[BioWare-Fanfic-Club]

Название: Первый из многих.
Автор:  Белая Ворона
Категория: Mass Effect 3.
Рейтинг: PG.
Персонажи и пейринги: Тейн/фем!Шепард, Явик, ОЖП, ОМП.
Жанр: Gen, Het.
Размер: 37 191 в совокупности.
Аннотация: Пост-канон. К сожалению, без спойлеров точнее не получится.
Предупреждения: Шепард - чистейший парагон с очень редкими вспышками ренегатства.
Автор - сторонник теории индокринации. Автор - сторонник счастья и хэппи-энда.
От автора: В некотором роде продолжение "Этот мир не ждет гостей"
Статус: в процессе написания.

То, что предшествовало 1.

То, что предшествовало 2.

То, что предшествовало 3.

Если хочешь охотиться в чужих владениях – следует познакомиться с их хозяином.
Поклониться, спросить разрешения, возможно, наладить сотрудничество, потому что собственничество – неотъемлемая черта любого хищника - и если не сделать этого, есть вероятность столкнуться с недовольством. А недовольство тех, кто способен удержать под своей властью множество людей, как правило, выражается просто – пистолетом у виска или ножом у горла. Кроме того, Шепард в своих поисках первым делом бросилась к хозяйке Омеги, и у Первого не возникало иллюзий насчет того, что она говорила и о чем просила. Искать. Искать и найти давнего врага, передать информацию о нем, а то и его самого... Конечно, он не мог не понимать – такой поиск – дело времени. Стоит взять заказ, хоть как-то засветиться – и вскоре придут убедительные ворка или батариане, скажут: «Ария хочет тебя видеть, дрелл», и отказаться будет невозможно. Разве что устроить кровавую бойню и сбежать, чего ему ни в коей мере не хотелось.
Потому на следующее же утро Первый сменил броню на гражданский костюм, оставил оружие на корабле, и пошел знакомиться с правительницей этого мелкого, сумасбродного, варящегося в самом себе мирка. Если этот разговор всё равно случится – стоит ли проводить его в удобное для Арии время? Стоит ли отдавать инициативу, являться к ней всего лишь пленником? Судьба любит решительных и сильных, их же любит и удача, и он почти не сомневался, что сможет договориться с капризной королевой трущоб. В конце концов, он умел две важные вещи – говорить и убивать, и лучший способ защиты – нападение. Явись к тому, кто не ждет тебя, удиви его внезапностью появления, и сможешь сыграть на нем, как на музыкальном инструменте.
За свою жизнь Первый не опасался - при желании он мог убивать голыми руками, причем гораздо быстрее и легче, чем с оружием, умел сбегать и взламывать наручники, и если бы что-то пошло не так – сумел бы уйти. Ещё вчера, ожидая, пока Шепард наговорится, он отметил возможные пути отступления. Была там одна очень удобная дверь в трущобы… И отказ от винтовки или ножа был жестом простой вежливости. Знакомиться с сильными ходят с пустыми руками, а Ария Т`лоак бесспорно была сильной.
Возможно, даже сильнейшей в этой пропахшей ринколом и куревом дыре.
«Загробная жизнь» с утра была тише и благообразнее, чем вечером. Не крутились у шестов танцовщицы-азари, чуть приглушена была музыка, и Первый, войдя, подумал с легким злорадством, что всё население клуба, похоже, мается от похмелья. Сам он не пил, по крайней мере, так ему казалось. Выпивка туманит рассудок, забирает скорость и плавность у движений, превращает человека в жалкое, жаждущее существо, которое легко купить за бутылку. Конечно, так бывает не каждый раз, но отвращение Первого было чем-то сродни инстинкту, и на бар, уставленный самыми разными склянками, пузырями и бутылями, он посмотрел мимолетно, с легким неодобрением. Там, где начинаются медитации, там, где убийство становится искусством, не было места любой, самой слабой, зависимости.
У Арии, похоже, в это время был завтрак. Красавица-азари, она пила кофе из тонкостенной расписной чашки, по которой вились красочные линии и точки, натыканные, казалось, безо всякого смысла, и лицо её отражало удовлетворение. Легкое раздражение – вечное, присущее всем правящим – пряталось в изгибе бровей, почти неощутимом изломе пухлых чувственных губ, и, похоже, владетельница Омеги пребывала во вполне благодушном настроении. Насколько это было возможно в её варианте.
Первый поднялся по лестнице, остановился, не дойдя одного пролета до некоронованной королевы, чтобы не тревожить зря напрягшихся охранников. Поклонился – медленно, но легко, желая польстить её самолюбию. Правящие – пусть пусть и такой дырой, как эта – падки на выражения почтения. Даже такие оригинальные и старомодные.
-Ты – тот дрелл, которого искала Шепард, - без всяких предисловий начала Ария, делая очередной глоток. Голос у неё был глубокий и приятный, но в глазах появилось слишком пристальное, оценивающее внимание.
«Ты взвешен на весах и найден…»
Ещё не найден. Рано.
Первый только кивнул – так, как умел только он, качнув головой немного в сторону, словно предлагая собеседнице самой себе вынести одобрение – качнулся с пятки на носок, как при разговоре с Призраком. Кажется, была у него такая привычка.
-Хорошо, - Ария откинулась на спинку дивана, кофе в чашке опасно плеснуло, но, конечно, не пролилось – И что же помешает мне связаться с ней прямо сейчас, и сказать, что её беглец пришел сам?
Первый промедлил с ответом, катая его на языке. Заинтересовать, увлечь, но не слишком сильно стараться. Перестараешься – интерес станет раздражением, а с раздраженной Арией он предпочел бы дела не иметь.
-Любопытство, - наконец, сказал он, и добавил, чуть приподняв уголки губ, обозначив улыбку – Что нашла во мне Шепард, и зачем я пришел, зная, что меня ищут.
В какой-то степени это была наглость, но Ария ответила благосклонно – похоже, ей и правда было интересно:
-И зачем же ты пришел?
-Чтобы попросить, - и, зная, как ненавидят просителей правители, Первый чуть не заторопился, чуть не сбил весь образ, но всё-таки удержался в едином ритме. Помогло неостановимое, гипнотизирующее движение – пятка-носок – Я не собираюсь прятаться от Шепард. Встреча с ней входит в мои планы. Но пока она не вернулась - я хотел бы работать по специальности.
-Что же это за специальность? – Ария допила кофе одним глотком, передала чашку одному из охранников-телохранителей. Взгляд у неё был цепкий, оценивающий взгляд, и Первый как никогда ясно понял – через минуту она согласится. Не может не.
-Убийца.
И улыбнулся почти заговорщически.

Когда он уходит – Ария щелкает пальцами, что означает «Ещё кофе» - прикрывает глаза. Будничная, спокойная жизнь Омеги – если, конечно, её вообще можно таковой называть – с трудом налаженная после вмешательства Призрака, опять взрывается яркими событиями. Внезапно прилетевшая Шепард, с горящим взглядом и нервными движениями, история с поисками дрелла, сам дрелл, заявившийся с просьбами – всё это интересно, из всего этого, наверняка, можно извлечь выгоду. И если с Шепард лучше не играть, то залетного дрелла легко можно натравить на тех, чья смерть должна быть загадочна, и никак не связана с ней, Арией. И выгода, и развлечение, и Шепард будет довольна – они ведь договаривались только об информации, и то не ставили никаких сроков – кроме того, интересно понять, с чего бы любовника несчастной капитанши понесло вспоминать былое, да ещё таким экзотическим способом. Как он смог воскреснуть? Почему не вернулся к Шепард? Почему, если во всех досье говорилось «завязал», он вдруг представляется убийцей?
Можно спросить у него. Можно узнавать окольными путями.
Но сначала пусть он всё-таки убьет пару-тройку особенно надоедливых типов.
Ария принимает принесенную Гроком чашку с кофе, делает хороший глоток.
Всё складывается удачно.
Главное, чтобы эти двое, когда будут выяснять отношения, не разнесли ей станцию к чертям.
С Шепард станется.

Явик не умеет готовить, и это неудивительно.
В его цикле до войны приготовление пищи считалось делом по большей части женским. Во время же войны свелось к минимуму – когда вчера был трудный бой, а завтра будет ещё хуже, становится как-то не до кулинарных изысков – и солдаты преимущественно питались полуфабрикатами, которые достаточно было поставить на несколько минут разогреваться, чтобы получить вполне сносный обед. И всех это вполне устраивало.
Помнится, когда на «Нормандии» он впервые сел со всеми за стол, то неприятно удивился – команда Шепард готовила вручную, каждый в меру своего разумения, и у плиты стоял обычно кто-то из наименее занятых членов экипажа. Сначала это казалось недопустимым – вместо того, чтобы оттачивать мастерство, они занимались таким бесперспективным делом, как готовка. Но со временем он немного смягчился – после множества повторений истина Шепард о том, что нельзя жить одной войной стала казаться ему не то чтобы разумной, но по крайней мере, не лишенной некоторого смысла.
Сам он, конечно, учиться и не думал.
На «Калахире» порядок остался тем же. Солана готовила только на себя, машина не готовила вообще, отсиживаясь у ядра или в медотсеке, а Шепард занималась приготовлением пищи на двоих – на себя и на него, как на имеющих правые аминокислоты.
Завтрак она пропускает, но Явика это не сильно волнует. Готовить он не умеет, но состряпать что-нибудь пригодное в пищу из остатков вчерашнего ужина вполне способен, так что с голоду умереть не должен. Он закапывается в холодильник, находит початую банку сардин, остатки овощного рагу и несоленые лепешки. Как раз хватит, чтобы один раз перекусить, и, вытаскивая на свет непременную банку с кофе, Явик думает вдруг – почему она не готовит что-то одно на несколько дней? Так получалось бы гораздо проще и продуктивнее… Можно спросить как-нибудь потом, но про себя он сразу же выдвигает предположение – капитану нравится пробовать новое и осваивать незнакомые умения. Готовит она посредственно, у той же маленькой азари получалось в разы лучше, но, наверное, ей просто интересно после вечной войны освоить что-нибудь мирное. Остается только надеяться, что по аналогии она не начнет заниматься каким-нибудь традиционным земным рукоделием или не задумается о детях… Он фыркает, сам потешаясь над такой мыслью. Шепард и дети – сочетания невозможнее и представить нельзя.
Приходит турианка, делает себе бутерброды, задумчиво жуя, возвращается на мостик. Она отдежурила всю ночь, хотя, как бессменный пилот, освобождена от этой обязанности, но выглядит не так уж и плохо. Наверное, задремывала в кресле, а, может быть, у турианцев меньше необходимая продолжительность сна. Явику она только машет рукой в знак приветствия, и он кивает в ответ. Между ними – мир, разговаривать девчонка особенно не пытается, пару раз обжегшись, и Явик отвечает ей тем же. По крайней мере, она умеет стрелять и уважать чужое желание свести общение к минимуму, поэтому он ей даже почти симпатизирует.
У многих разумения не лезть, однажды получив язвительный ответ, просто не хватает.
Он скидывает посуду в машину для мойки, отряхивает ладони. В каюте ждет его только начатая книга по простейшей механике – это любопытно и может оказаться полезным – нужно потренироваться в стрельбе и продолжить изучать принципы устройства космических кораблей.
Явик не то чтобы хочет однажды стать пилотом. Просто это любопытно, вот и всё.

На обед Шепард так же не приходит, и это уже походит на повод для беспокойства - обычно капитан встает ближе к девяти часам по общему. По её словам, в армии есть много вещей, которые стали неотъемлемой частью её жизни, но вот ранний подъем к этим вещам не относится. Его она только терпела все пятнадцать лет пребывания в Альянсе, и, получив в распоряжение собственный корабль, радуется возможности поздно вставать.
Но ведь не настолько же поздно?
Явик думает недолго – заглядывает в капитанскую каюту, благо, на этом кораблике она также выходит в кают-компанию, как и остальные – но ничего подозрительного или неприятного не находит. Шепард спит, окопавшись в подушках и натянув одеяло на голову, и ощущение в воздухе нормальное для спящего человека. Она здорова, разве что утомилась после вчерашней беготни, и Явик выходит, не став её будить. Пускай её спит, после потрясений это чаще всего лучший выход, и жизнь кораблика, в принципе, не требует её деятельного участия вот прямо сейчас. Курс проложен, за ядром следят… Разве что обед не приготовлен, но поднимать её с формулировкой «Мне нечего есть, коммандер» как-то глупо и недостойно. В конце концов, он вполне самостоятелен и может обойтись без её помощи.
Наверное.
Это гордость, всё гордость…
Первым делом Явик заглядывает в холодильник, надеясь найти там какие-нибудь уже готовые остатки. Но рагу кончилось ещё на завтраке, сардины тоже, а из остального только сырое холодное мясо, из которого Шепард, похоже, планировала готовить сегодняшний обед, и мороженные овощи, закатанные в единый прозрачный брикет. На мгновение Явику приходит малодушная мысль – может, перебиться до ужина кофе? В конце концов, что ему пара лишних часов… - но он решительно её отметает. Потому что представляет, какой будет взгляд у Шепард, когда она поймет, что он дожидался, пока она придет и всё сделает. А взгляд у неё будет виноватый и самую капельку насмешливый.
К тому же готовка не должна быть чем-то таким уж сложным. Уж точно не сложнее, чем сражения с тварями Жнецов…

Джейн просыпается поздно и чувствует себя так, словно и вовсе не спала. Виски стреляют болью, шрамы саднят, и, сползая с кровати, она сразу цепляется за трость. Хромает в душ. Похоже, вчерашние подвиги не прошли даром, она перенапряглась, переходила, и первые капли больно бьют по коже, кажутся слишком горячими.
Прислоняясь к стенке душа, запуская в волосы пальцы, Шепард думает, что запаниковала вчера. Нет, сделала она всё по большей части правильно, но эмоциональный настрой и резкость слов и действий ясно свидетельствуют, что была она как никогда близка к истерике. Сейчас её уже отпускает, непонимание и ужас внутри присмирели, успокоились, и, похоже, она уже способна ждать. Не давить внутри вой, не молчать скорбно, а просто надеяться и верить.
Если он на Омеге – Ария его найдет.
Если он жив – Джейн сумеет отыскать выход из любой ситуации.
Главное, чтобы всё это ей не пригрезилось. Главное, чтобы надежда не оказалась ложной…
Она выходит из душа освеженной, влезает в оставшуюся в наследство от Альянса форму, которая привычней любой одежды, смотрит на часы. Поздно, время обеда давно миновало, кажется, шок оказался слишком сильным и организм включил защитную реакцию...
Поздно. Время обеда… Шепард хлопает себя по лбу раскрытой ладонью - у неё некормленый Явик и очередь дежурить сегодня её.

По кают-компании плавают клубы пара. Пахнет куриным бульоном и немного дымом, и Джейн наощупь пробирается к плите, едва не сталкивается с вынырнувшим навстречу протеанином. У него самый неприступный вид, губы твердо сжаты и взгляд привычный, презрительный, но Шепард вдруг кажется, что под всем этим тревога. Всё ли он сделал правильно? Не ударил ли в грязь лицом с этой дурацкой затеей?
Ей хочется засмеяться, спросить что-нибудь вроде: «Неужели ты так сильно проголодался?», но она, конечно, сдерживается. Явик не всегда понимает юмор, да и шутить под его взглядом не хочется… Она проскальзывает мимо него к плите, заглядывает в кастрюлю. С чертыханьем гасит огонь. Судя по открывающемуся виду, он сварил курицу целиком, просто запихал её в воду и оставил доходить до кондиции, но немного не рассчитал, передержал. Впрочем, не фатально.
Мгновение Джейн смотрит на несчастную птицу, прикидывая, что с ней делать дальше. Она удивлена, обрадована, на мгновение у неё даже вылетает из головы вся вчерашняя фантасмагория, и, в конце концов, она давно уже хотела уговорить Явика начать учиться, но не знала, какие подобрать слова… Через мгновение она, расцветая улыбкой, тянется за ложкой, нашаривает соль и вермишель. Куриный суп – штука отличная, проверенная временем, ей, как не совсем здоровой, точно не повредит…
Протеанин стоит у неё за плечом и с интересом следит за её манипуляциями. Готовить, оказывается, совсем не так сложно.

Когда суп уже съеден, тарелки запиханы в посудомоечную машину, и Явик, вполне удовлетворенный результатом своих трудов, планирует снова убраться в каюту и заняться делами, Шепард говорит ему, улыбаясь:
-Спасибо. – и прежде, чем он успевает ответить, добавляет – Завтра будем учиться готовить овощное рагу.
В воздухе – предвкушение, радость, благодарность, энтузиазм, и Явик не отказывается, хотя первый порыв его именно таков. Только молча кивает. Потому что вчера от неё накатывали волны растерянности и отчаяния, потому что научиться готовить может быть полезно, потому что это, похоже, будет первое его умение, хоть как-то относящееся к созиданию…
И пусть всё вышло случайно, и он отнюдь не хотел масштабной учебной кампании.
Когда Шепард чем-то загорается - сопротивление бесполезно.

Жертву звали Фрэнсис Долвейнг, и узнавать её, изучать, как изучал Шепард, Первый не собирался. Предстоящая работа была всего лишь сторонним контрактом, делом на пару дней. Даже не полноценной охотой – так, средством подзаработать и проверить себя – и особенного напряжения не должна была потребовать.
Контрабандист, торговец красным песком, Фрэнсис в последнее время пытался установить монополию на Омеге. Потихоньку устранял конкурентов, перетягивал на себя их клиентов, расширял дело, действуя аккуратно и довольно умно. Сбыт наркотиков – дело прибыльное, рисковый бизнес, в котором вращаются огромные деньги, и Первый не удивлялся возмущению Арии. Больше торговцев – больше вариантов дури, разные цены, конкуренция и, конечно, налоги. В отсутствии закона все торгующие платили оброк королеве трущоб, и это было выгодно и удобно.
Займи Фрэнсис лидирующее положение – и он наверняка попытается диктовать свои условия.
Конечно, этого было недостаточно, чтобы нанимать стороннего киллера, но Первый подозревал, что имели место и личные мотивы. Предприимчивый Фрэнсис мог убить кого-то не того, мог сказать какую-нибудь опрометчивую глупость. Поводов могло быть огромное количество, и его делом было прийти и убить, а не думать о том, для чего это нужно.
Убийца потому и убийца, что не выспрашивает у заказчика «Почему?» и со стороны Арии было в некоторой степени милостью рассказать о причинах.
Жил Долвейнг в довольно презентабельном по меркам Омеги районе, не выходил из дома без двоих кроганов-телохранителей – с его доходами он мог позволить себе не то что двоих, целый отряд – и основным условием было убийство тихое, незаметное и только хозяина. Не охранников. Соответственно, темные переулки отпадали напрочь – даже если Фрэнсиса-торговца и занесет в один из таких, рядом всё равно останутся кроганы, которых даже профессионалу убить проблематично, а значит, поднимется стрельба, шумиха, придется уходить в спешке…
Куда проще пробраться в квартиру, притаится где-нибудь в тенях, скажем, за спинкой кресла и дождаться, пока Долвейнг не останется в комнате один. Но для этого нужно знать, когда можно застать его дома, и как примерно расположены комнаты, чтобы в случае чего точно знать возможные пути отступления.
Потому сейчас Первый шел присматриваться. Намечать примерный план, вспоминать своё искусство, которое включало, конечно, не только умение ломать шеи и прятаться в толпе, но и чутье на момент, и осторожность, и внимание к деталям. Возможно, в квартиру можно пробраться по вентиляции? Возможно, Долвейнг способен открыть дверь сам, если правильно представиться? Хотя вряд ли, конечно, такие типы часто подозрительны...
Возможно, кто-нибудь что-то знает о нем?

Прежде всего он хотел посмотреть на жертву, и потому устроился в тени, напротив двери, прямо на полу. Скрестил ноги, обнял себя руками за плечи, и приготовился ждать. Возможно, долго. Возможно, до самой ночи.
Он умел ждать, как никто другой.
Неподвижный, сливающийся с темнотой, его заметили бы, только наступив, и мысленно он поблагодарил «Цербер» за черную броню без блеска. Не пришлось искать и тратиться самому.
На девочку Первый обратил внимание примерно через пятнадцать минут бездеятельного ожидания.
Девочка была азари. Маленькая, кожа очень светлого оттенка, она сидела на ступеньках, ведущих на другой уровень, и жевала пирожок. Зубы у неё были очень белые, одета она была в потрепанный комбинезончик – в таких обычно ходили дети на отдаленных колониях – правый ботинок просил каши и был аккуратно затянут грязным растрепавшимся бинтом. У неё была очень чумазая мордашка, глаза контрастировали с кожей и были очень темными, и сиреневая татуировка на щеках – татуировка ли? Первый не очень разбирался в культуре и физиологии азари – расцветала затейливым узором. Самая обычная вентиляционная крыса, в каждом городе, на каждой станции таких тысячи, и Первый напрягся, быстро просчитывая варианты.
Удача улыбалась ему.
Нет лучших помощниц, чем такие вот девочки. Они не умеют стрелять и ничем не помогут в бою, но там, где не пройдет взрослый – ребенок пролезет легко. Его не заметят, его не заподозрят, ему дадут скидку на возраст, и если хочешь узнать город по-настоящему – спроси у них. У драла`фа, вечно незаметных изгоев, которые знают неприметные ходы и лазы, которые умеют прятаться там, где, кажется, спрятаться невозможно, которые знают по именам всех опасных и всех полезных людей. Им известна изнанка вещей, они могут рассказать о многих тайнах…
Только работать с такими бывает нелегко, потому что они никому не верят.

У Хвостатой был сегодня хороший день. Она стащила у одного старого саларианца сотку кредитов – саларианец был не только старый, но ещё и обдолбанный, и потому не заметил вторжения в свой карман – сбежала от ребят Кривого с торговой площади, и в кои-то веки честно купила, а не стащила себе обед. Упаковка сока уже весело плескалась у неё в животе в компании одного пирожка, и второй должен был скоро отправиться туда же, и настроение было просто суперским. К вечеру можно будет купить ещё чего-нибудь поесть, и сбегать на нижние уровни к картежникам, поставить десятку и, может быть, даже выиграть…
Мысли в голове у Хвостатой текли все сплошь благодушные, она с удовольствием жевала пирожок, и когда откуда-то от стены отлип мужик в черной броне – кажется, дрелл, хотя Хвостатая не была уверена – только лениво удивилась, как он так сидел, что она не заметила. Уличная жизнь быстро учит внимательности, не зевай, а то без штанов останешься, и обычно Хвостатая на зрение не жаловалась. Напротив, среди своих чуть не самой зоркой считалась. Но сытость располагает к лени, к тому же не спрашивать же было: «Дядя-дядя, а как ты так спрятался?», и потому она не дергалась. Много необъяснимого случается на свете, это ещё папаня говорил.
А мужик только от своей стенки отошел, как вдруг пополам согнулся, руки к груди прижал. Побелел ещё весь – ну, насколько с чешуей побелеть можно - задохнулся. На нарика он похож не был, так что Хвостатая забеспокоилась, остатки пирожка за щеку запихала. Когда живешь на улице и весь мир против тебя, быстро перестаешь кого-то жалеть, да только для неё это «быстро» не наступило ещё. Воровать научилась, сленг знала, в карты мухлевала, а вот сочувствие всё вытравить не удавалось. Когда по весне Роберт-человек ногу сломал, она над ним сидела, ругалась, еду на двоих таскала. Когда Винсент кровью кашлял, она ему тряпки носила, панацелин для него выклянчивала, не другой кто. Жизнь сиротская, жизнь веселая, вроде и не верь никому, обманут, облапошат…
Поднялась Хвостатая, в три прыжка по ступенькам слетела. Поддержала чернобронного под локоть, плечом подперла. Воды у неё не было, ничего не было вообще, но так хоть усадить, послушать – с сердцем у него что, или другая какая напасть? Если что, так и за водой сбегать…
Дура она, конечно, была. Но так лучше дура, чем дрянь бесчувственная.

Первый про себя удовлетворенно улыбнулся, позволяя девчонке усадить себя к стене. Расчет оказался верным, дети не бояться тех, кто слабее их, и она уже подошла, уже не испугалась. Значит, смелая, глуповатая – к незнакомым мужчинам на Омеге подходить бывает чревато – жалостливая крыска. Идеальный вариант для начала.
Конечно, он рисковал. Будь девчонка подозрительнее – искать бы её до третьего тысячелетия. Но подходить прямо было ещё глупее. Ничьи дети пугливы...
Он привык полагаться на свою интуицию.
Первый открыл глаза, моргнул, словно бы не понимая, где находится, скосил растерянный взгляд на азари. Симулировать боль было легко, тело помнило все старые раны, и он как бы с трудом разжал сведенную на груди судорогой руку. Попытался улыбнуться, словно бы извиняясь.
Играть было просто. И даже немного приятно.

Глаза у мужика были черные, шальные и совершенно бездонные. Хвостатая мгновение смотрела в них, как смотрят в бездну, а потом резко отшатнулась, вспомнив, что они на Омеге, что улица эта безлюдна большую часть времени, и что даже с умирающими нужно держать ухо востро.
-Ты помирать что ли собрался, дядя? – спросила она довольно грубо, стремясь реабилитироваться в собственных глазах – Что с тобой хоть?
-Легкие, - голос у него был хриплый, очень тихий, но оживал он на глазах. По крайней мере, бледность постепенно сменялась вполне здоровым зеленым цветом, и пальцы, судорожно сжатые на груди, разжались. Руки упали на колени.
-Может, тебя довести куда-нибудь? Ну, где ты там живешь?
Мужик усмехнулся краем губ, и Хвостатая вдруг осознала, как выглядит со своим беспокойством. В свои двадцать три была она ещё сущей соплячкой, спасенному хорошо если достала бы до груди, и когда ты приходишь в себя после приступа, а тебе пытается предлагать помощь такая пигалица… Наверное, ему сейчас было очень смешно.
-Не нужно. Лучше скажи – кто живет вон в том доме?
Хвостатой даже оборачиваться не потребовалось. Этот район она знала, как свои пять пальцев, и ответила без запинки:
-Какой-то старый дурак, который дурью торгует, - усмехнулась – на детском личике усмешка эта смотрелась чужеродно – Я как-то была у него, так там такие хоромы, что хоть всех «Синих Светил» засели – и то место останется.
.-Если сумеешь меня туда провести – дам сотню кредитов.
Хвостатая замерла, настороженно глядя на дрелла. Она слышала о таком – мальчишек постарше иногда нанимали наемники и воры для всяких неприятных дел. Не все возвращались, согласившись показать короткую дорогу или постоять на шухере. Но те, кому повезло, возвращались богачами. Сотня кредитов – это много. Это один сытый день, и ещё отложить немножко на всякий случай.
-Грабить будете? – спросила она внезапно осипшим голосом, переходя на «вы», но новый знакомец покачал головой:
-Не совсем.
«Убивать, - разом похолодела Хвостатая, но вслух, конечно, не сказала. Некоторые вещи лучше не знать и не облекать в слова. Пахнуло на неё запредельным ужасом и жгучей тайной, и неужели они такие – настоящие убийцы? Спокойные и вежливые?
Неужели?
-Ползти придется, дядя, - скрывая страх, протянула она, и добавила предприимчиво – И две сотки за то, чтобы я стояла на стреме.
Он усмехнулся:
-Идет, - протянул руку.
«Если выгорит, - думала Хвостатая, пожимая теплую чешуйчатую ладонь – Это будет самый удачный день в моей жизни.»

Вечером, заступив на дежурство, Шепард сразу после диагностики систем открывает почту. Она поздно встала, сначала был обед, потом она несколько часов гонялась по трюму, сбрасывая с пальцев сгустки биотической энергии, и до проверки писем все не доходили руки. К тому же было страшно увидеть ответ от Кольята – если бы он написал что-то вроде «Его давным-давно кремировали», мир Шепард дал бы отчетливую трещину, и ей пришлось бы признать, что пора найти хорошего психолога, а то и психиатра.
Она мгновение медлит, скованная неприятной робостью, потом, разозлившись на себя, с силой щелкает по клавише, пробегает глазами список. Пишет Грант – хватается успехами отряда и количеством уничтоженных врагов. Пишет Джек – предлагает как-нибудь всё-таки завернуть на Центральную, выпить. Миранда интересуется, жива ли капитан. Этита – та, которая матриарх – сообщает, что почти закончила с Морем Теней. Этита – которая малышка-азари из больницы – радуется скорой выписке. Урднот Тора сетует на врачей, которые всё никак её не вылечат, потерявший брата саларианец опять прислал кусочек своей памяти без обратного адреса…
Писем много, Шепард чуть не захлебывается в них, и ответ Кольята – в самом конце. Он отправил его всего через час после того, как получил её вопрос.

«…Шепард, я не знаю, что на тебя нашло, что ты решила спросить об этом именно сейчас.
Нашла время…
Я хотел похоронить его на Кахъе, рядом с матерью, но не успел. Цитадель взорвалась раньше. Думаю, сейчас оно где-то в космосе, и его рано или поздно найдут поисковые отряды. Если, конечно, она не сгорело. Тогда вопрос с кремацией снят.
Почему ты вообще спрашиваешь?
P.S. Хорошо, что никто не знает об этой переписке. Здесь все тебя хотят увидеть и поздравить. А кто не хочет этих двух вещей – тот жаждет убить»

Шепард долго смотрит в экран. Настолько, что перед глазами начинает желтеть весь мир. С одной стороны, она чувствует неимоверное облегчение – она не свихнулась, по крайней мере, есть надежда, что она не свихнулась. Если тело уцелело, то, в принципе, возможно всё. С другой стороны, слишком много вопросов. Кому и зачем нужно воскрешать мертвого дрелла, как он оказался на Омеге, куда бежать, что делать… И параллельно со всем этим она думает – а Кольят-то вырос. Уже не тот сопливый юнец, которому она чуть не сломала челюсть при первой встрече, и не тот юноша, начавший осознавать себя взрослым, с которым она просидела в больнице до вечера, и у которого ночевала в тот поганый день. Сейчас он уже молодой мужчина, вместе с выжившими сотрудниками СБЦ помогает на восстановлении Цитадели, и она тупо смотрит на письмо, думая, что же ответить. Не напишешь же ему: «Мне кажется, я видела твоего отца». Вернее, написать-то можно, но он же или не поверит, или сорвется, бросив все…
Достаточно того, что у неё есть надежда, которая может оказаться ложной.
Дарить её, непроверенную, кому-то ещё нельзя.

-Капитан?
Шепард вздрагивает, просыпаясь – задремала в кресле, переделав все насущные дела. Просканировала встретившуюся на пути планету, вычистила винтовку, почитала старую земную книгу – правда, одолела всего пару страниц – строчки плясали перед глазами, пробила ответы тем, кто в них нуждался, и сама не заметила, как заснула.
Она скашивает мутный со сна взгляд на часы, и инструментрон послушно вспыхивает желтым, отражая – два часа тридцать четыре минуты. Ночь-полночь, подсветка приглушена, и всем, вообще-то, полагается спать. Солана, наверное, так и делает, Явик, должно быть, читает или смотрит что-нибудь, язвительно комментируя всё, происходящее на экране... Пятьдесят Третий стоит над ней и безэмоционально светит лампочкой, похожий на Легиона той поры, когда он ещё не обрел самостоятельную личность.
-Что ты? – спрашивает она его немного хрипло, и гет склоняет голову к плечу привычным движением:
-Хотел поговорить.
От такой новости Джейн мгновенно просыпается, выпрямляется, и взгляд её загорается удивленным интересом. Пятьдесят Третий почти не общается с командой, к этому она уже почти привыкла, перенеся попытки его разговорить на какое-то мифическое «потом», и то, что он внезапно пришел сам, как минимум интересно.
Начинает, конечно, он. Джейн давно привыкла давать приходящим говорить самим, играя роль пассивной слушательницы. Чаще всего это оправдывалось, и начинала говорить она только когда было нужно, когда не могла молчать, и когда общение выходило на более доверительный уровень. Сначала же, раз уж пришел, нужно дать выговориться, не прерывая.
Традиция.
…Всплывает вдруг в голове – Джокер однажды рассмеялся – «Сделаем копилку «Поговори о своей проблеме с Шепард», а потом разобьем её и купим новый крейсер».
Смешно. И главное, правда.
А Пятьдесят Третий переступает с ноги на ногу – движение органическое полностью, явно подсмотренное у кого-то – молчит долгую минуту, как будто не решаясь начать. А потом спрашивает – кажется, или слышно волнение?
-Зачем вы позволили ему сделать это, коммандер?
И раздраженно дергает лицевыми платинами, на недоуменный вопрос «Кому?»:
-Вы называли его Легионом.
И вот на этом месте с Шепард слетают те жалкие остатки сна, которые ещё сохранились. Она потирает лицо ладонями, встает. Кажется, разговор предстоит серьезный и долгий, а значит, нужна ясная голова, да и просто – говорить за кофе легче.
-Пойдем, - говорит она, пытаясь сообразить, что же ответить, и гет послушно следует за ней на кухню, подчиняясь повелительному жесту, усаживается за стол. Пристраивает руки на столешницу. Терпеливо ждет, пока капитан поставит на огонь кофеварку и вытащит с верхней полки шкафа заначку с кофейными зернами. Шепард редко балуется настоящим кофе, всё-таки он очень дорог, но сейчас, похоже, подходящий случай.
-Помешать ему значило убить, - говорит она, словно диалог не прерывался. Достает с той же полки маленькую ручную кофемолку. Игрушка пижонская, в их просвещенном веке больше в ходу электрические, но Джейн досталась именно такая, и ей даже нравится делать всё самой. Она и близко не домохозяйка, поэтому всё, что связано с приготовлением пищи каждый раз восхищает и удивляет её, не успевает стать рутиной. Когда у тебя руки привыкли к снайперке, а не к поварешке, она становится приятным разнообразием – А он был моим другом.
-Вы знаете, что он сделал? – спрашивает Пятьдесят Третий, и Шепард, повернувшейся к нему спиной, кажется, что между лопаток ей упирается тяжелый взгляд. Но какой взгляд у гета, у которого вместо глаз зрительные анализаторы?
-Вживил вам обрывки жнецовского кода, - отвечает она, высыпая в кофемолку зерна. Поворачивает резную ручку. Вообще ей эту штуку подарили на Земле, причем кто – так и не удалось выяснить. Сначала она казалась бесполезной, потом как-то прижилась. Запах свежемолотого кофе щекочет ноздри. – Сделал так, чтобы каждый гет стал отдельной личностью.
Пятьдесят Третий медленно кивает. Сцепляет пальцы в замок – снова жест органиков.
-Да. Но вы не понимаете, что это значит.
Джейн кивает. Конечно, она не понимает. Какой бы богатой фантазией она не обладала – представить себя на месте живой машины несколько проблематично. Может быть, именно поэтому она так тянулась к Легиону и так стояла за гетов? Потому что не могла, и одновременно жаждала понять?..
-Мы – геты. Мы – единое целое. Так было. Каждый из нас – сотни личностей под одной оболочкой. Человеческая аналогия – хор. Мы – сотня голосов в одном хоре. Каждый из нас. – Пятьдесят Третий передергивает плечами, лицевые платины движутся, выдавая волнение – Мы не знаем одиночества. Мы не знаем страха. Гибель одного голоса, гибель сотни голосов – ничто. Так было.
Шепард помешивает вскипевший кофе, склоняет голову, усиленно пытаясь представить. Но на это не хватает даже её – максимум, что ей удается выжать из себя – это огромную толпу людей, сложенных в одного человека. Она даже хихикает, представив себе эту картину, а гет за её спиной продолжает:
-Теперь же все изменилось. У гетов нет тайн. У гетов нет приватности. Геты не умеют общаться на уровне личности. Теперь мы вынуждены учиться. Быстро учиться. Каждый должен осознать себя. – он делает паузу, словно переводя дух, но это, конечно, имитация. Машины не дышат - Мы стали умнее. Но мы познали и одиночество. Раньше не было границ между гетом и гетом. Теперь – есть. Теперь все мы геты, но уже не в том смысле, что раньше. Один откололся от всех. Один решил за всех.
Джейн наливает кофе в чашку, садится напротив Пятьдесят Третьего. Она с трудом понимает, что он имеет в виду, но вдруг приходит ей в голову – она человек, и потому бытность личностью для неё обычное состояние. Другого не может и быть. И потому она нормально восприняла предложение Легиона, не задумавшись…
Хотя думать тогда, конечно, было некогда.
-Он сделал неправильно, - продолжает Пятьдесят Третий, и Шепард отпивает кофе, пристально глядя на него. Интересные грани открываются. Воистину интересные. – Он решил за всех.
-И ты?..
-Вернул бы всё, хотя бы для себя.
Джейн кивает. Кофе обжигает губы, зато сонливость окончательно отступила, и Пятьдесят Третий сидит, закинув ногу за ногу, и речь его вдруг похожа стала на речь органика. Значит, в машину он только играл, не желая становится подобным не-синтетикам, значит, всё это лишь стремление вернуть уже утраченное прошлое…
Шепард не знает, жалеть ли его, потому что он был изменен против воли, или потому что он никак не может принять это изменение.
-Почему ты говоришь об этом только теперь? – спрашивает она, и гет пожимает плечами:
-Нет данных?
У Шепард уже не возникает сомнений - в механическом голосе слышна явственная ирония.

Когда они расходятся – кофе выпито, обо всем важном, о чем Пятьдесят Третий хотел рассказать сегодня, они уже поговорили и помолчали – Шепард спрашивает у него:
-Теперь ты будешь говорить со мной?
И гет кивает:
-Принято.

Им и правда пришлось ползти – девочке на четвереньках, Первому по-пластунски. Кажется, вентиляцию на Омеге делали специально с расчетом, чтобы только самый большой энтузиаст мог забраться в неё по доброй воле, потому что развернуться было негде, потолок чуть ли не царапал спину, и будь у Первого хоть какие-то зачатки клаустрофобии и не так много опыта – пусть и не осознанного – биться бы ему в истерике. Даже и так на ум в первое мгновение пришла ассоциация с похоронами заживо. Но стоило ему сосредоточиться на задании – и это прошло.
Сложнее всего приходилась на поворотах. Даже маленькая азари возилась по паре минут, что уж говорить о взрослом мужчине, которому и вовсе приходилось проявлять чудеса гибкости...
Когда они только забирались в этом кошмар клаустрофоба, Первый спросил у девочки:
-Как мне тебя называть?
И получил в ответ:
-Хвостатой. – и тут же, вполне закономерное - А мне тебя как, дядя?
-Первым.
Так и познакомились, обменявшись кличками. Первый не знал своего настоящего имени, а Хвостатая, наверное, не собиралась раскрывать своё новому знакомцу просто так. Или тоже не знала – бывает, что дети растут на улицах, понятия не имея о своих родителях и о именах, данных при рождении. Как прозвали товарищи – так и ладно.
Не то чтобы Первого очень уж огорчала их судьба.
Где-то через пятнадцать минут Хвостатая остановилась. Ловко перевернулась, плюхнувшись на попу. Отряхнула запылившиеся коленки. Сказала:
-Там решетка. Наверное, старый кого-то боится, вот и поставил.- отряхнула ладошки. Пожала плечами – Поползли назад?
Первый только усмехнулся. Протиснуться мимо девчонки, он, конечно, не мог – слишком узкой была вентиляционная шахта, у него и так плечи терлись о стены – но вот протянуть руку – вполне. Только Хвостатая сидела почти вплотную к решетке, чуть не опираясь на неё спиной, мешая, и Первый мотнул головой – ползи ближе. Понятливая девчонка послушалась, придвинулась к нему почти вплотную, и он, наконец, смог нормально разглядеть препятствие. Толстые прутья перегородили лаз. Похоже, Долвейнг опасался чего-то – наверное, у него была хорошая интуиция, а может, почувствовал общий настрой Арии – и пытаться что-то сделать с ними руками было бы глупо и бесперспективно. К счастью, у Первого были не только руки.
Он протянул к решетке ладонь, напрягся, и воздух заискрился синим, замерцал, поплыл. Хвостатая пискнула, вжимаясь в стенку, а прутья поползли, начали деформироваться под давлением, решетка оплывала по краям, как оплывает мороженое на жаре, и, Первый с резким выдохом сорвал её, ударив со всей силой. По вентиляции прошел тихий гул.
-Ну, ты крут, дядя, - сглотнув, выдала Хвостатая, но Первый только дернул уголком губ, и подтолкнул девчонку – ползи дальше. В восхищении он не нуждался. Только в хорошем проводнике.

Жил Долвейнг богато. Несколько комнат, отделанных с явным вкусом, картины на стенах и, кажется, даже ковер на полу в гостиной. Глядя на всё это великолепие из вентиляционного люка, Первый думал, что Фрэнсис-торговец относится, пожалуй, к тем, кто, сколотив состояние на красном песке, девочках или убийствах, начинает держать себя словно какой-то лорд. Пьет вино из высоких бокалов, говорит тихо и подчеркнуто вежливо, носит шикарные костюмы и вообще стремится создать образ аристократа. Кто-то даже покупается на все эти ужимки, «уважаемый», «приятно видеть вас», сигары и лощено-вычурные жесты. Кто-то даже забывает о том, что вот этот милейший человек, изображающий из себя знатного и прекрасного, может убить, не моргнув глазом, и, если как следует покопаться, легко найти в нем всё того же торгоша, не думающего о чужих жизнях.
Первому всё равно было, кого убивать. Но таких хамелеонов-перевертышей он любил в качестве жертв особенно. Казалось даже, что мир после их смерти станет капельку лучше.
Хотя какая, в принципе, чушь…
-Ползи к выходу, - сказал он девчонке, аккуратно открывая решетку. Она, конечно, даже не скрипнула – Если кто-то придет – лучше задержи его. Сумеешь?
-Оплата? – деловито поинтересовалась Хвостатая, и Первый ответил:
-Как вернусь.
Азари надула губки, но он уже не смотрел. С трудом спустил в люк ноги, повис на руках, и мягко спрыгнул – благо, ковер заглушил и так тихий удар. Решетка, закрывавшая вентиляционную шахту, встала на место – это Хвостатая, перед тем, как уйти, озаботилась. Хорошая девочка. Не очень умная, иначе не впуталась бы во всё это, но догадливая и предприимчивая. Удобная, как союзник.
Первый прильнул к полу, замер, прислушиваясь. Долвейнг был дома, они отследили это специально, и теперь нужно было только услышать, где он. Дыхание, шаги, шипение открываемой банки пива или льющаяся вода – что угодно подойдет.
Фрэнсис вообще был удобной жертвой. Оружие носил, считая себя неплохим стрелком, выходил только с телохранителями, но, похоже, свой дом искренне считал крепостью. Впрочем, Первый в чем-то его понимал. Не встреться ему Хвостатая – искал бы он лаз в вентиляцию и все нужные повороты до скончания века. Не живи Хвостатая в этой вентиляции ещё до того, как Долвейнг заселился в квартиру, до того, как в неё заселился кто-то вообще – точно пришлось бы идти через дверь. Всего лишь маленький просчет, надежда, что наемники не полезут в неудобный лаз, не найдут нужного ответвления, не сломают решетку…
Они бы, скорее всего, и не полезли.
Просто Арии повезло нанять настоящего убийцу.
Первый прислушался ещё, и, наконец, уловил – тихий шорох бумаги, скрип стула, дробь по клавишам… Кажется, даже ночью – а ведь сейчас было не меньше двух часов – Долвейнг работал или читал. Что же, его беда. Умереть во сне было бы проще и безболезненнее.

Хвостатой было тревожно, и будь она настоящей крысой, голый розовый хвост её сейчас трясся бы, как в лихорадке. Она сидела на тех же ступеньках, где всё началось, и нервничала, подумывая сбежать. Первый оказался несколько круче, чем ей представлялось изначально, и сейчас было страшновато – а ну, как он и её прибьет, как свидетельницу? Триста кредитов против жизни, кажется, неравная ставка, но жизнь Хвостатая, как и все беспризорыши, берегла мало. Каждый день можно сдохнуть - бандиты ли прибьют, болезнь ли какую подхватишь, с голода помрешь – возможностей уйма, и обычно за риск не платили. Даже не собирались платить. А на триста кредитов можно несколько дней жить безбедно, или даже новые ботинки купить, потому что старые уже приходили в негодность... Нет, кредиты перевешивали, и потому Хвостатая ждала. Беспокоилась, то засовывала руки в карманы, то вынимала их обратно, но ждала.

У Фрэнсиса-торговца оказались длинные черные волосы и холеное белое лицо. Тонкие пальцы, узкие плечи. Он сидел за столом, что-то набирал на терминале, изредка сверяясь с лежащей рядом бумажкой, и, конечно, не услышал шороха в темноте. Тело помнило старую науку, вбитую, кажется, намертво, вошедшую в плоть и кровь, и Первый не думал, что делает. Просто делал. Мягко ставил ногу – сначала на носок, потом на пятку – дышал совсем тихо… Можно сказать, что вовсе не дышал. Говорить с жертвой он, естественно, не собирался, ему платили не за это, и руки сработали сами, как только расстояние стало достаточным для захвата. Одну ладонь на затылок, вторую под подбородок и, не давая раскрыть рта для крика, не давая дернуться, одним резким движением сломать шею. Хрустнули позвонки, тело торговца обмякло, и Первый отступил на шаг. Отер ладони друг о друга, стирая ощущение бившейся под ними мгновение назад жизни.
Ни малейшего сожаления не было в нем. Только удовлетворение.

Когда Первый выбрался из лаза, Хвостатая испытала одновременно облегчение и желание бежать, куда глаза глядят. Он был спокоен, никакой крови на броне или чего-то похожего, и только глаза-бездны смотрели равнодушно и удовлетворенно. Вспомнилось – как-то раз у старой турианки с верхних уровней сбежала любимица-ящерица и, когда они всей кодлой поймали строптивую тварь, которая в процессе перекусала почти всех, глаза у рептилии были такие же. Равнодушные и удовлетворенные. Словно твари нравилась кровь разумных существ.
А Первый отряхнулся, прогнулся назад, разминая мышцы, потом нашарил во внутреннем кармане и протянул ей обещанную награду. Триста кредитов, огромные деньги, и Хвостатая быстренько сныкала их в потайной кармашек в рукаве. Приходилось быть осторожной и деньгами не светить – увидит кто из мальчишек и всё. Считай, опять нищая.
-Ты мне ещё понадобишься, - сказал дрелл, проследив за её манипуляциями, и Хвостатая, смотревшая на него снизу вверх, нахмурилась. Тип этот был интересен, и платил хорошо, но опасность от него за версту учуять можно было. Один раз рискнула – выгорело. Стоит ли ещё раз рисковать?
-А ты его убил, да? – в невпопад спросила она, и тотчас прикусила язык. Сорвалось то, что тревожило, улетело, не воротишь…
Но Первый не рассердился. Сказал только:
-Умная девочка. – и снова продолжил своё - Где тебя искать, если будешь нужна?
Хвостатая задумалась. Будь она настоящей крысой – плюхнулась бы на хвост и принялась бы мордочку мыть. Говорят, от этого думается лучше. Не было у неё постоянного места обитания. Все улицы – дом родной, когда у Винсента с пацанами переночуешь, когда в вентиляцию прибьешься, когда в трущобах в уголке прикорнешь…
-От входа в «Загробную Жизнь», налево, - начала она, решившись – Есть лаз вентиляционный. Ближайшие пару дней там буду, чтоб тебе удобнее искать было. Не найдешь – подожди.
То было одно из убежищ любимых, в которые она заходила редко, чтобы пацанам не пропалить. А то найдешь хорошее местечко, оглянуться не успеешь – а его уже кто-то занял…
Жизнь несправедлива, ещё папаня говорил.

-Это не нож, это недоразумение, - говорит Явик, и Шепард закатывает глаза. Первый урок готовки начинается, она разморозила овощи – довольно просто, упаковка сама приводит их к комнатной температуре при раскрытии – вручила протеанину нож и всю необходимую посуду, сама уселась на столе, скрестив ноги. Откуда у неё столь далекая от этикета привычка – уже не вспомнить. Просто нравится сидеть высоко и в удобной позе, ногу немножко дергает болью, но она уже привыкла. Сегодня её роль – роль инструктора, и от этого хочется истерически хохотать – учить чему-то Явика скорее всего окажется сложно и занятно. Возражать он начинает уже сейчас.
-Тебе же не нужно резать им кому-то горло, - говорит она, поглаживая травмированную ногу. – Или вскрывать броню. Он всего лишь кухонный…
Протеанин издает своё неподражаемое «Пф-ф-ф», двумя пальцами пытается согнуть лезвие. Он сильный, даже очень сильный, и сталь потихоньку гнется, отчего Шепард снова закатывает глаза.
-Явик, не надо, - просит она, вспоминая, что у них всего пять кухонных ножей, и что этот самый удобный из них. – Мне этот нож нравится. И другой я тебе не дам.
На неё поднимается тяжелый янтарный взгляд, но, по крайней мере, лезвие оставляется в покое. Даже выправляется в исходное положение, и Джейн облегченно выдыхает. Нож ей действительно нравится. И другой она, если бы первый оказался сломан, действительно бы не дала. Даже не смотря на перспективу готовить на двоих все оставшееся время.
-Итак, сначала нужно всё порезать, - говорит она учительским тоном, и нашаривает на столе морковку. Её дело – показать. И, заодно, объяснить, как что называется. – Желательно делать это мелко и на доске…

Сначала резать морковку Явику не нравится. Нож почти тупой по его представлениям, доска неудобна, и он вообще с трудом вспоминает, зачем в это ввязался. Кажется, стремлений было три. Помочь Шепард не впасть в депрессию – был миг, когда он думал, что она не выдержит, забьется в истерике, а потом намертво замкнется в себе – научиться хоть что-то создавать, а не разрушать, и, конечно, он не всегда будет с капитаном, а значит, стоит научиться кормиться самому. Одним фастфудом сыт не будешь, особенно таким, как здешний…
Но ссыпая в миску первую порезанную морковь, Явик думает, что это не такие уж железные причины. Можно было бы обойтись и без этого, и вообще, что может быть забавней, чем существо его цикла, находящееся на его ступени развития, прожившее номинально больше пятидесяти тысяч лет, возящееся на кухне?
Разве что оно же, в окружении детишек.
Он передергивается, представив такую картину.

Шепард смотрит на него и думает что, похоже, зря это затеяла. Движения у протеанина механические, особенного энтузиазма он явно не испытывает, и вдруг ей приходит в голову забавная мысль. Она, конечно, не знает, получится ли, но попробовать всё-таки можно.
В конце концов, он солдат, координация и скорость отличные, и почему бы и нет?
-Смотри, - окликает она Явика, и тот оборачивается через плечо, косит малым глазом – тем, что придает обзору особенную широту. А Шепард находит одну из картофелин – слава богу, для их чистки на кухне есть специальная машинка – подбрасывает её в воздух, и ловко ловит на нож – раз, другой, третий – так, что на столешницу, совсем рядом с ней падает горка довольно аккуратных полукруглых долек. Всё-таки долгие войны не прошли даром, и шеф Гернер на второй «Нормандии» любил блеснуть подобным умением. Джейн тогда редко наблюдала за процессом приготовления пищи, но иногда видела, как повар, словно рисуясь, шинкует в воздухе капусту. Половинка кочана ложилась на стол мелкой стружкой за один раз и, конечно, она не могла не позавидовать и не заинтересоваться. И не спросить – тоже не могла.
Она давно уже не проделывала этот фокус, потому сомневалась, но вышло всё совсем не так плохо. Разве что один кусочек картошки всё-таки улетел под стол.
-Сможешь повторить? – спрашивает она у Явика, полагая, что ему проще будет рассматривать готовку как тренировку скорости и координации, и оказывается права. Он молча подбрасывает другую картофелину, щурясь, пытается повторить. Успевает не совсем, где-то с четверть остается не порезанной, но интереса у него явно прибавляется. Джейн улыбается, наблюдая за тем, как он тянется за второй картофелиной.
Рагу у них, кажется, всё-таки получится.

Второе препятствие на пути к готовому ужину подстерегает их на уровне жарки. Явик не сразу понимает объяснения, вернее, не понимает их вовсе, и Шепард приходится соскочить со стола – конечно, шрамы отзываются болью, но это уже привычно – встать рядом с ним к плите.
-Посолить, поперчить, - перечисляет она, потряхивая над сковородкой солонку – Перемешать…
Протеанин смотрит на неё с интересом, а она берет его руку в свою, показывает круговые движения, которые не дались ему сразу. Раз, другой обводит сковородку, снимая налипшие к краям овощи, и Явик не сразу сбрасывает её пальцы, предпочитая разобраться точно.
От внезапно пришедшей мысли Джейн улыбается, говорит:
-Мы похожи сейчас на семейную пару.
И он фыркает в ответ:
-Я не зоофил, женщина.
Конечно, Шепард по всем канонам нужно оскорбиться, но она только смеется взахлеб, сама не зная, почему.

Когда они заканчивают и уже раскладывают получившийся кошмар на тарелки, на запах рагу приходит Солана. Достает из холодильника свой ужин, занимает место слева от капитана, и вскоре они с Шепард уже непринужденно болтают об отличиях человеческих кораблей от турианских, а тех, в свою очередь, от кварианскик.
"Мы похожи на семью, - думает Джейн параллельно. Косится на Явика, который, кажется, собирается вступить в разговор.
И почему-то ей совсем не хочется смеяться.
Разве что чуть-чуть. По инерции.

Уже ближе к рассвету, когда Омега только начинала засыпать, Первому снова снилось море. Теплое и ласковое, оно тихонько накатывало на берег, и небо над ним было светло-розовым, перемешанным с сиреневым и фиолетовым. Раннее рассветное небо. Где-то кричали чайки – протяжно и тоскливо, так, словно всё не могли дозваться кого-то, и Первый шел по песку босиком, не зная, куда идет. Черная броня осталась в реальности, как и темное удовольствие убийцы, и логика чужих слов. Здесь были только волны, чайки и небо. Иногда под ногу попадала витая узорчатая ракушка, и Первый отбрасывал её в сторону, не останавливаясь, чтобы подобрать.
Ему вообще было удивительно спокойно, память, стремившаяся пробудиться и захлестнуть сознание, молчала, и в воздухе пахло йодом и свежестью. А ещё – ранним утром, когда всё кажется капельку нереальным.
Как во сне.
Почему-то Первому казалось – у него есть цель. Он должен куда-то дойти и что-то сделать. Встретить кого-то знакомого, найти что-то важное, увидеть что-то стоящее… Что-то в том духе.
Её он увидел издалека. Приметные рыжие волосы, он узнал бы их где угодно, и осознание – убить, конечно, что же ещё у него может быть за цель! – оказалось приятным. Сделало сон как-то понятнее. Просто разум ищет путь выхода для накопившегося напряжения, просто он слишком много думает о том, что должен сделать, просто…
Она обернулась, когда он был в двух шагах. Не закричала. Не отшатнулась, и знакомое выражение ужаса не задрожало в её глазах.
Напротив. Она улыбнулась – открыто, радостно, словно встретила лучшего друга - сама шагнула навстречу.
И в этом странном сне Первый не ударил, как должен был сделать в реальности.
Не ударил – только протянул руку, пальцы слегка подрагивали…
Он проснулся, так и не коснувшись.

Потом он сидел на кухне, пил травяной отвар и бездумно подбрасывал и ловил нож. Ему не нравились такие сны. Подрывающие самую основу мироздания, заставляющие сомневаться в самом себе. Какого черта творится у него с подсознанием, если он вдруг начал сочувствовать жертвам? Ещё бы Долвейнга в подобном бреде увидел, вообще было бы славно…
Отвар кончился быстро, и долго терзаться Первый не стал. Всё равно заснуть ещё раз вряд ли получилось бы, да и часы показывали семь часов по общему. Самое время вставать и заниматься делами. Забывать все глупые видения.
Ему нужно было доложиться Арии и получить свою награду. Задать ей несколько вопросов, которые при первой аудиенции было бы несколько опрометчиво задавать. Ну, и, конечно, найти Хвостатую, растолковать ей задачу с корабликом Шепард.
Дел было много, и всё равно, влезая в броню, защелкивая все клапаны, Первый чувствовал, как тянет в груди какая-то глухая тоска.
Чувствовал – и злился.

В «Загробной жизни» ещё не до конца закончилась смена. Усталый бармен протирал стойку, один из охранников Арии пинками выгонял наружу пьяного в хлам турианца, две танцовщицы – одна в простыне, из-под которой торчал только нос и каблуки щегольских сапожек, вторая в обычном рабочем наряде – пили кофе, сидя за угловым столиком. Ещё одна азари, кажется, постарше, курила, сидя на стойке и покачивая ножкой. Было в её позе что-то неуловимо-развязное, неприятное. Чувственные губы, покрытые сиреневой блестящей помадой, складывались в полуулыбку, и смотрела она хитро, хоть и читалась в лице усталость после трудовой ночи. Глаза у неё были темные, похожие на глаза Хвостатой, но Первый, конечно, не вглядывался. Он вообще не смотрел на сотрудников этого веселого заведения. У него, в конце концов, были дела, ради которых он и пришел.
Однако у азари, кажется, появилась какая-то мысль. Она загасила сигарету в пепельнице – на пальцах её блеснули всё тем же сиреневым аккуратные острые ноготки – спрыгнула на пол. С тихим цоканьем каблучков двинулась к Первому. Бедра её покачивались, одежда больше выставляла напоказ, чем скрывала, и, наверное, она была даже красива. Если убрать налет вульгарности и смыть косметику, которой было слишком много…
Вот пошла навстречу, улыбаясь мягкой полуулыбкой, коснулась плеча Первого, словно они были в очень узком походе, и ей не хватало места, чтобы пройти, прижалась бедром, плечиком…
«Может быть, ты хочешь развлечься? – читалось в этом движении. – А, красавчик?»
Может быть, ей хотелось немного подзаработать. Может быть, он просто глянулся ей – странность вкуса азари давно уже никого не удивляла. Может быть, она просто была немножко пьяна после ночи танцев. А может быть – всё сразу накладывалось друг на друга…
Первому было всё равно. Он скинул руку девушки с плеча, чуть грубее, чем требовалось, оттолкнул её. Не больно, но так, что азари отступила на шаг, по инерции попятилась. Обиженно надула губки. Она явно не поняла реакции гостя, она явно считала себя привлекательной…
Откуда ей было знать, что Первый вдруг испытал острый приступ отвращения, когда наманикюренные пальчики коснулась его плеча? Откуда ей было знать, что всплыли в его памяти вдруг совсем другие руки – тонкие, неухоженные, с коротко подстриженными ногтями, застарелыми мозолями? Откуда ей было знать, ещё раз, трижды и навеки, что показалось ему - всего на мгновение – что одно это прикосновение измена, что он кому-то клялся в вечной верности?
Первый смотрел на свои пальцы – черная броня перчаток, черная, как ночь, как его собственные глаза, как глубина космоса – и ему хотелось удариться головой о стену, выбить из неё напрочь всю память, развлечься с синекожей девчонкой, убить ещё пару жертв…
И никогда больше, никогда вообще, не испытывать странных смешанных чувств, к которым он, боевой инструмент, оружие в чужих руках, был просто не приспособлен.
Никогда больше.
Nevermore.