Оформление одобрено модератором
Название: Калеки
Автор: BFC-аноним
Категория: Dragon Age 2
Рейтинг: R
Персонажи и пейринги: Андерс, фем!Хоук/Изабелла, НЖП.
Жанр: AU, Angst, Dark
Аннотация: Каждый из них здесь калека: кто-то также очевидно, как этот человек без ноги, кто-то нет. Но внутри каждого живет какая-то треклятая увечность, покалеченность, которую мы - все мы - стараемся не замечать.
Предупреждения: 1. AU. 2. НЖП - не сопартиец, не МС, никому не ЛИ, просто почти незаметный в ходе общего развития истории персонаж. 3. фемслэш.
Статус: В работе
глава 1
От автора: Я понимаю, что публикация под анонимом вряд ли будет воспринята положительно, но, во-первых, автор жутко неуверен в тексте, потому что никогда не пробовал писать дарк, да ещё и с НЖП, и автору - банально, да? - стремно. Автор не уверен ни в тексте, ни в том, что ему удается выразить то, что хочется, но автор вкладывался. "В работе" значит, что продолжения пока нет и автор вообще не уверен, что его стоит писать.
…и тишина, и нужно сдать в багаж
Уставшую, изношенную душу.
Глава 1.
- … мой господин, пожалуйста, позвольте мне остаться, мне некуда больше идти, пожалуйста, я буду полезна вам, я была помощницей лекаря …
Единственное, что ощущает Андерс, глядя на неё – острая, пронзительная жалость, стоящая поперек горла, как рыбья кость. По-детски округлое крестьянское лицо с крупным носом и россыпью веснушек на щеках, неопределенно-русого цвета волосы, крупные сильные руки работящей селянки. Сколько он видел их, таких вот молоденьких беженок, которые потеряли все, которым действительно некуда больше идти. Которым он ничем не мог помочь. Каждая из них приходила к тому единственному способу выживания, который доступен любой женщине, и в потасканных проститутках с рано состарившейся кожей и запавшими глазами невозможно было потом узнать эти полудетские, жалобные лица.
Беженцы, которым от открыто помогал как маг-отступник, никогда не выдадут его храмовникам. Но одно дело отступник, а совсем другое – одержимый. Если он позволит ей остаться, эта девочка рано или поздно узнает, кто он такой. Что он такое.
Девушка стоит перед ним на коленях – упрямо цепляется за последнюю надежду.
- Пожалуйста, встань! Как тебя зовут?
- Дженна, мой господин. Прошу вас, не гоните меня…
Как окажется потом, она действительно была помощницей лекаря – этот круглолицый ребенок, лет 16-17, не больше, станет его помощницей, без страха и обмороков справляющейся с ежедневными обязанностями в клинике. И со временем Андерс привыкнет к тому, что рядом в случае необходимости есть мягкие уверенные руки, которые промывают и зашивают раны, готовят отвары и припарки, дают хнычущим детям жаропонижающий порошок, без слез и истерик обмывают и прибирают умерших.
Она словно в упор не замечает прорывающихся иногда проявлений Справедливости, не задает вопросов, просто обходит это стороной. Ей кажется, что она не имеет права поступить по-другому – просто из благодарности за милосердие.
- Она влюблена в тебя, ты знаешь об этом? – лениво говорит ему Хоук как-то, когда он заходит в «Висельника» вечером.
Она вообще часто пропадает в таверне по вечерам – терпеть не может эти «семейные ужины», поучения матери, нытье сестры, ворчание Гамлена и запах тухлого сыра. Она предпочитает «Висельника» и неровное биение пульса трущобной жизни – пьяные потасовки, азартные выкрики игроков в кости, непроходимое хамство служанок, бездарный вой заезжих бардов. Здесь она в своей тарелке, здесь никому и в голову не придет косо посмотреть на высоченную ферелденку с лошадиным лицом, которая развлекается, метая кинжалы в кем-то нарисованную мишень на стене. А если придет – что ж, за ней не постоится ответить, не словом – действием.
А дома, ответь она грубостью на замечания матери «об образе жизни, который она ведет», начнется такая канитель: мать уйдет, поджав губы, и будет потом долго и скорбно сидеть за шитьем, Бетани тут же начнет укорять старшую сестру – ведь мама и так многое пережила, с ней нельзя так разговаривать; Гамлен заведет свою вечную песню про то, что они мешают ему жить своими разборками – что проще уж молчать. Редкий случай, когда Хоук абсолютно согласна с так называемым дядей – её все это тоже здорово раздражает.
- Серьезно, эта твоя Мышка из клиники смотрит на тебя, как на елку в Первый день года, - и это, судя по всему, веселит Хоук.
Всегда она так, эта женщина с вытянутым лицом и крупными зубами, при первом взгляде на которую хочется отвести ей стойло в конюшне, а при втором – вежливо извиниться за такие мысли: прибьет ведь, сразу видно. Всегда она выворачивает даже самые благородные чувства и поступки наизнанку, превращая милосердие в проявление самодовольства по отношению к тому, кто слабее тебя; сомнения и раздумья – в неспособность к действию; влюбленность в банальную зависимость от какого-нибудь идиота. Язык силы, поступка, решимости и независимости – единственное, что способно завоевать её уважение.
Самое странное, что когда она говорит ему обо всем этом, он и сам начинает сомневаться, чувствовать себя хнычущим идиотом, который ноет вместо того, чтобы действовать.
…а на самом-то деле все эти размышления о природе Хоук – только чтобы не смотреть на её длинное, тонкое тело, которое лишено любого налета женственности, нежных изгибов, плавных линий, подчеркнутых одеждой, но которое прекрасно: просто потому что оно принадлежит женщине, которой хватает наглости и силы с полным правом считать себя хозяйкой мира.
А что там она говорила про Дженну, он и не слышал особо, если честно. Потому что позднее пришла Изабелла, и вид Хоук, небрежно обвивающей рукой плечо пиратки, заставил воздух вокруг него пениться от ревности.
Позднее он все-таки обдумает её слова, когда, вернувшись в клинику, увидит, что Дженна не спит, дожидается его, и при его появлении тут же принимается разогревать чай – для него, не для себя.
Милосерднее будет не замечать, решает он. Милосерднее будет просто подождать, пока она перерастет свою глупую влюбленность, выйдет замуж за какого-нибудь матроса, за которым ухаживала в клинике, и уйдет.
Удобная позиция, сказала бы Хоук, презрительно скривив губы. Удобная позиция, считать милосердием нерешительность, полагать, что вместо того, чтобы сделать больно один раз и больше не возвращаться к этому, стоит просто позволить человеку дарить любовь, не отдавая ничего взамен. Хотя, фыркнула бы она, та, кто выбирает раболепную, тихую и беззвучную любовь к мужчине – ха, к мужчине! – вместо собственной независимости, не достойна ничего лучшего.
**
Однажды Андерс спрашивает Хоук, почему все называют её по фамилии, а не по имени – она только фыркает, бросив, что идиотское имя, данное ей матушкой, она даже вспоминать не хочет. Элайа. Её на самом деле зовут Элайа, и придумать более неподходящее к ней имя весьма затруднительно. Это льющееся, шелковое имя цепляется за её острые ключицы, путается в складках её (всегда одинаковых на вид) бесформенных зеленых рубашек и вечно слишком коротких штанов. Это имя никак не может приклеиться к ней – как прилипла гордая и резкая фамилия.
- Это очень красивое имя, по-моему, - все же говорит он ей, надеясь прорваться сквозь её фасад туда, где согласно его домыслам, прячется хрупкая и ранимая душа. Ну-ну…
- Мужчины, - вздыхает Хоук. И как только можно вложить всего в одно слово столько презрения к сильному, между прочим, полу? – У вас всегда так: нежное имя, пушистое прозвище, чтобы вам заглядывали преданно в глаза и выпрашивали соизволения выйти на улицу. Чтобы вами восхищались, потому что вы сильны только по сравнению с теми, кто, уколов пальчик иголкой, орет дурным голосом: ой, как мне, бедной, плохо. А если вы встретите женщину, которая вполне может поставить вас на колени и заставить умолять о разрешении подняться, вы тут же обливаете её грязью. Нет, Андерс, это идиотское имя и оно меня бесит. И знаешь что? Я действительно предпочитаю женщин.
Да, об этом он уже вполне осведомлен – Хоук периодически спит с Изабеллой. А когда не с Изабеллой, то со служанками в таверне. И к тому же какая, скажите на милость, связь между именем и сексуальными пристрастиями?
Но, с другой стороны, женщина с именем Элайа не смогла бы так хладнокровно вспарывать людям горло отточенным и четким ударом, не смогла бы подбирать кошельки, заляпанные кровью и небрежно подкидывать их на ладони, прикидывая, сколько там монет – нет времени пересчитывать. Это работа Хоук – быть сукой и выбирать женщин.
Есть ли в тебе вообще Элайа? Есть ли в тебе вообще человек, если ты предпочитаешь проводить свои вечера в удушающем чаду таверн или в бешеном хаосе клинков, пронзительно и азартно вскрикивая от возбуждения каждый раз, когда перед тобой, грузно и жалко, оседает на землю труп? Кто из нас одержимый, Хоук?
Но Андерс не может её даже презирать – никто из них не может. Варрик обожает её – как сумасшедший художник картину, созданную под большой дозой лириума; Фенрис уважает в ней эту грубость, жесткость и независимость духа; Мерилль просто слишком слабая, чтобы перечить Хоук – даже внутренне. Авелин уважает её прямоту. А с Изабеллой их связывает главное: они не судят друг друга. Ни алчность, ни наглость, ни эгоизм – даже приступы тотальной паранойи у Хоук, когда она спит с кинжалом под подушкой и видит в каждом встречном врага.
Милейшая из особенностей Хоук – каждый раз, когда они идут «на работу», как шутливо называет это Изабелла, она берет с собой маленький холщовый мешочек, который привязывается к поясу. Туда складываются трофеи – клептоманка в некотором роде. Выбитые зубы, обломки оружия, обрывки дорогой одежды, кусочки одержимых, лапки пауков – так охотник бережно собирает шкуры зверей, вдыхая запах свежееосвежеванной туши с каким-то никому, кроме него, непонятным удовольствием – это источник его силы и гордости. Не смотреть, как она хладнокровно матерится, поскользнувшись на чьей-то печени, не слушать, как спокойно она решает, кто имеет право жить, а кто нет – смотреть, как она отрезает, к примеру, ухо у какого-нибудь главаря банды и бережно кладет в свой мешочек, вот это по-настоящему жутко.
Даже Изабелла, которая никогда не осуждает, отворачивается.
**
Дженна рассказывает детям в клинике сказки. Серьезно. Выдумывает всякие дурацкие истории про то, как, например, злой и жадный ростовщик котенка с дерева спас, а котенок оказался заколдованным принцем, который взял ростовщика в свое королевство, и там он занялся тем, чем хотел заниматься всю жизнь – выращивал астры. И Андерс невольно улыбается, слушая эту чушь, – не может не улыбаться.
И ещё она искренне восхищается Хоук, с её точки зрения бесстрашие и наглость – это проявления внутренней силы. Дженна уважает тех, кто сильнее её самой, но считает, что кто-то должен быть силен, а кто-то – нежен и слаб. Кто должен быть героем, а кто-то должен греть герою чай и ждать, просто ждать, когда он придет домой. Но нежность – уцененный товар, и на него есть спрос только среди беднейших, правда?..
И поэтому её любят дети, и любят пациенты, и не замечает Андерс. Она для него просто есть – милая, простая, бесхребетная девочка, которая сама выбрала быть рядом с ним в вечной работе по клинике, называть его «господин Андерс» - и никогда не стараться быть заметной.
Если сравнить их – а он никогда не делал этого, даже мысленно, для него они стоят на принципиально разных ступеньках – можно все-таки вывести одну общую черту: они всегда стараются быть предельно честны.
**
- Сраные работорговцы, - разъяренно говорит Хоук, поднимая свою любимую сережку. Единственное, чем она украшает себя – серьги, и эта изящная серебряная копия меча милосердия её любимая.
На «мече милосердия» сломана застежка. Какой-то безымянный работорговец, пытаясь ухватить Хоук за волосы – он был уже безоружен, беспомощен и слабо соображал – мало того, что нечаянно сорвал с неё серьгу, как ещё и, падая, сломал застежку. Андерс, который в этот момент предельно сосредоточен, соединяя, слой за слоем, ткани рассеченной до кости руки, моргает. Заклинание рассыпается, рана снова начинает кровоточить – но он даже не может снова собраться, изумленный. Её не волнует, что у неё порвана мочка уха, не волнует рана на руке, она в ярости пинает труп: «Ах ты, погань дохлая!», - это была её любимая сережка.
- Андерс, хватит пялиться в пространство, дай мне бинты и иди Фенрисом займись, ему живот располосовали.
Невероятная женщина… Ему кажется, что он никогда её не поймет – но чем больше он не понимает её, тем больше тянется к ней.
Они остановились на ночлег прямо в этой же пещере, и Хоук, мрачно глядя на чуть живого Фенриса и мага, который истощен настолько, что едва может стоять, сама разводит костер из обломков стула, находит запасы продуктов, готовит ужин. Эльф, с явным трудом приподнимаясь на локтях, даже не может сам поесть, но Элайа раздраженно заявляет, что кормить его с ложечки она уж точно не намерена. И в итоге кормить его приходится Андерсу – процедура эта одинаково неприятна им обоим, но что делать-то?
Хоук, сидя к ним спиной, чистит и точит меч. Просто женщина, которая раздражена, устала и хочет побыть в тишине. Просто женщина, у которой все-таки болит рука и мочка уха.
Эльф, наконец, засыпает, Андерс накладывает кроветворящее и болеутоляющее, обновляет заклинание, сращивающее ткани. И подходит к Хоук. Потому что на самом-то деле он не менее раздражен, чем она – как эта треклятая женщина могла взять и отправить бедного мальчика в Круг? Неужели она не понимает, что его там ждет? Неужели она может быть такой равнодушной – он-то всегда был уверен, что, несмотря на свою более чем странную жизненную позицию, она все-таки считает, что все имеют право на свободу. Для неё свобода – величайшая ценность - и она так легко и просто предает собственные убеждения?!
- Как ты могла, - начинает он, но Хоук резко поворачивается к нему и перебивает:
- Тебе делать нечего, кроме как с очередной порцией нотаций ко мне лезть? – не потому что она зла или ненавидит его. Просто она никому не позволит себя осуждать. – Не пытайся мне даже говорить, что я поступила неправильно. Этот ноющий хлюпик выставил мне претензию – претензию! – что я, видите ли, рисковала его жизнью. Какого демона вы все жалуетесь, что я принимаю неправильные решения? Какого демона вы не можете пойти и сделать то, что считаете нужным, но смеете при этом осуждать меня? Ты считаешь, что этот маг должен быть вне Круга? Так пойди и отбей его у храмовников, а если у тебя не хватает хребта отстаивать свою точку зрения делом, не ной!
Фенрис, который не может справиться с собственной свободой. Изабелла, которая прибилась к Хоук, потому что не знает, куда себя деть. Авелин, скованная по рукам и ногам законом. Варрик, которой одержим идеей собственной гениальности и черпает вдохновение в её натуре. Сам Андерс, который чувствует себя в этот момент бессильным, раздувающимся от ярости клочком пустоты, ничем. И среди них – Хоук, которая совершит то, что посчитает нужным, которая будет вести себя так, как захочет, которая презирает свою семью, у которой нет друзей – они ей не нужны. Почему-то именно такие, как она, определяют обычно ход истории: она готова разорвать на клочки весь мир, если мир пойдет ей наперекор.
У неё есть цели – она хочет денег, власти и положения в обществе, чтобы не зависеть от Гамлена и вообще ни от кого не зависеть. Ради этого она добудет деньги, пойдет на Глубинные тропы, если надо – пошлет всех, начиная с собственной матери, куда подальше. Приняв решение, Хоук идет вперед, попросту снося все препятствия, и этому качеству он завидует, даже несмотря на гнев.
**
В середине лета Киркволл опутывает тяжелый, удушающий кокон жары. Поблекший, маревный город задыхается, невыносимо воняя матросским потом, тухнущей рыбой и помоями; любого вошедшего в его клинику в Клоаке буквально сбивает с ног гнилостный запах гангрены. На истершихся, блестящих от пота лицах больных застыло выражение мольбы и муки: они все время просят согнать мух, ползающих по ним.
Дженна в клинике одна: Андерс три дня назад уехал вместе с Хоук. Человеку с гангреной на ноге становилось все хуже, лихорадка усилилась. Ей придется ампутировать ему ногу, не дожидаясь Андерса.
Человек с гангреной знает, что ему отрежут ногу – но в нем ещё теплится иррациональная надежда на чудесное исцеление, на волшебника, который придет и спасет его. Потому что без ноги у этого человека не будет шансов заработать себе и своей семье на жизнь – смерть, так или иначе, уже стоит над ним, ласково поглаживая обезображенную, вонючую конечность.
Дженна, понимая, что дальше ждать Андерса опасно, готовится к ампутации, стараясь дышать через рот. И надеется, что Андерс все-таки успеет прийти.
Жарко… Кажется, что на Рваном берегу ещё более жарко, чем в Киркволле – но здесь хотя бы нет этого тошнотворного запаха разлагающегося на жаре города. Андерс, уставший, истощенный, лежит на пожухшей траве, чувствуя, как постепенно восстанавливается истраченный в ноль запас маны.
Хоук – в окровавленной рубашке с разводами пота – ложится рядом, с отвращением вдыхая запах горячей земли.
- Выйдем ночью. Не могу я куда-то тащиться по такой жаре… И храмовники как раз успеют до города доплестись, если, конечно, не испекутся заживо в доспехах.
Их пятеро сегодня – Хоук, Андерс, Изабелла, Фенрис и Бетани. Из всех них только Фенриса, кажется, не беспокоит жара.
- Какого демона ты вообще отпустила этих магов, Хоук? Ты же говорила, что презираешь магов крови.
- Я презираю тех, кто ищет дополнительный источник силы, то, чего не может добиться сам, но я уважаю поступки, Фенрис. Они бежали, рискнули всем ради своей свободы, защищались, используя любые средства и способы. Они действовали, а не ныли, что их притесняют. Поступки и отвага – а я уважаю и то, и другое.
И это Фенрис способен понять, даже несмотря на всю свою ненависть к магам. Согласен он или нет, что эти маги достойны свободы, за которую они были готовы сражаться, используя даже магию крови - он понимает слова Хоук о смелости, о решимости. Он не согласен с её решением – но способен её уважать – эту женщину, которая ни секунды не сомневается, что имеет право решать судьбу других людей.
Хоук неожиданно садится, скидывает с себя рубашку, не стесняясь ни ошарашенного лица своей сестры, ни заинтересованного взгляда Изабеллы, ни, если уж на то пошло, двоих присутствующих мужчин. Ей попросту наплевать – ей жарко, и это единственное, что имеет для неё значение.
Наплевать на мнение всех окружающих – тоже отвага, своего рода. Или просто крайняя форма эгоизма.
Дженна просит троих мужчин, которые пришли навещать родных, подержать человека с гангреной. Он кричит, глядя на неё совершенно безумными от ужаса глазами – этот бывший крестьянин, который теперь работает в порту, который никогда не видел, как отрезают ногу, к примеру, не вареному петуху, а живому человеку. «Анестезия» - некстати вспоминается слово, которое часто использует Андерс. Проще говоря, такое специальное заклинание, которое позволяет избавить человека от боли. Андерса нет – и заклинания нет, и человек монотонно кричит на одной ноте, и этот крик буквально парализует ей руки.
Отвага. Найти в себе точку опоры, внутренне сжаться, не позволяя паническим мыслям расползтись по телу, превращая руки в мягкий подрагивающий кисель. Её тошнит, на самом-то деле: от запаха в клинике, от удушающей жары, усиленной раскаленным железом. От воплей человека – уже почти без ноги, только кость осталась. От вида пилы в собственных окровавленных руках.
Дженна могла бы рискнуть и дождаться Андерса – но что было бы, если бы он пришел, к примеру, через несколько дней? И она решилась – потому что должна была решиться.
У Хоук фигура хлыста, занесенного для удара. Плоский живот, маленькая грудь (почти полное отсутствие её, если уж быть до конца честным), прямая линия там, где должна быть талия, широкие плечи, узкие бедра, лошадиное лицо. Но Андерс, тем не менее, не способен оторвать глаз от маленькой капельки пота, скользящей по её плоскому животу туда, где мягкий белесый пушок проводит линию к ремню.
Бетани даже не пытается что-либо сказать, хотя видно, что ей очень хочется, только, покраснев, отворачивается. Фенрис равнодушно лежит на траве, глядя в небо – она не вызывает у него ни малейшего намека на желание, только холодное, дистанцированное уважение. Эльф, если и искал бы любви, то точно не такой, как Хоук.
И только Андерс и Изабелла не могут оторваться от неё; во взгляде пиратки скользит приглашение, щедро сдобренное сладковатым запахом разврата; Андерс невольно краснеет.
Она – воплощение всего того, что нужно борцу. Она должна бы стать во главе революции во имя свободы магов. Ему хочется иногда стать такой, как она – избавиться от червячков сомнений внутри себя, от попыток разобраться, что правильно, а что нет, быть таким же – прямое лезвие меча, хлыст, который точно знает, кого разить.
- Окунемся? – спрашивает Хоук Изабеллу. – Не раздевайся, девочки, - быстрый взгляд в сторону Андерса и Бетани, - смущаются.
И они прыгают с высокого каменного выступа в воду, и, вынырнув, откидывая назад мокрые волосы и учащенно, глубоко дыша после удара о воду, Хоук смеется. Просто потому что в этот момент ей хорошо: с ней рядом женщина, прекрасное, смуглое и плавное тело которой она обожает, от воды ей становится немного прохладнее; наконец, она может вдохнуть – и почувствовать, как внутри неё бьется жизнь, разливаясь по венам горячим, безостановочным потоком. Бездумная, инстинктивная жажда жизни, ощущение каждого вдоха, запах соли, жаркий, голодный поцелуй, ощущение мокрой кожи под рукой…
Как же прекрасно женское тело, тело Изабеллы, как же сводят её с ума эти изгибы, эти линии, которые одновременно повторяют строение её собственного тела, и так отличаются от неё. Как приятно прикасаться к тому, что такое же, как и ты сам. Нет этого вечного мужского: брать, завоевывать, делать своей собственностью. Свобода, влажные выдохи моря, которые лижут тело; женщина, которая не будет пытаться подчинить, привязать к себе или осуждать.
Андерс, изо всех сил стараясь следовать примеру красной, как закатное солнце, Бетани и не смотреть на Изабеллу и Хоук, вдруг понимает одну простую вещь. Одержимый, маг, борец за свободу, отступник, Возмездие, целитель: только слова, всего лишь слова. В первую очередь он мужчина сейчас: потому что под сомкнутыми веками стоят две женщины, целующие и ласкающие друг друга: лента цвета загара, страстно обвивающая хлыст.
Дженну неудержимо рвет. Человек без ноги спит, накачанный снотворным – только бы не слишком много. Человек без ноги на грани: из-за её неуверенности, её страха он потерял очень много крови. В клинике неудержимо пахнет паленым мясом, пустой желудок скручивают спазмы.
Кусочек жизни. Она только что отрезала от человека кусок жизни, и собственные ноги она никогда ещё не ощущала так отчетливо, как в этот момент. Жизнь, которую она разрезала, отчаянно твердыми, не дрожащими руками; жизнь, которая текла по её рукам, которая вытекала красным потоком из тела орущего человека. Жизнь, края которой она ровняла напильником.
Девушке хочется, чтобы рядом появился Андерс, и она смогла бы найти в нем поддержку, хотя бы чуть ослабить груз ответственности за кусочек чужой жизни, безжалостно отделенный от тела. Она девушка, всего лишь девушка, которая, совершив то, что посчитала нужным, почти раздавлена грузом ответственности. Больше всего на свете ей хочется, чтобы появился Андерс, целитель, добрый и невероятно – не говорить этого слова, молчать, она же не имеет права – нужный ей сейчас. Просто мужчина, в конце концов, рядом с которым ей станет легче.
Андерс, вернувшись в клинику и бегло осведомившись у Дженны, как дела, почти сразу засел за письменный стол. Он обратил внимание, что девушка выглядит бледной и подавленной, но решил не спрашивать, в чем дело: в его голове кипел бурный воображаемый спор с Хоук о свободе магов. Те её слова – что нужно действовать, делом отстоять свои убеждения, не шли из головы. Твердая, тонкая рука Хоук словно направляла его к действию: и слова первых набросков «Манифеста» сами выливались на бумагу, наполненные такой же решимостью, яростью, какую придавала ему Хоук.
И была в этом ещё нотка дурацкого стремления доказать ей, чего он стоит. Что он может. Изгнать из её головы любовь к округлым формам пиратки и уважение к бегству Фенриса и вселить туда желание вести эту борьбу вместе с ним.
«…слова, только слова: в первую очередь он мужчина». Мужчина, которому сегодня будут сниться те же неприличные картины, что и в шестнадцать лет, только на сей раз обличенные в тело Хоук.
Она оказалась легка на помине: они с Фенрисом зашли через пару часов после возвращения в город. Не поздоровавшись ни с кем в клинике, женщина решительным шагом подошла к Андерсу и сказала, что через пять дней выход на Глубинные Тропы. Клинику на Мышь свою оставишь, переживет.
Дженна, стоявшая за ширмой, около человека без ноги, который все ещё не проснулся, вздрогнула. Не от обиды, нет – в конце концов, госпожа Хоук действительно намного более достойный человек, чем она, Дженна – от страха, сразу вспомнив, как обреченно она дезинфицировала нож, постоянно оглядываясь на дверь – вдруг Андерс все-таки придет.
Каждый должен делать то, что считает нужным. Если бы Андерсу пришло в голову – что очень маловероятно – спросить её, правильно ли он поступает, развязывая эту борьбу за свободу магов, она бы примерно это и сказала. Что если он считает, что поступает правильно, значит, он должен так поступать и надеяться, что ответственность за принятое решение окажется ему по силам.
глава 2
Глава 2
То, что скрывается на глубине, что спрятано от глаз в абсолютной тишине и темноте – почти всегда пугающе. Там, в глубине пещер, где темно, влажно и холодно, прячутся жутковатые осколки древности, беспощадные челюсти вечности - безглазые рыбы с белесой чешуей, древние твари, имя которых забыто, предметы, сила которых дремлет. Неправильно поставь стопу на влажный скользкий камень – ты соскользнешь, и тебя накроет сверху лавина камней, которые лежали в полном покое, но ты пришел, задел мельчайший из них – и они погребли тебя.
Глубинные тропы идут горизонтально, на них кишат порождения тьмы и повсюду видны следы ушедшего в небытие величия гномов. Глубинные тропы не страшны, ведь на них, так или иначе, царствует то, что известно человеку. Но если спуститься глубже, туда, где блекло-синее сияние лириумных жил чуть освещает неровные влажные своды пещер, и ты окажешься в мире, где властвует алчная вечность, имя которой – тишина.
- Бартранд, сукин сын – прости, мама…
Крик Варрика разрезает темноту зала, бьется в закрытую дверь, отражается от гладких стен. Куда исчезли те, кто выстроил эти стены?.. Каким был этот тейг, что с ним произошло, если такие вот залы и коридоры из холодного отполированного камня сменяются пещерами, где в подземных озерах отражается тусклое свечение лириума?
Хоук – неожиданно - спокойна и собранна. Андерс ждал чего угодно: грома и молний, проклятий, угроз и зловещих обещаний в адрес предателя – но только не этого напряженного спокойствия.
Самые страшные твари водятся на глубине, где тихо…
Их шестеро: Хоук, Варрик, Андерс, Фенрис, Изабелла и Мерилль. Шестеро в абсолютной тьме – есть в этом какая-то романтика, разве нет?
…да что вы, нет, конечно. Шестеро взрослых, запас еды и воды на два-три дня – основной провиант остался с Бартрандом и его частью экспедиции – темнота, им даже не из чего сделать факелы – надежда только на Мерилль и Андерса. Они будут идти, пока у магов есть мана, чтобы хоть как-то освещать дорогу. У них нет даже карты – Хоук в первый же день отдала все Бартранду.
- Андерс, свет, - командует Хоук. В зале три двери, каждая из которых может с равной вероятностью вести в смерть. Хоук понятия не имеет, куда идти, она привыкла полагаться на карты. А сейчас есть только она и её интуиция.
«Слабаки», - вдруг с яростью думает Хоук. «Затраханные слабаки: они ведь знают, что я точно так же не имею ни малейшего представления, куда идти. Но ни один из них не встанет и не пойдет впереди; они бы так и сдохли здесь, цапаясь друг с другом, давая друг другу бесконечные советы, обсуждая способы убийства Бартранда и не найдя в себе силы даже побороться за выживание». Затраханные слабаки – и она, которая будет сражаться до конца – только бы выжить.
Поэтому-то она так спокойно раздает указания, бросив Варрику, что его брат, конечно, будет умирать о-очень долго, но сейчас им надо думать не об этом. Не тратить силы. Не думать о том, что не имеет значения в данный момент. Выжить. Положиться на интуицию, на звериный инстинкт, который никогда ещё её не подводил – на то подсознательное, что направляло её меч, что подсказывало, когда стоит пригнуться, уворачиваясь от удара, где ждать подвоха. Положиться на самый глубокий слой её существа, на то, чему не стоит заглядывать в глаза.
Голод, древний, всепоглощающий голод, поселившийся под сводами этих пещер, похож на неё – или она сейчас на него похожа? Как стрела, пущенная в цель, у которой есть только один путь и одна траектория, с которой не свернуть.
Андерса нет уже две недели, но он предупредил, что может отсутствовать несколько месяцев. Руководить клиникой, зная, что помощи ждать не от кого, что добрый волшебник не появится из ниоткуда, принеся в ладонях исцеление больным и надежду умирающим, тяжелее, чем обычно. И одновременно легче – в каком-то смысле: чувство долга, ответственности перед людьми, которые не на кого, даже частично, переложить, заставляет её пытаться, несмотря ни на что.
В городе голод и эпидемия малярии.
Как упорно они цепляются за жизнь – эти истощенные, озлобленные беженцы. Как ценно для них то жалкое, безнадежное, горькое существование, которое они обречены влачить в этом городе работорговцев, купцов и воров. Зачем, казалось бы? Неужели не проще было бы, сдавшись болезни и истощению, молиться о том, чтобы предстать перед Создателем после смерти, и верить в лучшее существование за чертой жизни? Но нет, эти люди борются, потому что в них, глубоко-глубоко, живет инстинкт – все что угодно, лишь бы жить. Все что угодно, лишь бы выживать.
Сама Дженна, потерявшая семью во время Мора, когда на корабле от тифа умер лекарь (о, какая злая ирония судьбы: лекарь и помощница, не имеющие возможности вылечить его болезнь) и она оказалась в чужом городе, где не знала вообще никого, пошла к Андерсу просто потому, что никуда больше пойти не могла. Лечить – или пытаться это делать – было единственным, что она когда-либо делала. Единственным, что знала. Что бы она делала, если бы Андерс ей отказал, Дженна не знает. В ней нет этой искорки чего-то, благодаря чему люди в клинике до последнего стараются – выжить. В ней нет этой животной страсти к жизни; отдавать, а не брать - вот её суть.
Она старается хоть как-то облегчить участь больных малярией – и понимает, что на их месте не смогла бы, просто не смогла так упорно бороться за жизнь, вопреки всему. В глубине неё – только тихое, всеобъемлющее чувство: это ведь ради Андерса она берет на себя ответственность за этих людей, ради Андерса старается со всем справляться, чтобы ему стало легче. В глубине неё, сокрытое от глаз посторонних, умение любить, никогда не судить других людей и считать, что все достойны жизни.
Но все это – никудышный внутренний стержень, и если бы Андерс тогда не проявил к ней милосердия, она бы пропала. И сама это знает.
Этот заброшенный тейг и вправду странное место. Кажется, будто гномы, жившие здесь, были совсем иными, чем те, что выстроили Орзамар и тейги на Глубинных тропах. Из этого пугающего места словно стерты все следы принадлежности к живому, понятному, естественному. Они наткнулись однажды на небольшое, с виду неглубокое подземное озеро, на идеально гладком дне которого синие, красные и сияющее-белые прожилки в камне выплетали сложный, чуть мерцающий в темноте узор, похожий на слова старинной молитвы давно мертвым – или просто спящим – богам.
Еда и вода кончились неделю назад. Но воды, слава Создателю хоть за это, у них предостаточно – в этих пещерах полно озер и родников с прозрачно-ледяной водой, от которой сводит зубы. Единственной же едой, на которую они наткнулись, были плавающие в одном из озерков бледно-розовые длинные безглазые твари, похожие на толстых червяков с жабрами и тонкими лапками. И ели полупрожаренных, безвкусных и скользких «червяков» так, словно это были утки по-королевски.
Голод. Единственное ощущение, живущее сейчас в них – голод, скручивающий живот, наполняющий разум соблазнительными (о, почему они не ценили их раньше?) картинами еды, даже самой простой и грубой, но такой желанной сейчас. Они похудели, осунулись; в мертвенно-бледном тусклом свете видно, как заострились скулы Хоук, как болтается на Варрике камзол и как щетина покрывает впалые щеки Андерса. Меньше всех от голода страдает Фенрис: сказывается горький опыт рабства. Кто бы мог подумать, размышляет эльф, что это когда-нибудь поможет ему. Сейчас этот опыт делает его сильнее, помогает не слабеть от голода и не становиться все угрюмее и раздражительнее, как Хоук.
Возможно – просто мысль – сейчас он в каком-то смысле сильнее их всех: благодаря, а не вопреки годам рабства. Но эльф попросту не готов ещё принять эту мысль, признать, что в этих годах унижений могло быть что-то – хоть что-то, что можно рассмотреть с положительной стороны.
- Ублюдок, - выплевывает в очередной раз Варрик.
Они сидят в темноте пещеры, прислонившись к влажной холодной стене. У Андерса даже нет сил что-то сказать: он весь день поддерживал свет, и муки голода делали невозможным сосредоточится, крохотный белый шарик подрагивал и мигал, а концентрация отнимала последние крохи сил. Голод… Сейчас он мечтает даже о более чем скудных трапезах в клинике, как о величайшем благе на свете.
Все они ослабли – и только Хоук голод словно придает сил. Она похожа сейчас на свое имя: мрачная хищная птица в поисках добычи, у которой лучше не стоять на пути.
А Варрик не может перестать думать о брате: предательство это съедает его изнутри, выедает последние капли сил. В словах гнома о мести – о, как часто повторяет он их на разные лады – есть что-то отчаянное, как попытка разрубить узел ударом меча. Как попытка выстрелить вслепую по собственной боли.
- Хоук, а что бы ты сделала, если бы тебя предали? - спрашивает Изабелла внезапно.
- Меня и так предали. А что я сделаю, я буду думать, когда выберусь, - ровно отвечает Хоук, сжимая, тем не менее, кулаки.
Но Изабелла не замолкает – очевидно, за этим вопросом прячется нечто большее, чем просто интерес. Осторожнее, пиратка. Ты же знаешь эту женщину – если она поймет, она сожрет тебя с потрохами. Осторожнее…
- А если бы тебя предала, к примеру, я?..
- Какой интересный вопрос… – благодари Создателя за темноту, Изабелла. Благодари Создателя, что она может видеть только смутный блеск твоих глаз и больше ничего. Хоук собирается продолжить, но:
- Изабелла, зачем ты говоришь такие странные вещи? Ты же никогда не предашь нас, правда?
«Нас», Мерилль, - слово, которого нет в лексиконе обеих этих женщин. «Мы», дорогая, искренняя, наивная Мерилль, - это то, чему верна ты, ради чего ты готова жертвовать. «Я» - вот что управляет ими.
Поэтому Хоук чуть ухмыляется, но ничего не отвечает на ремарку эльфийки, протягивая неожиданно пиратке руку – иди ко мне. И шепчет Изабелле тихонько: «Я лично всажу тебе нож между ребер, если ты меня предашь. У нас был уговор, помнишь: никаких сантиментов».
Зачем ты спрашивала, Изабелла? Ты же знаешь эту женщину. Все ваше «не осуждать, не порицать, дать полную свободу» сводилось к этому, к вечному ожиданию кинжала в спине.
Другое дело, что, когда смотришь на Хоук и думаешь о тайне, которая буквально жжет тебе язык сейчас, ты понимаешь, что поступила бы также. Что вздумай Хоук променять твой том Кослуна на избавление города от кунари, ты также без колебаний выбрала бы себя. Свою жизнь. Свою свободу. Свой шанс снова стать капитаном – и послать ко всем демонам этот город с его цепями.
Пиратка только игриво проводит влажным язычком по шее Хоук. Не осуждать – даже если вопрос будет в том, кто из них первым успеет добраться до пресловутого ножа.
Искренняя, наивная Мерилль, не думай об этом. Ты совсем из другого теста, нежели они.
Бетани, когда Хоук отбыла на Глубинные тропы, стала часто приходить в клинику. Возможно, она не может заставить себя сидеть дома сейчас, сходя с ума от беспокойства за сестру. А возможно, ей просто очень одиноко: с Гамленом ей разговаривать не о чем, а мама целыми днями пропадает в Крепости Наместника. Авелин, единственная из всех «членов команды Хоук», если её можно так назвать, кто не пошел на Глубинные тропы, безвылазно занята на службе: грядущее повышение занимает все мысли женщины. Поэтому Бетани приходит сюда, к Дженне.
- Почему она не взяла меня? Неужели она считает, что я бы не справилась?
Дженна растирает в старой ступке с отколотым краешком эльфийский корень – нудное, долгое занятие. Клиника заполнена умирающими, которым девушка ничем не может помочь; и Дженна старается хоть на пару часов спастись от бесконечных: «Я умру?» и «Да сделай ты что-нибудь, девка, ты разве не видишь, она умирает!!!» - и мук совести, которые терзают её, даже несмотря на то, что она действительно ничего не может сделать. А Бетани, приходя, говорит, говорит и говорит, причем в основном о Хоук.
- Она просто беспокоилась о вас и о вашей матери, госпожа, - меланхолично отвечает Дженна. У неё болят руки, болят глаза и невыносимо хочется спать. А женщина, муж которой так и не пришел, не доживет до завтрашнего дня. У Дженны будет очень тяжелая ночь: девушка всегда старается быть с умирающими до последнего, давать обезболивающий отвар, который изобрел Андерс, и что-то говорить.
- Ты просто не знаешь её. Она никогда не беспокоится о нас, только шипит и орет, что мы вечно ноем. Она даже не попыталась утешить маму, а ведь ей было так плохо, когда Карвер умер. И…
- Госпожа, она ведь делает главное, разве нет? Она защищает вас от храмовников, и кормит вас, и пытается обеспечить своим жильем.
- Ты просто слишком добрая и ты её не знаешь. Она делает все это не ради нас, а ради себя.
Дженна поднимает голову, смотрит на Бетани. «Разве можно желать лучшей сестры?», - думает она. Если бы она, а не Бетани, была сестрой Хоук, она благодарила бы Создателя, не жаловалась. Ведь госпожа Элайа делает так много, берет на себя абсолютно всю ответственность за их жизни, они не думают о том, где раздобыть еду, во что одеваться. Ей вспоминается калека без ноги, который недавно вернулся домой, где его ждали голодные жена и дочь – Дженна приходила к нему принести кое-какие мази – и в них не было сочувствия его увечью, его боли, только гнев. Он оставил их без средств к существованию.
Неужели можно так относиться к той, благодаря которой ты жив, сыт и одет?
- Я думаю, мы не имеем права осуждать тех, на чьем месте не были, - отвечает Дженна и сама неожиданно слегка пугается своего ответа.
Неужели, глядя на этих обездоленных, озлобленных беженцев, она так изменилась? Ведь не так много времени прошло – но за это время она видела столько грязи, как никогда за годы жизни в деревне. В деревне все было по-другому, там все жили спаянной общиной, каждый держался за соседа. А здесь все знают, что каждый сам за себя, и грызутся за кусок еды, как одичавшие собаки. И это заставляет больше ценить некоторые вещи: силу Хоук, доброту и милосердие Андерса, чистоту Мерилль.
Да, Дженна не только познакомилась, но и подружилась с Мерилль. Эльфийка научила её готовить отвар, помогающий от боли в желудке, и по возвращении обещала показать «хининовые» на языке долийцев деревья, из коры которых можно сделать порошок, исцеляющий от малярии.
…Бетани, вернувшись домой, долго размышляет. Разумеется, Дженна не собиралась её оскорбить или задеть, но именно так и подействовали её слова. Бетани всегда пряталась за спинами других, когда дело касалось защиты от храмовников или принятия решений. Всегда полагалась на Элайю, когда дело доходило до ответственности.
На следующий день Бетани пойдет к Миирану и попросит какую-нибудь работенку, пользуясь созданной Хоук репутацией – ведь Кровавые клинки не откажут никому с этой фамилией.
На Мерилль голодовка действует тяжелее всех. Эльфийка, ослабленная голодом, почти не может сохранять концентрацию, использовать магию; она стала такой худой, что все её лицо, кажется, заполняют огромные глаза, в которых страх и беспокойство – за остальных, не за себя.
Искренность, верность, любовь, сочувствие – все это только тянет вниз сейчас. Все это только подводит к неизбежному.
Сущность, поселившуюся в этих пещерах, уже чувствует каждый. Почти физическое ощущение присутствия чего-то неудержимо давит на виски. Голод, скручивающий внутренности; голод, заполняющий пещеры.
Хоук, поскальзываясь, падает в прозрачное озеро, кажется, не больше ладони глубиной – и уходит под воду с головой. И, отталкиваясь от гладкого дна ногами что есть сил, чувствует неожиданное движение.
Из прозрачной и обманчивой глубины озера, вслед за мокрой и злой Хоук, восстает огромное нечто – и волны силы, исходящие от него, буквально вдавливают в стены пещеры. Голод – то же самое, что живет сейчас внутри них, что заставляло их жрать мерзких червяков. То, что ослабляет их всех и придает ярости Хоук, то, что слепо и бездумно алчет.
Оно одновременно живое – и никогда не бывшее живым. Оно – сосущая пустота внутри тела Хоук, древнее бессмертное стремление выживать, владеющее её сутью. Оно пытается с ними договориться.
Опустись в эту карстовую глубину, где течет ледяная и прозрачная вода, где живет то, что не имеет права быть живым – загляни в себя, Хоук. Посмотри в глаза своим инстинктам.
- Хорошо, - говорит Элайа, стуча зубами и вытирая воду, текущую на глаза, - мы поможем тебе. Ты выведешь нас отсюда.
Мы оба выживем – ты, существо, и я, потому что мы с тобой – одно, в каком-то смысле.
Андерс пытается возражать, Фенрис так просто орет на Хоук, что сделки с демонами – самый идиотский из поступков, которые она могла бы совершить, но Хоук не слышит. Впереди – жизнь, только протянуть руку. И пусть эту самую руку запачкает толстенный слой дерьма, она будет жива. Жива.
Группа Бартранда, вернувшись с Глубинных троп, приносит им смерть Хоук и остальных. Погибли во время экспедиции. Отстань ты от меня, девка, да, и маг тоже мертв. Я же сказал – все. Да заберите кто-нибудь эту ревущую бабу, её дочь прекрасно знала, что может и не вернуться.
Бетани, подавленная горем по погибшей сестре, тем не менее понимает: вот оно. То самое, чего она так боялась и о чем одновременно мечтала. Теперь все зависит от неё, Бетани.
Сделай шаг – или презирай себя за трусость. Ты ведь никогда не уйдешь из моей головы, Элайа? Всегда будешь стоять надо мной, как статуя великого героя над калекой, который просит милостыню, оттеняя своим величием его уродство? Я боюсь, сестренка. Теперь, когда тебя нет, я понимаю, как много зависело от тебя – и боюсь. Пожалуйста, вернись.
Дженна, задыхаясь от слез, умоляет Создателя, чтобы это был сон. Чтобы можно было что-то изменить, даже умереть самой – только бы спасти Андерса. Заплатить любую цену, только бы он был жив, пожалуйста, Создатель. Но Тот, кто покинул уже Своих детей однажды, не откликнется на зов зареванной крестьянки из клиники для беженцев в Клоаке.
Что же мне делать теперь? Что мне делать в этой убогой клинике, где столько умирающих от малярии, которым уже никто не сможет принести лекарство из коры известного долийцам дерева?
Андерс, вернись, пожалуйста. Ты был моим стержнем, моя любовь к тебе была опорой, ради которой я готова была вынести что угодно, а теперь тебя нет – и я раздавлена, погребена под твоей смертью… Я боюсь, Андерс.
У Хоук такое ощущение, что она уже видела эти стены. Идеально круглый зал, четыре узких колонны – и знакомые стены, где разноцветные прожилки в камне выписывают строки не то заклинания, не то молитвы. Кому?..
Они входят в зал и Мерилль, повинуясь странному любопытству, дотрагивается до гладкой белой колонны. Здесь жарко – так жарко, что после пронизывающего холода пещер их начинает бить дрожь. Здесь почти светло – от этих дорожек в камне. Здесь жутко – потому что то, чему молятся эти неведомые буквы на забытом языке, ещё живо.
Протяни руку и…
Но Мерилль уже протянула.
И зал оживает, и Хоук словно слышит монотонное гудение камня, чьи-то стершиеся голоса, ритмично читающие слова, выбитые на стенах. Зал оживает – миг, и перед ними то, что имеет только одну цель – уничтожить.
И тогда, в этот момент, каждый чувствует бремя голода, слабости, сминающей тело, лишающей силы – даже Фенрису тяжело, после этих голодных дней, поднять свой меч.
Давай Хоук, сейчас твой момент. Покажи им, что значит инстинкт, покажи – что ты есть, с яростью вбивая меч туда, где между каменных глыб змеится струйка магии, соединяющая ЭТО в живое существо. Покажи им, что голод сильнее древних молитв, на самом-то деле.
То, что восстало из глубины веков, порожденное чьей-то забытой верой, сильно. Андерс, выдавливая из непослушного, соскальзывающего в бездну обморока и бессилия разума, капля за каплей, магию, понимает - они не справятся. Даже Хоук, которая рычит и плюется от злости, уворачиваясь от летящих камней. Даже Фенрис, который выжигает лириум на своем теле, проявив всю свою стойкость.
Изабелла, хрипло ругаясь матом от боли, пытается поднять с ноги камень, раздробивший кости.
Даже верная Бьянка не может помочь Варрику увернуться от пронзительно-четкой струи энергии, выворачивающей его суставы наизнанку, ломающей волю.
Существо мечется по залу, разбрасывая их, как соломенные игрушки, даже не чувствуя ударов меча Хоук. Мерилль, обессилевшая, истратившая в ноль ману, неожиданно резким и решительным движением распарывает себе ладонь о посох.
Воля против воли. Древняя, беспощадная сила – против юной, наивной искренности. Она делает это ради своих друзей, потому что готова на все ради тех, кого любит.
Каменное нечто застывает, силясь освободиться от железной хватки магии. Воля против воли. Я сокрушу тебя, букашка, разносится эхом по залу – без слов.
По подбородку Мерилль течет кровь, выливаясь изо рта тоненькой струйкой, но её магия крушит эту древнюю тварь, ломает связи, оживившие это нечто, придавшие ему цель и форму. Разрывает тоненькие узелки чужой воли, заставляющие дергаться эту каменную марионетку. Мерилль слаба – так слаба, от голода, от страха – но сейчас её любовь, её преданность и верность – величайшая сила на свете.
Зал дрожит, разноцветные каменные буквы на стенах расплываются, двоятся в глазах, волны энергии, разрывающие алые струйки-связочки между камнями, прокатываются туда-сюда, заставляя всех остальных пригибаться, прижиматься к полу.
Мерилль тяжело, рвано дышит, сплевывает пенистые кровяные сгустки – но из глубины её чистого существа идет сейчас такая сила, что даже эта древняя, намоленная сущность ничего не может ей противопоставить. Эльфийка, которая пойдет на все ради тех, кем дорожит, стоит, задыхаясь, истекая кровью, - стоит, когда даже несгибаемая Хоук упала.
Каменная тварь рассыпается, наконец – но тонкие буковки, синие, алые, сияющее-белые, не гаснут, словно давая понять: ты не победила нас, эльфийка. Мы лишь отступили ещё глубже. Радуйся победе, смертная – радуйся, если сможешь вдохнуть.
И когда Хоук, наконец, подойдет к телу Мерилль, неподвижно лежащему, мертвой хваткой сжимающему посох, она увидит только широко раскрытые глаза, в которых – уже навсегда – застыла решимость.
Искренняя, верная, наивная Мерилль – радуйся! Радуйся, потому что ты заплатила цену, к которой была готова. Ты отдала все, ты пожертвовала всем – и твоя смерть долго ещё будет висеть тяжким грузом на их плечах, но поверь, цена могла быть гораздо более жестокой. Хоук, зажимающая рукой кровоточащее плечо, которая говорит, резко и холодно, в ответ на слова, что тебя надо похоронить: «Нет. Мы не может тратить на это силы. Она знала, на что шла, поймет она и это тоже».
Все могло быть по-другому, родная Мерилль; и это ты могла бы стоять над телом того, кто был дорог тебе, умоляя Творцов позволить тебе умереть, заплатить собой – не другими. Радуйся, эльфийка – радуйся, глядя на мокрые от слез лица – потому что ты никогда не смогла бы принять такую цену своей жизни. Если бы тебе пришлось жить, пытаясь вытащить на себе груз вины, если бы тебе пришлось, как Хоук, отворачиваться от тела того, кто был тебе другом, от покореженного смертью лица, к примеру, твоей Хранительницы – ты мечтала бы о такой смерти, долийка. Потому что ты – не Хоук, ты из тех, кто считает свою жизнь более мелкой монетой, чем жизнь любимых тобой.
Изабелла все время оглядывается на тело Мерилль. Эльфийка всегда нравилась ей, и хладнокровие Хоук, спешащей к выходу из этих демоном драных пещер, в кои-то веки отталкивает. Элайа, заметив это, грубо хватает пиратку за плечо и шипит: «Ты хочешь жить или нет? Ответь, мать твою: ты хочешь жить, или, как она, предпочитаешь умереть ради других?». Ещё более худое, чем раньше, тело; запавшие глаза с синяками под ними; заострившиеся скулы; жадно изогнутый рот: хищная птица, инстинкт, имеющий только одну цель.
Будь по-твоему, Хоук. Я хочу жить. Том Кослуна, ветер, море, жизнь, свобода – я хочу жить, Хоук. Я буду готова заплатить за это положенную цену – и тобой в том числе. Будь по-твоему…
Радуйся, Мерилль, потому что ты расплатилась именно той суммой, к которой была готова. И даже Фенрис («Отвернись, ведьма!») потом придет в тот дом, где ты жила и соберет те из твоих вещей, которые ещё не растащили воры, чтобы сохранить их: потому что он поймет и оценит. И Андерс понесет весть о твоей смерти в долийский лагерь, и все твои сородичи будут оплакивать тебя так, словно и не было никаких размолвок, словно ты никогда не уходила – и ты никогда не услышишь слов «чудовище» из их уст. Радуйся, долийка, потому что иногда жестокость тоже милосердна. Радуйся, родная.
- Мой господин, вы живы, славасоздателювыживымойгосподин, - скороговоркой будет шептать Дженна, не стараясь даже сдержать слез, когда Андерс вернется в клинику. – Спасибо Создателю, спасибо!...
И ему будет нестерпимо больно от этих слов – при чем здесь Создатель? Создатель сидел, сложив руки, когда умирала Мерилль, когда Хоук пробивала дорогу к жизни, озлобленно и жадно. Создатель ничего не сделал…
Я жив, но это не моя заслуга. И я не уверен даже, что готов принять цену, заплаченную за мою жизнь другими.
- Бетани пыталась работать на этого наемника, прокормить нас, когда ты ушла, но она попалась храмовникам, и теперь…
- Мама, ты дашь мне, наконец, поесть или нет?! Я жрать хочу как непонятно кто, я почти месяц еды не видела, мне плевать сейчас!
Я выжила. Я выжила, несмотря ни на что. Я жива – и пусть та, кто не сумела, кто выбрала принести себя в жертву, прокладывает свой путь к Творцам, Создателю или кому угодно. Я подумаю о её смерти потом – но я не буду корить себя. Я выжила.
@темы: НЖП, Фанфик в работе, Андерс, Изабела, Darkfic, фем!Хоук, Angst, Femmeslash, Dragon Age, AU, R, Фанфикшен
-
-
14.06.2011 в 08:32Давай в том же духе. И не надо вот этого
Автор не уверен ни в тексте, ни в том, что ему удается выразить то, что хочется
Все вам удается. Будьте уверены и не останавливайтесь.
-
-
14.06.2011 в 10:52Погружаешься в фанфик просто с головой. Браво, автор! Браво!
Честно говоря, когда прочитала "от автора" усомнилась в том, чтобы читать, но все же прочитала) С удовольствием почитаю дальше.
Большого вдохновения вам и порадуйте нас продолжением)
-
-
14.06.2011 в 11:02Жду продолжения.)
-
-
14.06.2011 в 12:47-
-
14.06.2011 в 13:01шикарный текст. продолжайте, автор)
-
-
14.06.2011 в 14:10-
-
14.06.2011 в 16:03продолжение будет обязательно, только вот когда - не знаю. Должно быть ещё две главы, по числу глав в игре, но... на первую ушло 11 (!) часов непрерывного сидения за компом, заполненных муторными попытками превратить странные образы в своей голове с причесанный и более-менее гладкий текст. К тому же это реально было тяжело писать - чтобы та же Хоук, к примеру, получилась не тупой уе...простите, скоотиной, а женщиной со своими мотивами и характером. Потому я и говорила, что сомневаюсь в результате.
Честно говоря, когда прочитала "от автора" усомнилась в том, чтобы читать, но все же прочитала)
я решила всех сразу предупредить, чтобы потом не жаловались, что в предупреждениях не стоит "странное нечто"
порадуйте нас продолжением Надеюсь, вы нас им порадуете.
главное, чтобы я вас этим самым продолжением не разочаровала
-
-
15.06.2011 в 16:59-
-
15.06.2011 в 20:31автор, обязательно продолжайте, потом легче будет, правда-правда )
-
-
18.06.2011 в 01:22...вы знаете, пока не стало.
-
-
18.06.2011 в 01:45Спасибо вам за фик. Очень жду продолжения.
И пишете вы красиво.
-
-
18.06.2011 в 01:54-
-
18.06.2011 в 02:43-
-
18.06.2011 в 10:01Что я хочу сказать: автор, это так круто, что я не могу выразить все свои эмоции своим же скудным словарным запасом. Один из лучших фиков по ДА2, которые я читала, однозначно. Хоук получилась у вас такой живой, такой правильной (в моём понимании, да), такой реалистичной... у меня нет слов.
Уважаемый автор, вы охренительно круты, я на вас подпишусь *__*
-
-
18.06.2011 в 10:25хотя да, у вас же АУ, но блин, почему Мерриль!(((
а вообще да, круто, продолжайте дальше
-
-
18.06.2011 в 10:56-
-
18.06.2011 в 11:11Arona А какая вам разница, с другой стороны, кто это написал? И, к тому же, совсем глупо будет - постояла за углом, подождала комментариев - и тут триумфально выползла
-
-
18.06.2011 в 11:39ооо... ы... интригует))
а все-таки покажитесь потом))
-
-
18.06.2011 в 11:50да лаааадно )) Любой нормальный автор в той или иной степени сомневается перед выкладкой очередного текста, а под анонимом порой гораздо выше шанс услышать правдивую критику.
Лично я предпочитаю знать авторов поименно, тогда понимаешь, чего от них ждать, в каком стиле и жанре они могут писать, и что может скрываться за немногословной аннотацией.
Но дело Ваше, конечно
-
-
18.06.2011 в 11:55а все-таки покажитесь потом))
Дааа, я тоже хочу знать.
-
-
18.06.2011 в 12:41...а потом удивляться: эк вас, автор, распидарасило-то!
а насчет критики: вот где она? Писали про характеры, про "шикарный текст", а, например, несколько вполне себе позорных очепяток в тексте, которые я исправила, выкладывая вторую главу, дорогая общественность попросту проигнорировала. Вот ну почему, ПОЧЕМУ никто не напишет хоть пару слов: а вот мне не понравилось, к примеру, как вы автор, со смыслами играть пытаетесь. Или как подаете внешность Хоук. "неуверенность в тексте" значит - в выборе конкретного слова и способа его подачи. Я, видимо, как всегда отношусь ко всему слишком серьезно, да.
-
-
18.06.2011 в 12:44-
-
18.06.2011 в 12:45ээээ.... видимо, да
-
-
18.06.2011 в 12:58эх, вечная проблема...
-
-
18.06.2011 в 13:09-
-
18.06.2011 в 13:58тегом оффтоп)))
общественность попросту проигнорировала.
честно, я не люблю ловить мелких блох (если только автор спецом не просит побетить), тем более, что эти опечатки совершенно не портят впечатления, а текст действительно замечательный))
-
-
18.06.2011 в 15:54-
-
19.06.2011 в 02:08-
-
19.06.2011 в 03:05и вообще всем, кто комментировал, спасибо
насчет того, что мрачно: я честно предупредила, что дарк и что постараюсь выдержать фик в этом стиле.
Хоук конечно та ещё очаровашка а ещё она на рожу страшная, и мужененавистница, и лесбибянка, и вообще - жуткая баба, да
много положительных эмоций сомнительный комплимент фику с тегом "дарк", но спасибо
-
-
19.06.2011 в 13:26Просто я любитель дарка. Потому и эмоции положительны. Не рыдать же мне от того, что нашёл фик по душе!