Мозаика

[BioWare-Fanfic-Club]

Название: Мозаика
Автор:  alla-n
Бета:  euglena_viridis
Категория: Dragon Age
Рейтинг: PG-13
Персонажи и пейринги: Кейли, Финн, Солона Амелл, Карл/Андерс, Йован.
Жанр: Джен, Слэш, Ангст, Повседневность
Размер: ~7 000 слов
Аннотация: Небольшие истории из жизни магов ферелденского Круга, происходящие до событий ДАО.
От автора: Хоть фик и состоит из отдельных зарисовок, все же он является одним текстом, и события одного рассказа, пересекаются с другими.
Статус: закончен

Пролог

Пролог


Издалека, вырисовываясь над макушками деревьев, виднеется легендарная башня на озере Каленхад - Круг магов. Сколько столетий она стоит здесь, местные уже и не вспомнят. Будто всегда была тут. Для обычных людей эта башня - нечто чуждое, выпадающее из их мира, для магов она и есть весь мир. Каждый из них представляет её по-своему. Возможно, все зависит от того, какой увидеть её в первый раз.

Для кого-то она будет великаном, каменной глыбой, мужественно отражающей атаки волн, навсегда свяжется с образом грозной, властной силы. Кто-то запомнит, как очертания стен становятся размытыми под косыми линиями дождя, и лишь сверкающий шпиль выделяется на фоне темного неба, разрывая его, грозясь распороть свинцовые бока туч, наступающих на Круг.

Кто-то увидит её на закате, когда башня кажется черной на фоне сияющих золотом облаков, и лишь контур выделяется рыжей полосой и отбрасывает блики на водную гладь. Величественная и спокойная, она запомнится такой, почти полностью слившейся со своим окружением. Будто она и правда - часть мира, неотъемлемая, неизменная, вечная.

Кто-то прибудет сюда на рассвете в открытой телеге, в сопровождении нескольких храмовников. Заспанные, заплаканные глаза увидят башню в легкой рассветной дымке. В памяти запечатлеется, как издали, с берега, серый камень кажется окрашенным в нежные сиреневатые тона. Она так и останется первым, что они увидит после пробуждения - началом нового дня, началом новой жизни.


Входные двери Круга охраняют два храмовника. В зале для собраний пять колонн. В каждой спальне магов расположено по двадцать кроватей. В библиотеке пятнадцать книжных шкафов в каждой секции. Для того чтобы подняться на второй этаж, нужно преодолеть двадцать одну ступень. Ровно двадцать одну.

Два, пять, двадцать, пятнадцать.
Эти числа неизменны. Эти числа - мир магов. Они наполняют их жизнь. Кого-то охраняют, отгораживают, а кого-то стерегут, контролируют, подавляют и иногда убивают.

Два, пять, двадцать, пятнадцать.
Они неизменны, постоянны, кроме них нет ничего. Нет прошлого. Что было, то осталось за дверями с двумя охранниками. Настоящее - полки с книгами и общая спальня с двухъярусными кроватями. Их будущее... Все те же книги, те же кровати, те же лица. Хотя нет. Лица меняются. Некоторые исчезнут навсегда. Однажды ночью они выйдут из спальни в сопровождении храмовников, и больше их никто никогда не увидит. Некоторые лица превратятся в бесчувственную маску с пустыми глазами и ровным, пугающим до дрожи, голосом Они тоже исчезнут для всех остальных магов, потому что усмиренных не любят - боятся. Их стараются обходить стороной, не соприкасаться, не общаться, как будто усмирение - это заразная болезнь, и, стоит заговорить, как ты сам превратишься в того, кто не различает счастье и несчастье. Лица меняются. На смену исчезнувшим придут новые. В них нет недостатка. Создатель раздаривает свой проклятый дар, клеймит им без разбора. Всегда найдется ещё пара новых жертв, новых избранных, новых проклятых.
Кто они - те, кто проводит магию в мир смертных? Те, кто подчиняет себе стихии, повелевает человеческим телом, заставляя его исцеляться. Кто способен оживить мертвецов, войти в Тень, и раз за разом побеждать демонов, желающих заполучить себе оболочку. Кто они...

Лица меняются, а Круг остается прежним. Два, пять, двадцать, пятнадцать. Это мир магов. Теперь это их мир. Теперь эти числа - все, что у них есть.

Кейли

Кейли

За стенами Круга ночь, там прохладный воздух дымкой стелется над озером Каленхад, там ветер пахнет водой и лесом, а здесь душно и темно. Лишь желтая полоска света лучами расходится от чуть приоткрытой двери и вырисовывает, вырывает из темноты клочки серого камня на полу и стене.
Спертый воздух пропитан запахами разных людей. Их так много тут. Странно, почему-то до сегодняшнего дня Кейли не приходило в голову пересчитывать количество кроватей в общей спальне. Сейчас не спится, и она мысленно перечисляет - один, два, три, четыре. Четыре двухъярусные кровати у стены напротив, у входной двери ещё две, а дальше ряды, стройные ряды, заполняющие собой весь зал.

Кровати приставлены друг к другу близко-близко. Так близко, что можно услышать дыхание тех, кто спит на соседних койках. Все для того, чтобы не осталось возможности спрятаться - скрыть запрещенную литературу, сговор, слезы, смех. Все на виду, всегда. Это одно из условий - минимум личного пространства, так проще следить за порядком. К этому со временем привыкаешь.

Звук нарастает, неторопливые шаги в коридоре приближаются, металл уверенно впечатывается в камень. Это ночная охрана проводит ежечасный обход. Сейчас они где-то в районе спальни для мальчиков, и Кейли, лежа в темноте, слушает их - тех, кто тоже не спит. Скоро они доберутся сюда, и тогда дверь со скрипом откроется, яркий свет зальет темную спальню. Кейли ждет этого момента, ей страшно.
Узкая освещенная полоса попадает как раз на статую, намертво вмурованную в стену. Она одна озаряется светлым пятном. В полусне чудится, что где-то там происходит движение. Возможно, это всего лишь мышь копошится на полу, но Кейли кажется, что это статуя, подчиняясь демонам, делает робкие попытки ожить, сдвинуться с места. Что это она, почти незаметно и бесшумно, разминает свои затекшие от долго стояния ноги и легонько шевелит пальцами рук, стараясь вернуть подвижность. Кейли смотрит на неё и не может оторвать взгляд, дышит часто-часто, и старается не моргать, чтобы не пропустить момент, когда чудовище окончательно оживет. Кейли так сильно боится демонов, о которых ей рассказывают, что почти уверилась - один из них тут. Спрятался от опытных магов, или попался в ловушку. Хочется закричать, позвать на помощь, но ей уже двенадцать лет, стыдно. Она смотрит и ждет, когда охрана приблизится и осветит темный угол - и тогда статуя замрет, не сдвинется с места. Кейли ждет... Повторяет про себя - скорее, ну же...

На верхней кровати спит эльфийка - тощая, стеснительная, почти незаметная. Всегда тихая, и сейчас тоже. Она не прогибает матрас, нервно ворочаясь во сне, не свешивает рук, не храпит, лежит себе бесшумно, и не поймешь, там она или нет. На кровати напротив расположилась долговязая Рина. Эта спит беспокойно. Складками собирает тонкое, выцветшее одеяло, цепляется за подушку и всхлипывает. Новенькая. Ещё не успела забыть родительский дом. Рина раздражает Кейли. Новенькую нужно будить, каждое утро, встряхивая за плечо, а потом скрывать неловкость, поймав первые секунды пробуждения чужого человека. Те первые секунды, когда она ещё не проснулась окончательно, и граница между сном и явью тонка, пока Рина ещё не понимает, где находится.

Умиротворение, удивление, страх, тоска, обреченность.

Каждый раз один и тот же набор эмоций мелькает в сероватых глазах. Трагедия разыгрывается быстро и незаметно для всех остальных, перекрываемая ленивыми потягиваниями, широкими зевками и невнятной, бессвязной сонной болтовней. От этого одиночество ощущается ещё острее. Серые глаза Рины смотрят только на Кейли, а той всегда неуютно заглядывать в них, окунаться в эти грязноватые лужицы. Ей не повезло, что новенькую положили рядом - если бы не это, она точно также делала бы вид, что не замечает, не видит чужой боли. Теперь же остается только ждать, когда та привыкнет, воспоминания о доме начнут стираться, и придет понимание того, что прошлое не вернуть. А пока... пока Рина спит беспокойно, вздыхает и елозит ногами по простыне.

Шаги становятся все громче, слышны приглушенные голоса, а затем дверь распахивается, и слепящий свет заливает ближайший угол, освещая кровати, учеников, стену. Кейли косится на статую, затаив дыхание разглядывает её, пока храмовники бегло с порога осматривают комнату. На минуту ей становится спокойно - статуя все также неподвижна, стоит на прежнем месте. На минуту. А затем дверь прикрывается, и темнота вновь окутывает Кейли, окружает её кровать, встает плотной стеной, заслоняя остальную комнату, и где-то там, в другом ряду начинают мерещиться движения и звуки. Все здесь кажется жутким, и Кейли хочется плакать от понимания того, что она никуда не сможет сбежать от этого глупого страха. Он останется с ней навсегда, и, пусть через пару часов начнет светать, но потом наступит ещё одна ночь, а потом ещё и ещё, и они будут приходить бесконечно, терзать её, заставляя до боли сжимать кулаки. Кейли беззвучно плачет, чувствует, как дорожка слез холодит пылающие щеки. Она начинает молиться, зажмуривается и шепчет знакомые слова. Кейли пытается спрятаться от страха, ей нужна надежда, нужна вера, что однажды все может измениться... Она хочет уйти отсюда, выбраться из этих стен, оказаться там, где будут люди, которые её любят, там, где защитят. Кейли просит об одном - чтобы дар исчез. Он и только он виноват в том, что она здесь. И, пока магия с ней, её не выпустят. И Кейли молится Создателю каждую ночь, просит забрать дар, и все чаще, сама того не замечая, называет его проклятьем.
Кейли молится страстно, истово, и, обернувшись, замечает взгляд серых глаз - напуганных, растерянных. Она задает вопрос, который эти стены слышат чаще всего:
«Ты хочешь домой?”
Рина всхлипывает и молчит, держится несколько секунд, а затем некрасиво морщит веснушчатый нос и начинает реветь. Она плачет, и Кейли говорит спокойно: “Давай помолимся. Давай помолимся вместе. Давай попросим, чтобы Создатель избавил нас от магии, и тогда мы уйдем отсюда”.
Кейли говорит уверенно. Теперь она боится не одна, а бояться вдвоем уже не так страшно. Рина протягивает холодную влажную ладонь, и Кейли крепко её сжимает: “Давай помолимся Создателю вместе”.
Рина послушно кивает, всхлипывая, и начинает тихо шевелить губами, повторяя знакомые куплеты. Они просят, надеются, и засыпают со словами молитв. Каждая из них верит, что плохое когда-нибудь закончится.


Однажды Кейли забудет. Многое забудет. И пугающую статую, и серые глаза, и как она считала шаги до момента, когда в их спальню ворвется долгожданный свет. Она забудет страх перед этим местом и заменит его ненавистью к магии. Однажды Кейли научится жить здесь. Так и не выйдя из этих стен, она обретет в вере покой.

Финн

Финн

Финн знает наперед, что произойдет с ним завтра, неделю спустя, и может без труда предсказать, чем займется через месяц - он наизусть выучил порядки, принятые в Круге. Финн знает, что в среду у них на обед овощное рагу с мясом, а на десерт кусок вишневого пирога. Знает, что в пятницу вместо выпечки им предлагают яблоки - большие, красные и сочные. Знает, что у храмовников с утра начинаются занятия по фехтованию. Они тренируются во дворе, и, если тебя отпустят с занятий, и ты пройдешь мимо дверей, то непременно услышишь звон и лязг металла, а, возможно, и громкий голос командира. Потом, ближе к полудню, у магов перерыв. В это время храмовники покидают двор и отправляются изучать “Песнь света”, а магов тем временем выводят на прогулку. Позже - время обеда, и затем уже маги отправляются изучать слова Создателя и пророчицы его Андрасте.

Финн все знает о том мире, в котором живет - когда проснется, сколько времени продлятся занятия, сколько минут выделят на еду и отдых, и во сколько он ляжет спать. Финн не ждет сюрпризов, он закрыт от них, закрыт от всего. От внезапных перемен, от сильных чувств, от привязанностей. Его мир - это покой, тихий, обволакивающий, усыпляющий. Привычные ритуалы, словно плотное одеяло, окутывают его, согревают, прячут от проблем и решений, от мыслей и переживаний, он точно гусеница в коконе, которая решила навсегда остаться там, где спокойнее.

Финну семнадцать, и многие люди кажутся ему странными. Слишком непоследовательные, слишком непредсказуемые, слишком... разные. Иногда он беседует с Овейном, слушает, как тот рассказывает о складе, бумагах, товарах, размеренно перечисляет список дел на завтра. Финна успокаивает голос усмиренного, без эмоций, без чувств, без накала страстей - он такой ровный и гладкий, что, когда его слышишь, кажется, будто время остановилось, и ничто никогда не сможет измениться. Все известно заранее. За сотни лет назад было ясно, что произойдет сегодня, а сегодня можно предсказать, что произойдет спустя ещё сотню лет. И Финн хочет, чтобы все оставалось как прежде, и привычный для него порядок не нарушался ничем, но все же...

Чирик...
Финн от неожиданности дергается.
Чирик....
Звук повторяется вновь, и маг в недоумении оглядывает чердак, на который его отправили за чучелом для отрабатывания ударов ледяным заклинанием. Финн вообще не любит бывать здесь. Жуткое место. Свалка старых ненужных вещей, пыльных и грязных. Книги, одежда, сундуки и коробки, все разбросано в беспорядке. Здесь можно найти рулон яркой оранжевой ткани, из которой шьют одежду для сестер церкви, и тут же, неподалеку, металлические кандалы, в которых в круг приводят тех, кто постарше. Финн не понимает, зачем класть вместе предметы не соответствующие друг другу ни по назначению, ни по цвету, ни по размеру? Все вперемешку, никакого порядка. А ещё здесь раньше уединялись парочки, чтобы проводить время за недозволенными отношениями. От одной мысли об этом Финн брезгливо морщится. Хорошо, что после того, как одну из пар здесь застукали, храмовники стали следить за лестницей на верхние этажи.
Чирик...
Незнакомый чужой звук вырывает мага из размышлений, и он уверенно приближается к окну. Ага. Именно так он и думал. На покосившейся полке, поверх пачек научных работ неизвестных и давно почивших магов, расположилась птица. Скорее всего, птенец. Следы лапок явственно отпечатались на слое пыли. Финн смотрит на незваного гостя, а тот внимательно рассматривает человека, а затем склоняет голову на бок, и слышится очередное - чирик...

В этот раз Финну чудится вопрос. Хотя - какой, к демонам, вопрос. Это птица. Глупая птица, залетевшая сюда в открытое окно и не сумевшая выбраться назад тем же путем. К тому же она дикая, и наверняка грязная. Финн в нерешительности делает шаг назад и птица, словно испугавшись вместе с ним, пытается взлететь. И тогда маг видит правое крыло, безвольно опустившееся на полку.

Финн отступает. Шаг назад, ещё шаг. Спасительная дверь. За ней его прежняя размеренная жизнь без сюрпризов и неожиданностей. За ней обед в одно и тоже время, свой стол в библиотеке и смена мантий раз в год. Финн не замечает, как оказывается в коридоре. Он запирает дверь на чердак и спускается, удаляясь, уходя от проблемы.
Это не его дело. Пусть птенца обнаружит кто-нибудь другой, пусть его лечат, кормят, или выкидывают на улицу. Пусть это решает кто угодно, но не он.
Финн ступает тем увереннее, чем дальше от него оказывается злополучная дверь.

А ведь на чердак заходят редко, неизвестно, сколько времени птенец просидел там без воды и еды. Он, наверное, очень голоден. И сколько ещё дней ему придется пробыть там одному. Ведь Финн может накормить его. Один раз. Ровно один раз. И, возможно, найти того, кто вылечит крыло. Среди младших была девчонка, которая обладала целительским даром. А потом он избавится от птенца, и никто не узнает. Эта мысль начинает казаться ему самой верной и правильной - в конце концов, это ненадолго, скоро птенец исчезнет из его жизни, и все будет по-прежнему.

Теперь Финн часто бывает на чердаке. Он приносит сюда из кухни плошки с водой, и таскает куски хлеба и горсти крупы. Он находит старые, никому не нужные, тетради учеников и сооружает из них гнездо. Он приводит совсем молоденькую ученицу, с только начавшим проявляться даром целителя, и обещает ей неделю отдавать десерты за исцеление птицы. Финн подолгу засиживается тут. Он наблюдает за птенцом, любуется ярким, желтовато-зеленым окрасом. Рассматривает черные полосы на голове и крыльях, всматривается в темные бусинки глаз. Он рассказывает ему о себе, своей жизни, делится планами. Финн раньше и не замечал, но звук собственного голоса его тоже успокаивает.

Помимо птенца на чердаке есть ещё кое-что, что все больше привлекает Финна. Мозаичное окно. Странно, оно не нравилось ему раньше. Слишком яркое, слишком много оттенков. Сочетание несочетаемого. Когда они все вместе, они теряются, не остается красоты отдельного элемента. Но, стоит подойти ближе и начать рассматривать стеклышки по отдельности, как мир меняется. Каждый новый цвет дает другой образ. Финн смотрит на озеро Каленхад, на дальний берег и лес, на полуразрушенный мост, и каждый раз видит иную картину. Иногда тревожную, пугающую темно-синюю гамму. Или солнечную, жизнерадостную золотистую, наивную, мечтательную розовую, полную надежд и веры изумрудную, агрессивную и воинственную красную. Оказывается, мир может быть таким разным, взгляд может быть таким разным, человек может быть таким разным. Стеклышки подтачивают, подгоняя их под нужную форму и размер, находят им подходящее место, закрепляют, не давая выпасть. Их соединяют с другими, создавая общее полотно, на котором уже и не разглядеть, не увидеть каждое по отдельности. Только если подойти совсем близко и зажмурить один глаз, а другим смотреть сквозь них, любуясь оттенками, можно увидеть, что стеклышки все равно всегда остаются разными.
Финн любуется окном и следит за ним, потому что оно всегда должно быть закрыто, иначе произойдет непоправимое.

Птенец выздоравливает, а, вернее, уже давно выздоровел. Он летает под потолком и ищет выход из комнаты. Глупый, здесь есть еда и вода, а там... Что будет с ним там? Финн знает, как сделать свою жизнь безопасной, и он может сделать жизнь птенца такой же безопасной. Только вот девчонка-целительница, которую он просил помочь, смотрит на Финна неодобрительно.

Однажды утром Финн просыпается с плохим предчувствием. Он одевается непривычно быстро, а за завтраком неохотно впихивает в себя кашу и, забирая со стола специально отложенный кусок хлеба, направляется на чердак. Финн уже знает, что увидит там.
Он не удивляется, когда замечает, что мозаичное окно распахнуто.
Он не удивляется, когда понимает, что птенец улетел.
Он только повторяет: “Нет, нет, нет”.
Без злости, без гнева и надрыва чеканит слова: “Нет, нет, нет”.
Звук за звуком, слог за слогом, словно нанизывает бусины на нить: “Нет, нет, не может быть!”
Финн не понимает, не принимает такого решения вопроса. Здесь он может защитить, этот мир он знает наизусть, но там... Как можно выжить в мире, в котором нет уверенности в неизменности завтрашнего дня?


Финн забудет об этом, погрузившись в рутину. Забудет о желто-зеленых крыльях, об умных и понимающих глазах-бусинках, о том, как любовался миром сквозь разноцветные стеклышки. Финн все забудет, чтобы много-много лет спустя вспомнить в тот миг, когда его мир рухнет. Однажды, когда Круги перестанут существовать, и от него, как и ото всех, будут ждать решений и действий. Маги будут совещаться - кто-то с радостной победной улыбкой, кто-то со злостью, кто-то с затаенным привычным страхом в глазах, а Финн будет вспоминать, сколько лет живут птицы. Потому что птенец - это единственное знакомое и понятное для него в большом мире, что скрывается за мозаичным окном.

Солона Амелл

Солона Амелл


Солона иногда сбегает из общей спальни после того, как храмовники объявляют время сна. Она тихонько прокрадывается к кухне, а оттуда по служебной лестнице поднимается на третий этаж. Это единственное нарушение правил, которое Амелл себе позволяет. Наверное, её должна мучить совесть, но Солона давно научилась разделять запреты на недопустимые и опасные, и те, которые можно нарушать лично ей. Прогулки по полупустым этажам башни относятся к пункту два.

Она и сама не может понять, почему ей так важно уходить и слоняться без дела, без общения, в одиночестве... Возможно, как раз из-за одиночества? Слишком много людей вокруг, слишком мало возможности оставаться собой. В Круге так просто затеряться, превратиться в ещё один камешек в стене. А тут, в пустых коридорах, в тишине, Солона чувствует, что она - это она. Ей тринадцать лет, и, пусть воспоминаний о прошлом до появления здесь почти не осталось, но именно сейчас она чувствует себя Солоной Амелл, а не просто ученицей и магом.

Солона не спеша проходит мимо закрытых деревянных дверей с тяжелыми резными ручками, мимо кованых металлических решеток с прутьями, причудливо изогнутыми в виде цветов, которые Амелл видела лишь на рисунках в справочниках. Она старается двигаться тихо-тихо, преодолевая пустую залу, где днем собираются наставники. Возможно, кто-то из старших задержался и все ещё блуждает по учебным комнатам, поэтому Солона не торопится, пробираясь к заброшенной части этажа. Амелл - лучшая ученица, юный маг, подающий большие надежды, ей доверяет Первый Чародей, и она надеется, что никогда его не подведет. И все же Солона здесь - протестует, прячется, ищет?

Амелл издалека замечает силуэт у большого окна в закрытой части башни. От неожиданности она замирает и только смотрит, не отрываясь, на незваного гостя. Этот зал должен был быть пустым. Некогда он служил для собраний, а, пока их нет, помещение заброшено. Сейчас оно кажется старым, почти древним и абсолютно безмолвным, будто его усыпили, обманом ли, обещаниями или страхом. Возможно, комната вновь оживет, наполнится звуками голосов, спорами, руганью, и именно здесь однажды будут принимать важные, судьбоносные решения, но пока зал необитаем. Лишь иногда учеников загоняют сюда на уборку, чтобы паутина и пыль не скрыли под собой резной узор на высоких величественных креслах и мраморный рисунок на длинном столе от двери до окна.

Солона осторожно приближается к незнакомцу, но тот её замечает и резко оборачивается. В помещении слишком темно, чтобы рассмотреть лицо, но это точно кто-то из учеников, старших, по-видимому. Ему лет шестнадцать-семнадцать. Высокий и тощий, с прилизанными светлыми волосам, он кажется смутно знакомым - возможно, она видела его в столовой на днях.
- Тебе нельзя здесь находиться, я все Ирвингу расскажу! - Амелл старается скрыть детскую обиду за жесткими, раздраженными интонациями. Она злится. На себя - за то, что испугалась, на ученика - за то, что он так грубо влез в её мир.
- Надо же! Мало того, что стукачка, так ещё и дура, - в голосе незнакомца слышатся смешливые нотки. - Ты можешь рассказать, что видела меня здесь, но тогда тебе придется признаться, что и ты тоже тут была.
Солона открывает рот и тут же закрывает, когда до неё доходит смысл сказанного. Она совсем забыла, что бывать здесь - недопустимое нарушение, хоть Амелл и привыкла считать это место своим.
- Или мы можем сделать вид, что нас обоих тут не было - как тебе такой вариант? - теперь в голосе мага слышится нескрываемая издевка.
- Зачем ты сюда пришел?
Маг не отвечает, и Амелл начинает казаться, что он решил сдержать обещание и сделать вид, что её тут нет, но затем он оборачивается и указывает на окно.
- Посмотри.
Солона придвигается и разглядывает ночной пейзаж, ставший таким привычным за долгие годы. Что может в нем заинтересовать или удивить?
- Не видишь?
Маг склоняет голову, и Солона замечает, как в ухе поблескивает серьга.
- Здесь есть связь с настоящим миром.
Амелл не спрашивает, что значит “настоящий” мир. Возможно, он, и правда, настоящий только там, а здесь - его копия. И тогда они в Круге ведут себя как демоны, всего лишь изображая истинное, то, на что они не имеют права.
- Посмотри внимательно, - маг указывает рукой на поверхность воды. - Вот она, связь. Когда луна уйдет за тучи, её больше не будет.
Солона замечает лунную дорожку прочерчивающую светлую полосу на темной и спокойной поверхности озера. От берега до берега она раскрашивает воду серебристыми бликами, соединяет их островок с миром обычных людей. Тонкая нить, которая может порваться в любую секунду, стоит только появиться туче. Так и хочется ступить на неё и уйти прочь отсюда, не боясь, не оборачиваясь.
- Как песчаная дорога, которая может вывести тебя куда угодно, - маг улыбается своим мыслям, и Солона говорит, сама не понимая зачем.
- А я не помню, как там. Совсем не помню. Это ведь неправильно, что я не помню? Как я пойму кто я, если не могу вспомнить, кем была в том мире?
Амелл замолкает. Внезапная откровенность, произнесенная вслух, теперь кажется отвратительной глупостью.
- Хочешь, я расскажу тебе, как там? - незнакомец отвечает не сразу, и Амелл благодарна ему уже за то, что он прервал неприятно затянувшееся молчание.

Маг рассказывает - о длинных дорогах, переплетающихся и ведущих к небольшим деревням, об оврагах, где можно переночевать, о том, каково просыпаться утром на мокрой от росы траве. Он говорит, и сам погружается в эти воспоминания, как будто сумел сохранить каждую частичку, каждую деталь и запах того мира, и теперь делится ими. Незнакомец с улыбкой рассказывает, как это, когда песок попадает в сапоги, и ты сдираешь ноги в кровь и радуешься этому, потому что в этот миг понимаешь, что действительно сбежал. Он говорит о таверне на берегу, о том, что там подают отвратительную мясную похлебку, вспоминает, как ночевал в стоге сена, и ему всю ночь казалось, что он проваливается под землю, к самим порождениям тьмы. Маг рассказывает, а Амелл надеется, что он не замолчит, потому что с его голосом в голове возникают образы её собственных воспоминаний - смутных, размытых. Она помнит жару, сухой горячий воздух, помнит, как ветер бросает в лицо песок, видит серо-желтые стены домов, и как слепящее солнце отражается от протянутых рук гигантских золотых статуй. Образы всплывают сами, почти непонятные, почти сказочные, и за ними появляется самое важное - женщина с темно-каштановыми волосами и голубыми, небесного цвета, глазами. Амелл знает, кто это, хоть и не может воспроизвести в памяти черты родного лица.

Ночью Амелл снится сон - нежные руки с тонкими пальцами, гладящие её лицо, грустная улыбка и добрый голос. Мама. Солона одновременно понимает, что же она искала, и - находит это.


Спустя несколько лет Амелл уйдет из Круга и последует за Серым Стражем. Усевшись вечером на подстилку рядом с костром и сняв не предназначенную для длительных переходов обувь, она будет смеяться, разглядывая натертые до крови ступни. Только в этот момент она поймет, что осуществила чужую мечту, ставшую и её тоже.

Андерс и Карл

Андерс и Карл


Волосы Андерс собирает в аккуратный хвостик, перетянутый кожаным шнурком. Кем-то подаренная безделушка, так же, как и серьга в ухе, так же, как и амулет, с которым он вернулся после первого побега. На руках Андерса поблескивают несколько защитных колец - простеньких, но надежных помощников юного целителя. На лице Андерса замирает насмешливая улыбка, которая, как ему кажется, делает его привлекательнее. Ему уже шестнадцать лет, и четыре года из них прошли здесь, в Круге. По его мнению, это слишком много, больше ни дня он не собирается дарить блеклым стенам. Именно с этой будоражащей мыслью Андерс не может расстаться с самого утра. Он сбежит - найдет повод, придумает план, выберется и тогда... Тогда весь мир будет ему доступен, открыт для него. Таинственный Орзаммар, обосновавшийся под землей, величественный Орлей, сосредоточение сил церкви, пугающий Тевинтер, или пустынные равнины Андерфельса. Так много мест, которые хочется увидеть! Так много вещей, которые хочется узнать! И он побывает везде, и все почувствует - в этом Андерс уверен, ведь по-другому просто не может быть, по-другому - несправедливо.
Сегодня он снова сбежит.

Карлу двадцать пять, и уже большую часть жизни он провел в Круге. К чему-то привык, с чем-то смирился, но одно он усвоил на отлично - как нужно нарушать запреты, чтобы не нести за это ответственности. Сейчас Текла вынужден без интереса наблюдать за учениками. Время прогулки, а сегодня его очередь дежурить вместе с охранниками. На дворе полдень, яркое солнце рисует на земле черные тени и слепит глаза, заставляя щуриться. Храмовники лениво присматривают за магами, и в голове внезапно мелькает мысль - как пастухи с непослушным стадом. Но такие сравнения лучше не озвучивать, хотя он знает того, кто не побоится произнести подобное вслух - не из-за смелости, благодаря безрассудству юности. Карл, сам не замечая, начинает выискивать глазами в толпе своего златовласого мальчика. Это нетрудно. Андерс - один из самых высоких учеников, наверное, его бы дразнили длинным, если бы не веселый характер, острый язык и множество интересных историй о мире за стенами круга. Они встречаются взглядом, и Андерс улыбается. Левый уголок губ привычно ползет вверх, придавая лицу мальчишки самоуверенный, наглый вид. Он направляется к Карлу, а тот размышляет - во что этот ученик втянет его на этот раз?

С ним то легко, то слишком сложно. Иногда непростительно наивный, особенно учитывая, где им приходится жить, иногда пугающе расчетливый и циничный. Эгоистичный, требовательный и тут же жертвенный до самоотречения. Веселый, беспечный, свободолюбивый, но все же понимающий слишком много. Такой разный, такой яркий - его солнце, согревающее и заставляющее улыбаться. Но никто из магов не осмелится влюбиться. Иногда они играют, притворяясь, что любят, а иногда изображают равнодушие, когда понимают, что на самом деле слишком близко подошли к недопустимым чувствам. Стать другом, стать любимым - большой риск, верный способ подставить того, кто тебе дорог. Карл понимает это уже сейчас и научился играть по правилам, Андерс ещё только догадывается. И Карл Текла учит его - скрывать отношения, прятаться, учит... многому. Страстные мальчишеские поцелуи становятся умелыми, прикосновения перестают быть нелепым блужданием по обнаженному телу и все больше походят на ласки. Так же, как Андерса учат быть целителем, Карл учит его быть в запрещенных отношениях, не навлекая на себя неприятности. Но этого мальчишки всегда слишком много. Он чувствует - ярко, он стремится - сильно, он отдается - яростно. Слишком, все слишком. И Карл молча улыбается, когда Андерс, забывая о времени, начинает рассказывать ему очередной бредовый план побега. Светло-карие глаза горят от возбуждения, щеки лихорадочно румянятся...
«Да, мы сбежим вместе, мы попытаемся. Мы сбежим», - Карл пробует на вкус произнесенные слова, слушает их, рассматривает так же, как светлые прядки, зажатые кончиками пальцев. Он гладит тощие острые плечи, обхватывает лицо ладонями и целует, заставляя на время замолчать. Карл прекрасно понимает правила, и они ему нравятся. Он шепчет на ухо, обнимая своего мальчика. Он рассказывает, как представляет их вместе в Денериме, как они гуляют целыми днями и возвращаются лишь под вечер, а затем запираются в номере, чтобы не выходить оттуда до середины дня. В деталях рисует картину их комнаты. Огромное окно, в которое можно будет любоваться на оживленные улицы, чтобы никогда больше не чувствовать себя изолированным от всего мира, их личная ванная, и, конечно же, гигантская кровать - прочная, мягкая, с шелковыми простынями. Карлу нравится мечтать вместе с Андерсом, представлять, каково это - быть с кем-то, и не бояться ответить за украденный кусочек счастья. Он и сам себе почти верит. Так происходит каждый раз, когда они оказываются вместе.

Сейчас Текла нехотя посматривает на учеников и, заметив, что Андерс направился в его сторону, потихоньку отходит от храмовников. Андерс крепко хватает Карла за руку и тащит за угол. Все знают это потайное место для встреч - здесь есть небольшая ниша в стене. Камни потрескались от времени и, обсыпавшись, кусками лежат на земле. Карл ступает осторожно, а Андерс не замечает их, спотыкается, но не злится - смеется. Его глаза светятся упрямой непреклонной надеждой, а его мысли уже на свободе, далеко за стенами Круга. Он целует быстро, страстно, оглаживая тонкими пальцами щеки, скулы, вырисовывает линию губ. Его движения резкие и дерганые, сейчас он напоминает Карлу щенка, прыгающего вокруг и тыкающегося в лицо влажным носом.
- Что на тебя нашло?
Андерс не останавливается. Касается губами прикрытых век - стремительно и неаккуратно, безостановочно целует, щекоча ресницами кожу. Но Карл видит - мальчишка уже не здесь, не с ним, он в своих мечтах. Андерс начинает шептать, пытаясь вдохнуть жизнь в их игру: “Мы сбежим сегодня. Я точно решил. Вместе. Сбежим. Я проснулся с этой мыслью. Вчера так долго рассказывал о том, каково там, вчера понял, что больше нельзя ждать. Сбежим. Пока и я не забыл”.
Андерс трется носом о его щеку, но Карл замирает. Вспоминает о филактериях, по которым их все равно найдут, о слухах об учениках, пойманных и убитых, а, главное, понимает - он так давно не был свободным, что теперь уже и не знает, как им стать.
Андерс продолжает шептать на ухо, щекоча кожу: “У нас получится, а если поймают - ну и пусть. Мы побудем свободными, хоть сколько-то. Мы ведь сбежим”.
В его голосе звучит надежда, но Карл молчит, и Андерс понимает - нет, не сбегут. Ни сегодня, ни завтра, никогда. И он повторяет, переспрашивает удивленно: «Мы ведь сбежим вместе?»
Карл не отвечает, отводит глаза, нервно выдергивает свои ладони из рук Андерса, злясь, что этот мальчишка только что разрушил их красивую мечту - ту, к которой не нужно было стремиться, в которой нужно было жить...

Андерсу всего шестнадцать, он ещё не научился прощать людям слабости, не умеет различать обман и воображение, не пытается не оценивать людей по одному поступку. Он отходит в сторону, и Карл не останавливает. Его златовласый мальчик вновь улыбается. Ведь ничего не изменилось, значит, он сбежит один. Будет сбегать до тех пор, пока не получится. И, хоть Андерсу всего шестнадцать, он уже понимает, как просто забыть, что может быть лучше, и смириться, если разучиться чувствовать свободу...

На улице жарко, и три храмовника прислоняются к стене в тени. Маги группками разбредаются по двору, вполголоса обсуждая сплетни, беседуя, посмеиваясь. Никто не замечает их с Карлом отсутствия, никто не смотрит в их сторону, когда они приближаются. Храмовники отвлекаются на двоих спорящих подростков, и этой задержки оказывается достаточно. Андерс действует, не успевая просчитать результат, не задумываясь о последствиях. Он ныряет в озеро и плывет быстро-быстро, не оборачиваясь, лишь надеясь, что тяжелая металлическая броня не позволит храмовникам нырнуть за ним в ту же секунду. Он сбегает во второй раз. Скоро его поймают, а прогулки во дворе с этого дня запретят, но историю о нём будут рассказывать ещё долго.


Текла вспомнит однажды этот момент - как наблюдал за Андерсом, уплывающим все дальше, как ждал, что тот обернется и улыбнется на прощание, как думал о том, что было бы, скажи он тогда “да”. Карл будет думать об этом, когда Андерса выпустят из карцера после уже шестого побега. Он не сможет узнать в этом чужом мужчине своего златовласого мальчика. Серый, землистый цвет лица, тусклые, грязные волосы, испачканная и порванная мантия. В этот миг Карл почувствует брезгливость - и от того, что увидит, и от собственного злорадства, мелькнувшего всего на секунду. Но пройдет пара недель, и Андерс вновь начнет улыбаться уголком губ, аккуратно собирать волосы в хвостик и беззаботно шутить с теми, кто целый год был его тюремщиками. А потом он опять сбежит, но больше уже никогда не вернется. И Карл будет искренне надеяться, что тот, наконец, счастлив, потому что... да просто потому, что по-другому будет несправедливо.


Андерс вспомнит об этом разговоре ещё позже, рассматривая уродливое клеймо усмиренного, красными рубцами красующееся на лбу бывшего любовника. В голове мелькнет странная мысль, что лучи этого солнца больше похожи на щупальца - ядовитые, вгрызающиеся не только в плоть, но способные добраться до самой души. Андерс успеет подумать об этом перед тем, как убьет Карла.

Эпилог. Йован и остальные

Эпилог. Йован и остальные


Йован просыпается в непривычно хорошем настроении. Его даже не злит дохлая крыса, подброшенная на подушку. Не его первого разыграли, не его последнего. А кому-то днем наверняка достанутся мухи в компот. Пожалуй, крыса лучше. Её можно выкинуть, а вот после дохлых мух компот уже не выпить.

Йовану четырнадцать и у него не так много друзей в Круге. Ну, если быть совсем откровенным, у него есть всего один друг - Солона Амелл. Её не смущает, что он не слишком общительный - скорее, ей это нравится, потому что она сама любит поговорить. А Йован готов слушать, и, хотя Солона младше на год, но он иногда думает, что именно такой должна была быть его старшая сестра. И сегодня ему необходим совет, можно сказать, родственный. Сестринский. Дружеский. В общем, неважно какой, важнее - о чем... А, собственно, о чем? О сне? Звучит странно и неразумно...

Йован, погруженный в раздумья, не замечает, как в поисках Солоны, заходит без стука в женскую спальню, и приходит в себя только после того, как раздается пронзительный визг.
Вот же ж... Нехорошо день начался.

Солоны не было в общей комнате, не появляется она и к завтраку. Йован видит её только на занятиях, но его попытки поговорить прерывает старший чародей Суини. А Амелл как будто специально избегает его, и в перерыве вновь исчезает, даже не поздоровавшись. Йован выскакивает из учебного зала в надежде заметить, куда она направилась, и на полной скорости врезается в двигающееся наперерез тело. Телом оказывается старший ученик Финн. Йован не просто так запомнил его имя. Он зануда, но иногда помогает найти нужные книги в библиотеке. Финн, не удержавшись на ногах, нелепо плюхается на задницу, и с возмущением смотрит на виновника происшествия. А Йован непонимающе таращится на кусок хлеба, вывалившийся из кармана старшего ученика. Он даже не знает, чему удивляться больше: тому, что Финн посмел нарушить правила и стал воровать еду, или тому, что не побрезговал спрятать её в кармане идеально чистой мантии. Йован уже собирается озвучить эти мысли, но Финн быстро поднимается, подхватывает с пола хлеб, стряхивая с него пыль, и, не дожидаясь реакции младшего ученика, заявляет:
- Не твоё дело.
А затем добавляет тем же спокойным голосом:
- Я должен был бы заявить о неподобающем поведении. Повезло тебе, что у меня дела.

Повезло... Это громко сказано! Вот что-что, а везучим этот день не назовешь. Хотя, он все же умудряется найти Амелл, обосновавшуюся в библиотеке. Солона не смотрит на приближающегося Йована и продолжает записывать слово за словом аккуратным крупным почерком.
- Попалась!
Солона вздрагивает как раз в тот момент, когда обмакивает перо в чернильницу, и та отлетает прямиком в сторону Йована, который даже не пытается увернуться от очередного подарка судьбы.
- Дурак! Надо было так напугать!
- Ты уже отомстила. Чернильницей. Можешь не бурчать.
Поединок взглядов оказывается недолгим, кажется, Амелл собирается что-то сказать, но её посещает очередная мысль, и она возвращается к тетради и перу, предварительно забрав чернильницу с соседнего стола.
- Мне надо с тобой поговорить.
Йован начинает злиться. Солона вновь увлечена своими идеями настолько, что даже не замечает его. Иногда ему интересно, нужен ли он ей хотя бы чуть-чуть.
- Мне тоже нужно с тобой поговорить.
Амелл не отрывает взгляда от бумаги.
- Я вчера с одним учеником общалась. Старшим, - на слове “старший” делается ударение, которое невозможно не заметить. - И кое-что поняла. То, что происходит в Круге - так быть не должно, в этом он прав, а в остальном - дурак. И мне впервые мама приснилась.
Йован озадаченно смотрит на Солону, надеясь, что последуют разъяснения, но та, кажется, и забыла о его присутствии.
- Кстати, насчет сна...
Ещё одна бесполезная попытка.
- Йован, позже поговорим, я пытаюсь сформулировать все, что неправильно, в нынешнем положении вещей с Кругами. Ты не знаешь, с какого возраста можно присоединиться к братству?
- Ты что, манифесты писать собралась?
Йован смотрит на Амелл скептически, надеясь, что его фраза поумерит пыл, но она как будто и не обращает внимания на насмешку в голосе.
- Манифесты... А это мысль. Я попробую.

Он больше не пытается достучаться до Солоны. Создатель, и почему именно сегодня она должна была загореться новой идеей!
“Ты такой глупый, Йован, - он пытается пародировать голос Амелл. - Зря ты поругался с учителем, Йован. Зря ты пытался подглядеть за девчонками, когда те мылись...”
Тьфу, и как она узнала-то только?
“Зря ты поленился и не выучил урок по огненным заклинаниям”.
Вот когда не надо, она вечно его опекает, а как понадобился совет...

Ему никогда ещё не снилось таких снов. Снились ученики и учителя, маги и храмовники, но ему ни разу не снились девочки в таком виде... Огненно рыжие волосы, собранные в косу, задорная улыбка на пухлых губах, и она смотрит только на него. А ещё она выглядит совсем как взрослая. Амелл тощая, и у неё пока нет груди, а та... Йован тяжело вздыхает, вспоминая, как не мог оторвать взгляд от двух бугорков, обтянутых оранжевой тканью. Она такая... Особенная, женственная, недоступная. Недоступнее не бывает, особенно для мага, она - сестра церкви. Но разве это важно. Увидеть её... оказаться рядом... Только... Как вести себя? Амелл могла бы посоветовать. Наверное.

Йован обманывает себя, убеждая, что просто прогуливается по коридорам в перерывах между занятиями. На самом деле, после неудавшегося разговора с Амелл, он направляется на поиски, и решает начать оттуда, где и видел рыжую в последний раз. Но сегодня в часовне тихо - сколько не оглядывайся по сторонам, а её тут нет. Только ученица молится возле статуи Андрасте. Кажется, девчонка и вчера была тут. И сейчас вновь шепчет молитву как заклинания, так погружена в неё, что не замечает появление другой ученицы, и оборачивается только тогда, когда рука той опускается на плечо со словами: «Кейли, пойдем, ты не можешь пропускать занятия, прячась тут».

Покинув зал для молитв, он направляется в сторону двора. Никто его туда сейчас не пустит, но рядом есть окно – возможно, его рыжая там, с храмовниками. Круг почему-то кажется одиноким и пустым. Странно, непривычно. И ведь дело не только в его чувствах, обиде на Амелл, что-то ещё не так. Йован болезненно морщит лоб - а ведь он пропустил момент, когда перерыв закончился, и начались занятия.

Он застывает как вкопанный, когда слышит голоса, раздающиеся из-за поворота, и вжимается в стену, в надежде, что его не заметят. Первым появляется рыцарь-командор, сопровождаемый несколькими храмовниками. Грегор и без того всегда выглядит хмурым, но сейчас его голос раздражен, а взгляд зло буравит Первого Чародея Ирвинга, идущего следом.
- Тот же мальчишка, что уже сбегал? Как такое вообще могло произойти? У нас тут проходной двор, по-вашему? Больше никаких выходов во двор. Никогда.
- Он ещё мальчик, и совершенно неопасный, просто... неуемный, - Ирвинг обеспокоен и не смотрит по сторонам, и это внушает Йовану надежду.
- Будет продолжать в том же духе - сам себя угробит. И почему у вас ученики во время занятий по коридорам гуляют?
Командор оборачивается и указывает пальцем в сторону Йована, а тот зажмуривается, пытаясь вспомнить, какое наказание суждено за его проступок. Грозный взгляд Грегора кажется ему взором самой судьбы, которая отвернулась от него сегодня, то ли наказывая, то ли предупреждая о грядущих бедах.

Йован не слышит, как Грегор приказывает храмовникам доставить мага в учебную комнату, и на протяжении дороги уверен, что его ведут в подвал, в карцер, в самую жуткую и беспросветную темноту. Он приходит в себя, лишь оказавшись в общем зале среди ровесников, и не пытается оправдаться, когда его отчитывают сначала те, кто привел, а затем и учитель. До конца занятий Йован ведет себя тихо-тихо, словно мышка, или даже как та самая дохлая крыса, с которой и начались все его неприятности.


Амелл сама находит его вечером, сидящим в самом дальнем углу библиотеки.
- Что с тобой? Выглядишь так, будто тебе в компот дохлых мух подложили.
Йован ещё дуется, поэтому отвечает глухо, монотонно, не отводя взгляда от книги.
- Это была крыса, не мухи.
- В компот?! Как она в стакан-то влезла?
- Да не в компот, а на подушку.
- Хм. Подумаешь. Мне на подушку один раз червяка положили, живого. Где только достали. Я потом на нем энтропические заклинания отрабатывала. А ты так из-за какой-то крысы расстроился.
- Да не из-за крысы, будь она неладна, что ты к ней прицепилась?! - Йован хлопком закрывает книгу и решается посмотреть на Солону. - Просто... Не знаю… У тебя было когда-нибудь чувство, что тебя все в мире ненавидят, включая твою собственную судьбу?
- Нет, не было. Приписывать судьбе человеческие чувства нелогично, она не может тебя ненавидеть, хотя, если бы могла, это было бы действительно печально. А остальные... - Амелл ненадолго задумывается, а затем отвечает с улыбкой. - У меня есть ты, идиот, и ты никогда не станешь меня ненавидеть. Мне достаточно.
И Йовану сразу начинает казаться, что все произошедшее с ним было просто дурным сном, он улыбается в ответ, понимая, что ему тоже этого пока достаточно. Плохой день, со всеми бывает. Незачем накручивать себя, и видеть знаки там, где их нет.
- Как твои манифесты?
Амелл хмурится.
- Я поняла, что они бесполезны. Вот выберусь отсюда, и тогда заставлю людей обратить внимание на наши проблемы.
Йован не удивляется, лишь подначивает.
- Без меня?
Лицо Амелл мгновенно становится задумчивым.
- Уйти вдвоем будет труднее, но я постараюсь что-нибудь придумать. А, если не получится, я все равно найду способ вытащить тебя отсюда. И мы вместе расскажем о том, что это неправильно, держать нас взаперти.
Хм, почему бы и нет. Он не горит желанием кому-то что-то доказывать, но без Солоны здесь станет совсем паршиво.
- А если тебя не будут слушать?
- Значит заставлю.

Йован не переспрашивает, как она собирается это сделать, просто верит. Он уже убедился - если Амелл что-то взбрело в голову, значит, она или разобьет лбы и себе и всем окружающим, но получит своё, или... А вот “или” ещё ни разу не случалось.


Йован не всегда понимает Амелл. Однажды он примет как должное, что Солона поможет ему выкрасть филактерию, он пропустит мимо ушей, как она до последней секунды будет защищать его перед рыцарем-командором, он удивится, когда она прогонит его прочь из Редклифа. И лишь когда Амелл уйдет из его жизни навсегда, Йован наконец поймет её по-настоящему, разгадав причину одержимой целеустремленности. Если у человека отнять обычную жизнь, простые радости, семью, лишить его прошлого и будущего, попытаться отобрать чувства – то что останется? Ради чего жить? Жизнь ради цели - не самый плохой выбор в таких условиях. И лишь тот, кто боится придуманных монстров, не замечает, как день за днем создает их, лепит, собственным страхом.