Сердца в Арлатане

[BioWare-Fanfic-Club]

Название: Сердца в Арлатане.
Автор:  Irisviel
Бета:  Trishka
Категория: Dragon Age
Рейтинг: R
Персонажи и пейринги: дети: Алистер, НМП, НЖП; взрослые: все те же и Кусланд.
Жанр: drama, missing scene, angst, наверное, дарк.
Размер: около 7000
Аннотация: это просто история троих друзей, которых в одночасье лишили детства и заставили вырасти. Каждый из них продолжал по-своему бороться, но пришедший в страну Мор диктует свои правила.
Предупреждения: педофилия, изнасилование, смерть персонажей. Содержит элементы легенды про Арлатан.
От автора: закадровая история про моего Алистера. Вернее, сама история не про него, а про его друга, по большей части, но в общем, фик написан (помимо его главного назначения), чтоб облепить историю моего Алистера, которая началась с феста на Вейсхаупте за Алистер-тим, новыми деталями. Теоретически фик связан с Пятью демонами Алистера Тейрина (если точнее, то только с первыми тремя драбблами), практически — читать обе работы необязательно, чтобы въехать в суть.
Ко всему прочему, фик родился благодаря Сердцам в Атлантиде Стивена, счастье мое, Кинга. Ни на что не претендую, мне просто хотелось переложить главную мысль его книги на Тедас.
И последнее: фик написан еще на четвертый уровень ФБ (чем объясняется педофилия), и является очередным пунктом в моем авторском росте, что не отменяет того, что я жажду любой критики.
Статус: закончен.

То лето выдалось жарким. Даже слишком жарким. Воздух, казалось, плавился и рябил, и находиться на солнце было невыносимо. Когда спускались сумерки, легче не становилось: душно, и горячий, слабый ветерок продолжал обжигать. Трава оставалась зеленой только под кронами деревьев, да и то не везде. А озеро Каленхад, казалось, со дня на день высохнет совсем. Старики, которые пережили еще начало оккупации, не могли вспомнить более жаркого лета. Чтоб как-то спастись, жители Редклифа заимели привычку в полдень собираться в таверне, чтоб выпить кружку-другую холодного эля и переждать самое пекло. Тогда вся работа останавливалась, и редкие взрослые да дети оставались на улицах деревни. Билли особенно любил это время. Можно было лежать на траве под деревом, слушать жужжание насекомых и представлять, что кроме него на свете никого больше нет. Если бы ему предложили, и правда, остаться единственным человеком на свете, он бы не согласился, но ничего предосудительно в том, чтоб просто пофантазировать, он не видел. Именно в один из таких полдней в деревню и приехал странный старик, о котором Билли так и не смог забыть.
— Эй, ты знаешь, что за гость у тетки Розалинды?
Билли открыл один глаз и лениво посмотрел на подошедшего мальчика. Алистер – его лучший друг, житель замка Редклиф, ярый любитель мабари и главный задира. Некоторые взрослые говорили, что он сын самого эрла Эамона, но Билли не верил. Если бы Алистер был сыном эрла, то обязательно похвастался бы этим перед остальными, но он всегда называл Эамона дядюшкой и никогда не говорил о своих родителях. Возможно, это тайна, которую Алистеру раскрывать было нельзя, но Билли и не настаивал, он считал, что у каждого должны быть секреты, которые должны остаться секретами даже для самых близких людей.
— Я от тебя впервые слышу, что к ней хоть кто-то приехал.
Старая Розалинда была местной сумасшедшей. Ее обзывали ведьмой, и никто не решался подойти к ее дому в одиночку. Конечно, если бы она была настоящей колдуньей, храмовники давно бы уже забрали ее в Круг, но они только отмахивались: из нее маг такой же, как из Преподобной Матери. Зато дети очень любили придумывать новые и новые байки про старую страшную ведьму, которая питается человечиной и по праздникам любит готовить похлебку из нежного молодого мяса девочки семи-восьми лет от роду. Этим можно было напугать только девчонок и то, только подкрепив рассказ угрозой затащить в дом Розалинды, чтоб проверить.
Но, разумеется, если бы и получилось притащить к старухе хоть одну девчонку, никакой похлебки не получилось бы. Мать Билли рассказывала, что Розалинда никогда не была ведьмой, но когда-то была в здравом уме и даже дружила с его бабушкой. Все случилось после того, как ее муж и сын погибли во время схватки между шевалье узурпатора и рыцарями короля Мэрика. Безутешная вдова начала медленно сходить с ума. Она сутками ходила по деревне и звала своего сына, вешала на доску проповедника объявления о помощи в поисках. Часто приходила в церковь и просила рыцарей поискать ее мужа, лодку с телом которого она сама спустила на воду. Многие поговаривали, что мальчик выжил, потому что его тело так и не нашли, но, если это и было так, никто с тех пор не видел сына Розалинды. И Билли думал, что, наверное, это и к лучшему — ему бы не хотелось когда-нибудь увидеть свою мать в таком состоянии. Да и те, кто сражался вместе с сыном Розалинды, говорили, что лучше бы он был мертв, в мальчика попали разрядом молнии, и, скорее всего, он тронулся умом.
— Может, это еще один колдун, и они устраивают шабаш? — заулыбался Алистер.
— Ну, да. Если Анна-Мари завтра исчезнет, я знаю, кого винить.
— Если она уже сегодня не исчезла. Ты ее видел?
— Не-а, я сегодня весь день помогал матери по дому.
— Значит, мы просто обязаны найти ее и защитить, — решительно заявил Алистер и протянул руку.
Вздохнув, Билли воспользовался помощью и встал. Идти куда-то, искать Анну-Мари ему совсем не хотелось. Солнце нещадно палило, а он уже и так обгорел настолько, что облазит, да и голова не покрыта — так торопился уйти из дома, что совсем забыл об этом. Но, зная Алистера, можно было догадаться, что он так просто не отстанет.


Анна-Мари Норт была первой красавицей деревни. Ее мать — орлесианка со смешным акцентом, которая и дала девочке столь странное имя — служила портнихой у леди Изольды и частенько шила из остатков ткани уменьшенные копии нарядов эрлессы для своей дочери, а в белокурые локоны вплетала цветные ленточки, которые здорово развевались на ветру, когда Анна-Мари бежала. Но, разумеется, ее красота была не в модных орлесианских платьях. Просто она была особенной, у нее была особенная улыбка и особенные глаза, она как-то по-особенному смеялась и по-особенному говорила. Билли нравилась Анна-Мари, он думал, одень ее хоть в мешок из-под зерна, а она все равно будет такой же симпатичной, да и, несмотря на то, что она была значительно младше, с ней было куда интереснее, чем с остальными девчонками, а иногда и мальчишками.
Они нашли Анну-Мари у озера. Она хныкала, размазывая слезы по чумазому лицу, кидала в воду плоские камушки из собранной у ног кучки и наблюдала за тем, как они скачут по водной глади. Билли тогда еще подумал о том, что такое зареванное лицо выглядит очень симпатично. Он сам не понял, почему ему так показалось, но было в этих грязных подтеках что-то завораживающее. Будто они открывали что-то светлое и чистое в девочке. А может быть, наоборот, скрывали что-то, что раньше не давало разглядеть ее.
— Что, Розалинда уже пыталась утащить тебя к себе? — подбежав к Анне-Мари и опустившись перед ней на колени, спросил Алистер.
— Ты о чем? — удивилась девочка.
— Да чтоб ее саму демоны куда-нибудь затащили! — не слыша ничего вокруг, выругался Алистер, за что и поплатился. Анна-Мари запустила в него камешком, попала в колено и, судя по тому, как он начал приплясывать на одной ноге, бросок был что надо. Билли стоило усилий скрыть улыбку, настолько смешно это выглядело.
— Не говори так, это неправильно!
Билли фыркнул. Конечно, проклинать беззащитную старушку было неправильно, но не это так разозлило Анну-Мари, ей не понравилось само проклятье, а не его адресат. Пожелай Алистер, чтоб у Розалинды, скажем, изо рта полезли лягушки, она бы только поддержала. Особенно после прошлогоднего случая, когда старуха зажала ее в церкви около алтаря и рассказывала о том, что сын очень красивый и видный жених и им обязательно нужно познакомиться. Анна-Мари тогда не на шутку испугалась и еще неделю не выходила из дома без матери.
— Что случилось? — присаживаясь на песок, спросил Билли.
— Люси сказала, что я зазнайка.
Девчонки — странные существа. То они дружат, то не дружат, и эту тонкую грань иногда очень сложно уловить. По крайней мере, для Билли это было очень сложно. Люси – единственная девочка во всей деревне, которая без зависти и злобы относилась к красивым платьям и достатку семьи Анны-Мари и не боялась с ней дружить. В иные дни эти двое выглядели, будто лучшие друзья, а порой настолько сильно ненавидели друг друга, что, казалось, между ними сверкают молнии.
— И почему она это сказала? — спросил Билли.
— Наверное, потому что я сказала плохо о ее брате.
— Это тот, который уехал в Денерим? — Алистер, заинтересовавшийся разговором, перестал прыгать на одной ноге и как ни в чем не бывало начал запускать плоские камушки из кучки собранной Анной-Мари.
— Ага. Но он скоро возвращается, потому что у него кончились деньги. Люси сказала, что во всем виновата Жемчужина, ну я и рассказала ей о том, что мама говорила сэру Джозефу, что денеримская Жемчужина – это такое место, где продажные женщины и пропащие мужчины собираются творить свои темные делишки.
— Темные делишки? Правда? — рассмеялся Алистер и даже выронил камушек, который собирался отправить в озеро. — Темные делишки!
Билли тоже начал посмеиваться. Сначала боязливо, несмело, но очень скоро смех друга передался ему в полной мере, и оба мальчишки заливисто хохотали. А через несколько мгновений послышался и звонкий голосок Анны-Мари. Тогда это словосочетание звучало и забавно, и запретно, будто они подслушали очень взрослую шутку, смысл которой не совсем понятен, но удовольствия от этого не меньше.
— Алистер, ты болван, это не смешно, — сквозь смех выдавил Билли. Слукавил, конечно, но у него уже начал болеть живот, и надо было это как-то прекратить.
— Ах, я болван? А ты мокрый болван! — хрюкая от смеха, Алистер схватил друга за ноги и потащил к озеру.
— Вы оба мокрые болваны! — побежав к ним в воду, крикнула Анна-Мари.
— А ты грязнуля, — обрызгав подругу с ног до головы, ответил Билли.
Он всегда будет вспоминать это время, как самое счастливое в его жизни. Когда все было просто, когда граница между добром и злом была четкой и нерушимой. Когда повстречать старую Розалинду было самым страшным событием, а самым счастливым — когда Алистер приносил из замка сладости. Потом Билли часто будет вспоминать это время и думать, что все дети изначально рождаются счастливыми, и это не зависит от достатка семьи или титула, который они будут наследовать, просто они по-другому видят, по-другому чувствуют. Тогда они все чувствовали по-другому, тогда Арлатан еще не ушел под землю.

— К Розалинде кто-то приехал? — удивленно спросила Анна-Мари. Она сидела на большом, нагретом солнцем камне и выжимала волосы, смотря на мальчишек свысока. Билли тогда подумалось, что она могла бы быть самой королевой, настолько красиво и величественно она выглядела.
— Угу. Какой-то очень странный старик. Мне даже показалось, что он чем-то на нее похож, — ответил Алистер, лежавший на берегу с раскинутыми в стороны руками. Под ним уже образовалось большое темное пятно из мокрого песка, и Билли подумал, что, когда он встанет, у него вся спина будет в этой грязи.
—Может, стоит сходить, посмотреть? Я слышала, когда старые ведьмы приглашают к себе кого-нибудь, значит, они собираются умирать и им нужен преемник.
— Да чушь это, Розалинда никакая не ведьма. Просто старая сумасшедшая старуха, — выжимая рубаху, сказал Билли.
— Нет, она ведьма. Я еще в церкви это поняла, у нее взгляд страшный. Не как у нормальных людей. — Анна-Мари округлила глаза и уставилась на Билли. Он решил, что если у старой Розалинды был именно такой взгляд, то он полностью понимает, почему ее считают ведьмой.
— Ладно, вы как хотите, а мне надо домой. Отец, наверное, уже вернулся из таверны, и ему нужна будет моя помощь, — сказал он и, махнув рукой, отправился в деревню.
— Тогда завтра пойдем! Мне тоже надо возвращаться, а то дядюшка скормит меня мабари, — ответил Алистер и, обогнав Билли, побежал в замок.
— Только попробуйте завтра отказаться! — крикнула вдогонку Анна-Мари, тряхнув мокрыми волосами и развалившись на камне.

Мать Билли была из тех женщин, которые пекли отличный хлеб и сами выглядели, будто из теста. Таких еще называют булочками, за что частенько получают, если не от самих «булочек», так от тех, кто их любит. Большая женщина с добрыми глазами и черными, как вороново крыло, волосами вырастила дочь и растила сына. Билли мог поклясться, что у нее это отлично получается – воспитывать детей. Да и у его отца тоже здорово получалось, как ему думалось. Если в деревне и была самая счастливая семья, то он мог бы без колебаний назвать таковой свою.
— Уильям? Это ты? — с кухни раздался счастливый и хриплый, будто она недавно рыдала, голос матери.
— Да. Что-то случилось? — Билли поспешил на кухню, пусть голос был и счастливый, но его мать плакала крайне редко, поэтому ему стало как-то не по себе.
— Твоя сестра, она прислала нам письмо, — загадочно начала мать и сделала паузу, всхлипнув. — Она выходит замуж за своего рыцаря, Уильям!
Его старшая сестра, Кэйта, несколько месяцев назад уехала в Гварен знакомиться с родителями рыцаря, которого встретила в Денериме на ежегодном праздновании освобождения от оккупации. До этого мать долго не отпускала ее, поэтому несколько лет влюбленные встречались только, когда он приезжал в Редклиф. Совсем недавно они все-таки получили родительское благословление и отправились в Гварен. Билли мало что понимал в этих процедурах, но ему досталась отдельная комната, и он был счастлив. Да и сестра выглядела довольной, а мать постоянно повторяла, что все должно быть хорошо, ведь сэр рыцарь был таким приятным и честным мужчиной. Билли думал, что она в первую очередь говорит это для себя, чтоб не волноваться за Кэйту, но он и сам не верил в то, что рыцарь может плохо поступить с его сестрой. Ведь рыцари они честные и сильные, рыцарь будет до конца защищать свою даму и не даст ее в обиду.
— Я рад, мама, — улыбнувшись, сказал Билли.
— А еще сэр рыцарь прислал тебе подарок, — улыбнулась она в ответ и протянула Билли длинный тяжелый сверток.
Ему редко дарили подарки, не говоря уж о том, чтоб без повода, да почти чужой человек. Их семья была не бедна, но и не богата. Для того чтоб хорошо есть приходилось отказывать в таких маленьких радостях. Большая часть игрушек, которые у него были, принесены Алистером из замка, а некоторые вещи, перештопанные матерью на несколько раз, когда-то носил еще отец. Но Билли не жаловался, многие в деревне жили куда хуже да просили милостыню у церкви. К тому же, родители иногда делали ему маленькие сюрпризы на большие праздники. Но сейчас, разворачивая тяжелый сверток, он чувствовал себя самым счастливым мальчиком в Тедасе.
— Настоящий меч! — с восторгом воскликнул Билли, вытащив из свертка уменьшенный и тупой двуручный клинок.
— Ох, Создатель, — схватилась за грудь мать, - Уильям Эванс, не смей даже думать о том, чтоб попросить кого-нибудь наточить его.
— Хорошо, мам, — ответил он, готовый на все, лишь бы меч никто не забрал. Пусть тупой, но настоящий и как раз под его рост. Билли решил, что это самый счастливый день в его жизни.


— Ух ты! — воскликнула Анна-Мари, когда увидела клинок. — А ты умеешь с ним обращаться?
— Пока еще не совсем, — уклончиво ответил Билли, — но, думаю, я смогу научиться.
В тот день все казалось другим: пустые по случаю полуденного сбора в таверне улицы были особенно таинственными и навевали светлую грусть; Анна-Мари была особенно красива, и ее белые ленточки в волосах, казалось, сияли; безоблачное небо особенно радовало, и даже отсутствие ветерка не могло омрачить этот прекрасный, наделенный особым смыслом день. Его обычная жизнь наполнилась какими-то иными, более глубокими и значимыми тонами, в которых, казалось, можно было найти ответы на все вопросы. Но тогда у Билли еще не было вопросов. Даже спустя много лет он не сможет сказать, откуда взялось то странное чувство и что было ему виной: настоящий меч в руках или то, что в тот день Арлатан начал погружаться под землю.
— Эй, ребят!
Билли и Анна-Мари обернулись на голос, уже зная, кого увидят. Так оно и было: запыхавшийся Алистер остановился в трех метрах от них и, опираясь руками на согнутые колени, пытался восстановить дыхание. Он выглядел так, будто бежал от самого замка до деревни и ни разу не остановился. Пот струйками стекал из-под рыжего ежика на лоб, ноги до икр были в прилипшей пыли, а рубаха настолько мокрая, будто вчера он ее так и не высушил.
— Еле успел, — признался Алистер и одарил их вымученной улыбкой. — Мне надо сказать вам кое-что очень важное. Только отдышусь минуту и скажу, — кивнув, пообещал он, казалось, не столько им, сколько себе.
Билли это не понравилось. Совсем не понравилось. Он почему-то не хотел знать о том, что должен сказать ему Алистер, и, вообще, предпочел бы сегодня остаться дома. Гадкое предчувствие, как маленький червячок, заворочалось в животе, и его начало мутить. Не сильно, так обычно случается, если очень испугаться. Билли посмотрел на Анну-Мари: она тоже начала нервничать, он заметил, как подрагивают ее ресницы, заметил, что она перебирает подол платья. И это ему не понравилось еще больше. Что было причиной таких предчувствий – так это странная отчаянная или смиренная улыбка, которая не сходила с губ Алистера всю бесконечную минуту, пока он восстанавливал дыхание. Билли знал его давно, около пяти-шести лет, и ему хватило этого времени, чтоб понять – Алистер никогда не стал бы так улыбаться, даже не пытаясь скрыть собственное отчаяние, не будь дело серьезным. Если бы это было что-то поправимое, то друзья давно бы уже слушали причитания о том, что это все несправедливо и надо что-то делать.
— Меня отдают в Орден, — наконец проговорил Алистер.
— Какой Орден, — переспросила Анна-Мари.
—Храмовников.
— Когда ты уезжаешь? — в горле у Билли запершило, и он с трудом смог озвучить самый важный вопрос: — И когда вернешься?
— Думаю, что никогда. Тетушка Изольда уж точно не позволит мне вернуться, она так долго старалась выставить меня из замка и не даст работе пойти насмарку. Да и я не хочу возвращаться, не хочу видеть этого предателя дядюшку. — Алистер помолчал и добавил: — Я чуть не разбил амулет матери о его голову, но он увернулся. Не знаю, от чего мне досаднее: от того, что я не попал или от того, что это был амулет матери.
— Но почему? — Анна-Мари начала всхлипывать, и Билли протянул к ней руку, стараясь успокоить, но она отшатнулась. — Почему? — Закрыла ладонями рот и разрыдалась.
— Извини, я не хотел, чтоб ты из-за меня плакала. Прости. Наверное, мне лучше уйти, — Алистер выглядел совсем растерянным, и глупый смешок, который последовал за его словами, лучше всего подтверждал это. Всего мгновение поколебавшись, он сорвался с места.
Билли и сам хотел разрыдаться, расхныкаться, как девчонка. Пусть его потом будут обзывать плаксой, пусть будут дразнить, но какого демона он должен сдерживаться, если его лучший друг уезжает навсегда, а он не может найти в себе силы успокоить девчонку? Билли смотрел на место, где только что стоял Алистер, и не понимал, что с ним. Ему было обидно, что друг так быстро, будто это ничего страшного, навсегда распрощался с ним, было стыдно, что он сам просто молчал, было страшно оставаться одному и хотелось хотя бы обнять Алистера. Казалось, что если он хоть что-то не сделает, то умрет на месте. И Билли побежал. Он бежал так быстро, как только мог, про себя моля Создателя, чтоб не опоздать. Из деревни в сторону замка вела только одна дорога — слава Андрасте — она поднималась в горку, и можно было надеяться, что именно там расстояние между друзьями сократится. Но глубоко в душе Билли понимал, что ему не успеть, как бы он не старался. Алистер выносливее, сильнее, Алистер часто тренировался с рыцарями в замке, Алистер почти каждый день проходил по этой дороге.
— Ал! — на бегу звал Билли, надеясь, что друг его услышит и остановится.
Он понимал, что не может бежать быстрее, что предел его возможностей достигнут и он развил максимальную для себя скорость, но усталости не чувствовал. Будто все чувства отключились и осталось только стремление догнать друга, будто это перекрыло весь остальной мир, оставив лишь маленькое окошко для того, чтоб смотреть под ноги и не падать, будто от этого зависела вся его жизнь.
Он так и не догнал Алистера. Просто в определенный момент понял, что добежал до ворот замка и уперся в железные прутья решетки. По щекам стекали слезы, кожу вокруг глаз стянуло, и он был уверен, что все время, пока бежал, рыдал как девчонка. Может быть, такого зареванного и уставшего, его бы и впустили в замок и он смог бы найти там Алистера, но Билли не решился, испугался. Он просто отшатнулся от решетки и, собрав все силы, побежал назад.
Обратная дорога была куда сложнее, усталость, ноющие ноги и жара обрушились на него. Больше не было того барьера, который защищал Билли на протяжении всего пути от деревни до замка, больше не было той цели, за которой он был согласен бежать пока не рухнет замертво. Даже меча и того не было, и Билли не помнил, где его оставил и не помнил, бежал с ним или без него, но в тот момент, это было совсем неважно. Тогда он мог думать только о том, что больше никогда не увидит своего лучшего друга.


Через десяток лет он не будет уверен в том, чего хотел бы больше — не бежать за Алистером в тот день или не возвращаться в деревню. То, что произошло тогда, круто изменило жизни его и Анны-Мари, и он никогда не решит к лучшему или к худшему. В один день, за несколько часов, пока редклифцы распивали эль в таверне, трое детей уходили под землю с Арлатаном. Для них детство закончилось мгновенно. Возможно, для Билли оно закончилось тогда, когда он последний раз видел Алистера, а возможно тогда, когда тихий сдавленный крик раздался от берега озера, в нескольких сотнях метров от деревни.
Билли сам не понял, почему свернул и направился к источнику крика, просто ему показалось правильным проверить все ли в порядке. Продираясь через засохшие кусты, он все отчетливее слышал заглушаемые чем-то крики и стоны. Он тогда жутко испугался, но будто какая-то сила не давала ему свернуть. Он упорно шел, стараясь издавать как можно меньше звуков. Представляя себе самое страшное, он уже готовился, превозмогая усталость, бежать за помощью в деревню. Хотя, чем бы это помогло, напади на кого-нибудь волк? Ноги у Билли отказывались просто идти, не говоря о том, чтоб бежать, а таверна, в которой собрались почти все жители, кроме женщин с маленькими детьми, находилась на возвышении. Как ни старался, Билли не мог вспомнить, видел ли на улицах хоть одного взрослого. Может быть, проходил кто-то, но мало ли куда может идти в жаркий полдень человек? Возможно, просто припозднился и спешил в таверну, чтоб не одуреть от температуры, а возможно, Билли почудилось. В тот момент, когда он увидел запыхавшегося Алистера, опирающегося на полусогнутые колени, в голове все перемешалось, и он уже не мог быть хоть в чем-то уверенным.
Пройдя несколько метров, Билли остановился. А так ли он хочет знать, что там происходит? Так ли хочет быть втянутым в возможное убийство, ограбление или обед дикого зверя? Ведь, если подумать, он просто ребенок, мальчишка, у которого даже меча и того уже нет. Что сделает девятилетний мальчик против дикого животного или разбойника? Билли считал, что он смелый и благородный, считал, что может поступать правильно, что бы ни стояло на кону. И сейчас вся его храбрость и правильность таилась в темной зелени кустов, а он не мог решиться сделать последние шаги. Спасовал именно тогда, когда судьба дала ему шанс доказать себе и остальным, чего он стоит, чего стоят его храбрость, правильность и благородство. Чего стоит все, чем он жил с самого рождения. Решив, что больше никогда не позволит матери читать ему сказки, Билли выдохнул и шагнул вперед.
Он предпочел бы оказаться омерзительным трусом и предателем, чем своими глазами видеть то, что происходило на поляне. На траве лежала Анна-Мари, на которой не было одежды, кроме ленточки, вплетенной в единственную оставшуюся косу. Рядом на примятой зелени частями валялось ее платье, остающееся узнаваемым только благодаря яркому узору, в котором угадывалось дыхание Орлея. На нем же были раскиданы белокурые выгоревшие волосы вместе со второй ленточкой, еще час назад она была белоснежной, а теперь на ней алели мазки, будто кто-то решил вытереть об нее пальцы. На Анне-Мари пыхтел огромный, косматый старик. Лица его Билли не видел, зато хорошо видел покрытую тонкими, точно белые ниточки, шрамами спину. Он двигал задом, тыкаясь точно между ног Анны-Мари, а по внутренней стороне его левого бедра (внутренней стороны правого не было видно, но скорее всего, и там тоже) стекала ярко-алая кровь. Билли догадался, что делал старик, и его затошнило. Он видел повернутое к нему лицо подруги — правую его часть, левая терялась в высокой траве — и от этого вида ему поплохело еще больше. Ее губы кровоточили и распухли так, что нельзя было сказать, где заканчивается верхняя и начинается нижняя. Нос клонился влево, будто размяк и стекал к земле; ему показалось, что если срочно не убрать ее с солнца, она вся растает и впитается в почву. Открытый голубой глаз внимательно смотрел перед собой, но Билли она не видела, будто стеклянный шарик с красивой голубой сердцевиной вставили вместо ярких глаз Анны-Мари. Если она растает, то этот шарик будет единственным, что останется от самой симпатичной девочки в деревне. Билли живо представил, как бы это выглядело: кремовая кашица с тонкими полосками плохо перемешенного красного и блестящий стеклянный шарик, лежащий сверху и сверкающий на солнце. Будто и не было никогда Анны-Мари, которую одевали по последней орлесианской моде.
И Билли закричал.
Старик со шрамами резко вскочил и развернулся. Его большой живот, который от пупка вниз ровно посередине пересекала полоска темных волос, качнулся; окровавленное достоинство — совсем не такое, как у Билли — стоящее колом, точно у него там палка, начало скукоживаться, а лицо исказил испуг. Казалось, будто он просто нашкодивший мальчишка, которого застала за шалостью мать и сейчас собирается выпороть — такое у него было выражение лица, совсем не похожее на то, что должно быть у насильника маленьких девочек. Анна-Мари шевельнулась и всхлипнула, и Билли, не отдавая себе отчета в том, что делает, схватил ближайшую валявшуюся на земле палку и кинулся на старика, продолжая вопить что есть силы. Он ни тогда, ни потом не понял, почему поступил именно так, но безумное желание сделать этому кабану побольнее, чтоб он почувствовал то же, что чувствовала Анна-Мари — а хорошо бы еще больше — полностью заглушило голос разума, и вместо того, чтоб броситься в деревню за помощью, Билли бросился в атаку.
Он смутно понимал все, что там происходило и единственная мысль, которая билась у него в голове, была «победить». Не выжить, не убить и не наказать, а именно победить. Он не хотел, чтоб жизнь старика прервалась, хотя, без сомнений, тот этого заслуживал, не хотел во что бы то ни стало остаться в живых, но он хотел, чтоб Анну-Мари больше не трогали. Хотел, чтоб она смогла уйти отсюда, что таить, он сам хотел бы увести ее, но если для того, чтоб она могла покинуть это проклятое место, ему придется тут остаться, пусть будет так. Поэтому Билли остервенело колотил палкой перед собой, уворачиваясь от огромных, измазанных кровью лап старика.
Он был всего лишь мальчишкой. Испуганным, отчаянным, загнанным в угол, но все еще мальчишкой. Он пришел сюда сразу после безумной пробежки за Алистером и изматывающего обратного пути под палящим солнцем и, если бы не подобные обстоятельства, то был бы способен разве что лечь в кровать и проспать до завтрашнего утра. Если Билли и попадал по старику, то не сильнее укуса комара. Он мог бы подумать и прицелиться в открытое, чувствительное место, но думать в тот момент было непозволительной роскошью, тогда можно было только желать, чувствовать и интуитивно махать палкой, надеясь, что не промажешь.
Когда из зеленой темноты показался встревоженный лодочник, Билли уже дрыгался под стариком, прижатый к земле, хрипел сдавленным горлом и пытался сорвать огромные лапищи со своей шеи. Лицо его было красным, а губы посинели. Хорошо, что Анна-Мари этого не видела, к тому времени она была уже без сознания. В первые мгновения, после того как старика стащили с него, Билли хапнул как можно больше воздуха — до боли много, ему казалось, что он вот-вот лопнет — а потом посмотрел на подругу. «Она умерла, умерла!» — прошелестела мысль.
«Все было напрасно, я не успел».

— И Арлатан погрузился под землю, — прошепелявила Анна-Мари, заканчивая свой рассказ об эльфах. Она все еще не поправилась, ее губы были в черных подтеках и казались размазанными по лицу, под глазом красовался желтый синяк, который сполз с брови, а нескольких передних зубов не хватало. Ее коротко подстригли, стараясь сровнять остальные волосы с отрезанной косичкой, и теперь, когда она улыбалась, она напоминала мальчишку — смешного и неказистого. Билли удивлялся ее силе воли: про зубы она беспечно заявляла, что они все равно бы выпали, про волосы, что отрастут, а на синяки внимания не обращала, только иногда морщилась, когда пила или ела. Но, все-таки, что-то в ней изменилось, и Билли чувствовал это. Она стала все больше времени проводить наедине с собой, перестала ходить в церковь и часто вздрагивала из-за ничего. Могла молча сидеть, а потом резко вздрогнуть. Он не знал, что с Анной-Мари, но ему это не нравилось. Что-то очень мудрое, что хранится в душе каждого ребенка, хранится, пока он не вырастет и не перекроет этот слабый голос разумом, подсказывало, что его подруги больше нет. От нее осталась раненная оболочка, и внутри зарождался новый человек. И Билли был не уверен, что этот новый человек понравится ему.
— Ты точно уверена в том, что это про наших эльфов рассказ? Может это сказка? — Анна-Мари покачала головой, и Билли вскочил, рассерженно пнув ногой землю. Он злился не столько на эльфов, которые в легендах были такими могущественными и прекрасными, а на деле являлись простыми попрошайками и нищими, он больше злился на Анну-Мари, которая делала вид, что ничего не произошло. Но он-то помнил, у него все еще не сошли синяки на шее, да и на нее было страшно смотреть. И он злился на себя, потому что не нашел сил заговорить об этом. — Да не могут это быть те эльфы, которых я видел. Эти замухрышки, а в Арлатане жили какие-то совсем… что надо.
— Они сильно изменились, вот и все.
— Ага, конечно, — зло передразнил Билли.
— Прекрати, — тихо сказала Анна-Мари, задумчиво смотря на озеро. Она сидела на том же камне, что и неделю назад, когда Алистер все еще был тут, а Арлатан еще не ушел под землю. — Когда ты уезжаешь?
— Завтра. Кэйта уже прислала письмо с ответом. Написала, что будет мне рада и с нетерпением ждет встречи, — тихо ответил он. Злость испарилась, будто спокойный тон и пугающая взрослость подруги стерли ее, как тряпка пролитое молоко со стола.
— Понятно.
Билли посмотрел на Анну-Мари и попытался вспомнить ее прежнюю, чтоб перекрыть этот образ избитого мальчишки, но не смог. Именно в тот момент он понял, насколько сильна его ненависть к тому старику. И насколько сильно он хочет отомстить. Насильник оказался потерянным сыном Розалинды. Когда его вели в деревню, избитого лодочником, доведенного до того же состояния, в каком была Анна-Мари, старуха выбежала на улицу и кинулась с кулаками на мужчин, следящих, чтоб ее сын не сбежал. Как рассказывала Билли его мать, в тот же момент из домов выбежали женщины, привлеченные шумом. Одна из них, испуганная руганью, вышла с псом и, когда узнала о том, что случилось, спустила собаку. Конечно, это был не боевой мабари, простая дворняга, которая есть в каждом доме, но старой Розалинде и этого было достаточно. Когда на улицу выбежала мать Анны-Мари, она кинулась на старуху, отпихивая пса и обещая придушить собственными руками. Билли очень живо представлял себе эту сцену — красивая орлесианка в ярких одеждах в толпе ферелденцев пытается увести собаку от старухи только для того, чтоб собственными руками задушить ее. Ему так и слышался мягкий, грассирующий говор. Билли не был уверен, что ему нравилось, как поступили со старой Розалиндой, но жалости или сочувствия он не испытывал.
Как только он оклемался после драки со стариком и узнал о том, что Анна-Мари жива, сразу попросил мать написать сестре письмо с просьбой к ее рыцарю взять Билли в ученики. Если он не смог защитить подругу, то чего он стоит? Да, он хорошо потянул время и громко поорал на всю округу, что и привело лодочника в заросли, но что было бы с ними обоими, не будь лодочника поблизости? Наверное, сам Билли был бы мертв, а Анна-Мари вскоре последовала бы за ним. Так чего он стоит сам по себе? Именно за ответом на этот вопрос он решил отправиться в Гварен. А еще затем, чтоб больше никто и никогда не смог причинить Анне-Мари вред. Он станет рыцарем, защитником и сможет победить любого врага, который посягнет на его прекрасную даму. А этой дамой, без сомнений, была именно Анна-Мари.

— Ты такая сладкая, — пыхтит усатый, потный толстяк ей прямо в ухо. Антуанетта отворачивается. Она давно привыкла сдерживать отвращение, и ее больше не тошнит, но все еще каждый раз — как испытание на прочность. Когда она ехала в Денерим, полная надежд и мечтаний, думала ли она, что все может получиться именно так? Что она придет именно к тому, от чего бежала?
Огромные грязные лапищи с нежно-розовыми ногтями, окаймленными черной, несмывающейся грязью, больно сжимают ее грудь. Антуанетта думает о том, что скоро ее небольшие аккуратные полушария будут напоминать раздавленное яблоко. И когда она станет выглядеть потасканно, ее просто выкинут из борделя, как использованную тряпку. Ей уже даже не страшно ждать это время, все равно жизнь здесь заключается только в ожидании. Почему она не пошла в Жемчужину? Еще год назад, когда она сюда попала, свежая, чистая, с невинным личиком, возможно, ее бы туда взяли. И она бы обслуживала богатых клиентов, пусть таких же ублюдков, но в меньшем количестве и за большие деньги. Возможно, смогла бы накопить и не бояться того дня, когда придет в состояние профнепригодности. Но тогда она просто не знала о существовании Жемчужины, а тот мужчина, который ее сюда привел, так убедительно лгал о прекрасных условиях и хорошей оплате. Она верила, всему верила, ведь не навсегда ей быть шлюхой, просто временная мера, чтоб как-то устроиться в городе, встать на ноги, найти приличную работу. Но, правильно говорят люди, нет ничего более постоянного, чем временное.
Антуанетта скучает по дому. Когда она бежала оттуда, думала только о том, что не хочет жить с мужчиной, не хочет быть его собственностью, не хочет позволять ему дотрагиваться до себя. Она бежала от матери, которая постоянно намекала на замужество, бежала от деревенских, которые на каждом углу судачили о ее трагическом детстве и сломанной судьбе. Она бежала и думала, что в городе будет лучше, все-таки, она воспитана чистокровной орлесианкой, считающей, что женщина в первую очередь должна быть красивой и утонченной, а потом уже работящей. Она бежала в поисках другой жизни, красивой, свободной, без обязательств перед мужчинами. В итоге она оказалась заперта в борделе. А из-за Мора никак не может решиться отправиться обратно в деревню: сопровождающих сейчас не найти, хотя вещи она уже давно собрала. Она может только надеяться, что их новый король — Алистер Тейрин, Серый Страж, освободит страну. Она верит, что освободит, она знает.
Борова трясет на ней, когда он кончает. Антуанетта хрипло стонет ему в ответ. Томно, чтоб еще вернулся. Пусть ей и не хочется вновь ложиться с ним, но если не будет таких боровов, она останется без работы. Ей вторит еще один стон, громкий, наполненный болью и отчаянием, а потом раздается оглушительный визг. Боров вскакивает, бегает по комнате, тряся своим инструментом в гнезде черных волос, что-то бормочет, а Антуанетта вслушивается в крики. Когда звон железа добавляется к воплям, она быстро натягивает на себя платье и открывает окно. Она прекрасно помнит, как сюда ворвались разбойники и она не успела выпрыгнуть. Тогда случилась одна из самых долгих ночей в ее жизни. Стражники сюда не заходят, только если расслабиться, и помощи ждать не откуда, поэтому она бежит. Второй этаж – не слишком высоко, но и не так низко. Внутренне подготовившись к приземлению, она рывком выпрыгивает из окна и с визгом приземляется.
Она не могла бы сказать точно, но, возможно, она повредила ногу. Сломала, подвернула — все одно, нормально бежать уже не сможет. Но она не для того переживала страшнейший ужас, чтоб теперь умереть здесь от клинков неведомых налетчиков. С трудом поднимаясь, Антуанетта хромает до ближайшего проулка — по крайне мере, там будет, где спрятаться. На встречу бежит напуганный работяга.
— Что происходит? — кричит она ему.
— Мор!
Антуанетту будто громом поражает, она прислоняется к стене и хватает ртом воздух. «Мор». Страшное слово, которое несет в себе ужасные картины, по рассказам бабок, знакомые всякому жителю Тедаса. Она чувствует, как по коже ползет что-то склизкое, взбирается по ноге, медленно, дюйм за дюймом. В ужасе она приподнимает юбку и видит огромное пятно скверны, которое пожирает ее кожу. Она визжит и дергает ногой в попытке скинуть с себя мерзость. Уже через мгновение она смотрит на свою ногу, удивленно распахнув глаза — ничего. Чистая, невредимая кожа, только маленький старый порез (ввязалась в пьяную драку, и ее чиркнули ножом), и никакой скверны.
Гарлок появляется внезапно, привлеченный визгом. Он хватает Антуанетту за горло и шепчет ей тихо: «Мать».

Вильям широко размахивается тяжелым мечом и обрушивает его на голову ближайшего генлока.
Переулок, в котором его отряд встретился с кучкой генлоков под предводительством эмиссара, совсем неподходящее место для драки, и рыцари, избегая потерь, планировали просто закидать монстров бутылями с зажигательной смесью, когда кто-то крикнул, что в руках у эмиссара девка. Сначала все решили, что она мертва и первый бутыль полетел в гущу противников, но когда девицу лизнул огонь, она заверещала так, что только мертвый бы не услышал. Скорее всего, они решили спасать вурдалака, но приказ будущей королевы был четок и ясен — жители города не считаются вурдалаками, пока это не подтверждено, и получают защиту. Для подтверждения им нужно было чуть больше времени и куда меньшее расстояние, поэтому бой пришлось принять.
Вильям смотрит по сторонам: он посреди тел порождений и рыцарей. Все настолько залиты кровью, что очень сложно отличить где чьи части. Он и сам кровоточит — колотая рана в груди, неглубокая, но очень болезненная. Девица, из-за которой все случилось, лежит придавленная гарлоком. Вильям думает, а стоила ли она того, и, тяжело опираясь на меч, идет к ней. Оттаскивает тело эмиссара и переворачивает девушку на спину. Дыхание перехватывает, кажется, что через дыру в груди из легких уходит весь воздух. Вильям закрывает глаза.

— Уже? — спросила Анна-Мари, внимательно наблюдая за травинкой у носков собственных туфель. За целый день она ни разу не посмотрела на него. Билли думал, что она просто обиделась: из троих друзей в деревне остается только она, но что-то в ее поведении не давало ему покоя. Не давало поверить в то, что она просто обижена.
— Да, скоро тут пройдет караван, с которым договорилась Кэйта, я пойду с ними.
— Долгий путь тебе предстоит, — легкая улыбка, точно мазок кисти неумелого художника — быстрая, нечеткая, слабая. Лживая.
— Мне не нравится прощаться, поэтому давай я тебя просто обниму и пойду, хорошо? — спросил Билли осторожно, боясь, что она может вспомнить о сыне старой Розалинды. Он был полностью готов услышать отказ и не обидеться, но…
— Хорошо, — твердо кивнула она.
— Ты уверена?
— Да.

Девица одета весьма скудно, на ней остались только лоскуты одежды, удивительным образом прикрывающие все что надо, кроме левой груди, на которой виднеется синеватый отпечаток огромной ладони. Ее светлые, выгоревшие волосы разметались по земле, испачкавшись в крови и грязи. На горле заметен еще один отпечаток ладони — поменьше и с маленькими ранками у кончиков пальцев. На носу еле заметная неровность — когда-то он был сломан, а нижнюю губу в правом уголке пересекает тонкая ниточка шрама. Но всего этого Вильям не замечает, он смотрит только на открытые голубые глаза, будто стеклянные, смотрящие в одну точку перед собой. Он смотрит на них, и ему кажется, что девица сейчас растает в его руках, превратится в грязную бежевую кашицу с плохо перемешанным красным, и на поверхности будут плавать два красивых голубых глаза, весело переливаясь светом далеких огней.

Билли несмело протягивает руки к Анне-Мари, и она немного подается к нему. Он, качнувшись вперед, заключает ее в объятья и слышит сдавленный всхлип. Уже решает отпустить, как она начинает кричать и отбиваться, отталкивает его с такой силой, что Билли падает на землю, нелепо приземлившись на попу. Он поднимает глаза и видит, как она убегает.

— Анна-Мари, — шепчет Вильям и сам не может поверить в это смелое предположение. Это никак не может быть она, ведь она должна быть в Редклиффе, замужем за каким-то храмовником, должна сейчас готовить своим детям ужин, обещая, что папа обязательно вернется. Но эти глаза, эти стеклянные шарики с красивой голубой сердцевиной невозможно не узнать.
В переулок медленно заходят гарлоки. Вильям смотрит на них, а их все прибавляется, все новые и новые изуродованные скверной твари заходят в узкий зазор между домами. Он не может оторвать глаз, не может поверить, не может придумать, что теперь делать. Анна-Мари рядышком начинает кашлять и приподнимается на локтях. Ее голубые глаза смотрят точно на толпу гарлоков, и она начинает кричать. Пронзительно, тонко, оглушающе. Будто надеясь, что твари испугаются ее крика и убегут, но порождения только хрипят и сверлят людей глазами.
— Я с тобой Анна-Мари, — кивает ей Вильям.
— Билли? — понимание отражается на ее лице мгновенно. Он вновь кивает: знала бы ты, как я рад тебя видеть. Знала бы ты, сколько бы я отдал, чтоб не видеть тебя. Он слабо улыбается ей и с боевым криком бросается на врага. Каждая убитая тварь увеличивает шансы Анны-Мари сбежать. И сейчас сэр Вильям собирается максимально повысить эти шансы. Тяжелый меч крутится вокруг него, как мельничное колесо, будто сам по себе, но на место убитых порождений приходят новые, на место одного становятся два, и клинок вязнет в гниющих телах, застревает в пропитанных скверной костях, крошится о ржавые нагрудники. Вильям понимает, что ему осталось всего несколько мгновений на то, чтоб убить еще хоть немного тварей, когда замечает светлые волосы, испачканные в грязи и крови. Анна-Мари неподалеку, с зажатым в руке кинжалом, будто танцует с гарлоком, только благодаря удаче уходя от ударов тяжелой, ржавой секиры врага. Она не убежала, она осталась тут и приняла бой. Вместе с ним. «Все потеряно», — проносится в голове Вильяма.

— Алистер, там эмиссар! — кричит леди Кусланд, лихо отрубая гарлоку голову. Алистер бежит к магу порождений. Вот они и пришли к последнему бою. Как величественно звучит «последний бой», а «решающий бой» и подавно. Хотелось бы рассмеяться, сказать о том, что все эти слова глупо и вычурно отражают настолько важный момент, но в горле будто ком, а губы парализованы. Ужас, который охватывает при одной только мысли о творящемся вокруг, не дает дышать нормально, глубоко: только короткие, частые вздохи, не дающие достаточно воздуха. К убитым горожанам — простым людям, не воинам, можно привыкнуть - это война, а на войне нет невиновных, но убитые маленькие, беззащитные дети все еще шокируют. Крохотные тельца, разбросанные по всему Денериму, с вывороченными внутренностями, точащими из-под кожи костями, иногда расплющенные до неузнаваемости. Когда все только начиналось, когда он шел с Кусланд в башню Ишала, он думал, что готов ко всему. Когда они бороздили Глубинные Тропы, в поисках поддержки Бранки, он думал, что отвратительнее зрелища уже не увидит. Когда они разбирались с оборотнями, думал, что большей жестокости не существует. Но теперь, стоя тут, пройдя долгий путь от Остагара и гибели Дункана, когда они остались последними Стражами, последними, кто мог спасти Ферелден, сейчас, когда все войска собраны, все приготовления закончены и они встретились с ордой лицом к лицу, сейчас он думает, что ошибался. Есть куда более страшные вещи, чем матка и древнее проклятье безумного эльфа.
Алистер подбегает к эмиссару, когда с кончиков лап твари срывается огненный шар и летит в толпу порождений. Удивляться не приходится – они не щадят своих. Удивляет то, что заклинание полетело в сторону противоположную от Кусланд и остальных спутников Серого Стража. Алистер толкает порождение щитом и бросает короткий взгляд на освещенный огнем переулок. Несколько горящих гарлоков и двое людей: мужчина и женщина. Они горят, и, скорее всего, спасти их уже не представляется возможным, но что-то заставляет Алистера смотреть на них, не дает отвести взгляд. Их лица, покрытые чернеющей, пузырящейся кожей, пальцы, которыми они срывают с себя лоскуты плоти, стараясь избавиться от боли — все это привлекает взгляд, не отпускает.
— Если ты не начнешь шевелиться, я размозжу башку Архидемона сама, — совсем рядом раздается озорной, чуть с сумасшедшинкой голос Кусланд.
Алистер еще секунду смотрит на безжизненные тела, силясь понять, что его привлекло, но в обгоревшем месиве не разобрать, как могли выглядеть эти люди при жизни. Рядом с телами, зажатый в черной руке блестит меч, и Алистер, как зачарованный, подходит к нему. Он должен, обязан взять с собой этот меч, так будет правильно.

— Не интересно, — категорически заявляет Алистер. — Тут нет картинок.
— Ты просто болван, — с тем же выражением лица, которым красуется перед народом преподобная мать, говоря проповедь, отвечает ему Анна-Мари и шутливо стукает книгой по рыжей макушке.
— А ты злюка! — обиженно отвечает Алистер, поглаживая голову.
— Лучше начать читать, а то это сделает Ал, — еле сдерживая смешки, предупреждает Билли.
Трое друзей садятся ближе друг к другу и с любопытством смотрят на пожелтевшие страницы. То и дело, они прерывают чтение, начиная смеяться — звонко, заливисто, счастливо. Трое детей, в жизни которых все еще так просто, трое друзей, которые просто собрались прочитать стащенную из церковного собрания книгу. «Легенда об Арлатане», — гласит корешок. Легенда о том, как Арлатан ушел под землю.