не надо
и против Мерриль и Андерса
Так, теперь понятно.
Необходимо различать понятия "против магов вообще" и "против конкретных поступков этих магов".
-
-
01.12.2012 в 14:28я также не понимаю, как Хоук, которая с Фенрисом и против Мерриль и Андерса может пойти "за магов".
Вероятно, потому что Вы неправильно интерпретируете мои фразы? Хоук не «против Мерилль и Андерса», и я, честно говоря, уже не знаю, как перефразировать мои собственные слова, чтобы Вам стало понятно. Вы действительно читали фик?
Да, конечно, гораздо приятнее поцелуй в диафрагму, чем ушат холодной воды. Что ж поделать: очевидно, по поводу данного произведения мне не хочется целовать автора в диафрагму. Бывает.
А Вас кто-то просит?
Я, честно говоря, вообще не понимаю позицию таких людей, как Вы: ну понравилось кому-то что-то до восторженных криков, Вам-то какая разница? Вас же никто не заставляет эти самые крики повторять. Совсем занятно становится, если держать в уме, что Вы и сами оценили работу не как самую худшую.
Так или иначе, хотите спорить — о чужой ли реакции, о качестве фанфика — лучше делать это не здесь. И не со мной. Потому что я ни цели Вашего первого комментария, ни цели всего спора не понимаю.
-
-
16.12.2012 в 14:59Автор, скажу вам одно. Среди кучи наваянного местными недописателями дерьма и бездарщины ваша работа - лучшее из всего, что я имел возможность читать на эту тему. Зашёл поржать - и неожиданно остался доволен, что есть ещё люди, способные красиво излагать свои мысли, а не засирать дневники тупой писаниной. Посему выражаю вам свой жирный респект и да - целую в диафрагму)
-
-
17.12.2012 в 13:30-
-
24.12.2012 в 02:32-
-
24.12.2012 в 12:21