Ce qui ressemble à l’amour

[BioWare-Fanfic-Club]

Название: Ce qui ressemble à l’amour (То, что походит на любовь)
Автор:  Achenne
Категория: Dragon Age
Рейтинг: R
Персонажи и пейринги: Гаскар Дюпуи, Квентин
Жанр: ангст, односторонний UST
Размер: мини, 1870 слов
Аннотация: об учениках и учителях.
Предупреждения: POV, UST со стороны Гаскара. Он орлессианин, ему можно ))
Статус: закончен

Найти его оказалось проще, чем эльфа в толпе гномов. Или чем мабари в своре гончих.
Он толком не прятался – просто не умел; все они, маги Круга, приспособлены к реальной жизни не больше курицы. Когда я выбрался к его логову, грязной заброшенной литейной в Нижнем Городе, в десяти футах от входа уже крутился стражник. По счастью, стражника отвлекла перепалка в соседнем переулке – не открыл заляпанной пятнами ржавчины двери.
Зато открыл я.
Он натравил на меня свору мелких демонов и призраков, которых я отбил тремя-четырьмя взмахами посоха. И обиделся: зачем ты так с учеником?
- Я на твоей стороне, Квентин, - выкрикнул. Эхо гулко запрыгало по стенам, развеяло потусторонний пепел убитых призраков и осело на грязных каменных стенах. – Клянусь Создателем, я на твоей…
Тишина настороженно принюхивалась. Я ощущал присутствие и готовность уничтожить меня – без злости или ненависти, так смахивают крошки со стола или давят клопа.
- Это я! Гаскар Дюпуи! Квентин, ты же меня помнишь! Я был твоим учеником, я…
Пробирался ночами в Казематы, за частокол бронзовых решеток и храпящих храмовников. Храмовники вечно спали, лязгая доспехами во сне. Выгравированный меч на их груди был тускл, как бельма слепца.
Квентин встречал меня в своей комнате, душной узкой келье. Обычно там сидела еще его жена.
Ее я ненавидел – слабая магесса, зато безумно влюбленная в Квентина, она забрала его беззастенчиво, нахально, руками и ногами обняла, так сети обнимают рыбу, так паутина обнимает мошек. Квентин скрывал от нее исследования – «она не одобрит наших изысканий, Гаскар», - объяснял своим глуховатым, плавным голосом, и я скрипел зубами.
Какая-то баба важнее научной работы! Какая-то баба важнее… всего!
Важнее меня.
Я ведь глотал знания Квентина, словно сладкую воду. Ею нельзя напиться, только пробуждается жажда, но пьешь и пьешь, черпаешь дрожащими горстями, и снова пьешь. Квентин открывал тайны жизни и смерти легко, словно раскалывал орешек. Неулыбчивый и хмурый, он по-своему был добр: всегда объяснял три или четыре раза, если я не понимал с первого.
А потом его баба сдохла.
Мне впору радоваться, только Квентин пропал неделю спустя. Тогда я поймал этого остроухого – первого чародея, как-его-там, спросил, мол, где? Остроухий сделал големью физиономию: не знаю, ничего не знаю. Я чуть не разбил его аккуратную черепушку о золотистые казематские стены.
Я был готов рыдать. Я по-прежнему блуждал в темном лесу, в сердцевине Глубинных Троп, а единственный проводник исчез.
С того дня я искал Квентина, но нашел только теперь. Да, наверное, солгал насчет «очень просто».
Загадка всегда кажется легкой, после того, как узнаешь ответ.
- Квентин!
Ступеньки ершились занозами и норовили подсунуть скользкую лужу какой-то дряни. Воняло в заброшенной литейной прегадостно – мертвечиной, ржавчиной, чем-то горьким и тоскливым, как погребальный костер.
Тайный ход притаился поодаль, но я распахнул и его. Скатился вниз, едва не подвернув ногу, еще подумал - эй, Гаскар, а ведь с целительством у тебя неважно; но был готов ползти к нему, старому чокнутому магу Квентину, на перебитых кувалдой коленных чашечках, захлебываясь кровью и кроваво же целуя драные сапоги.
Он не заметил меня. Он стоял ко мне спиной – мосластый, худой до изможденности, рыжие волосы покрыло плесенью седины. Я хватал ртом воздух.
- Квентин?
«Что, мать твою, случилось? Ты плюнул в морду дуре Мередит, а заодно тому остроухому, сбежал из Круга, но… почему ты такой?»
Он молчал. Я наблюдал как шевелится под ветхой мантией плечо. Квентин делал что-то…разрезал, препарировал – мы нередко работали с мертвецами; и я шагнул, чтобы рассмотреть.
Чтобы проглотить скисшую в горле слюну.
Его лицо превратилось в багровеющую воспаленными капиллярами и синяками маску. Обветренные губы, рытвины морщин плюс что-то потустороннее, сродни давешним теням.
«Одержим?» - но Квентин когда-то сам учил меня избегать влияния демонов, и не был похож на того, в чье тело проникла сущность Тени.
Между большим и указательным пальцем Квентина был зажат узкий кинжал-скальпель. На деревянном столе лежало тело – женщина, уже без руки и обеих ног; блондинистая копна волос свешивалась запачканной мочалкой. Квентин вздрагивал, погружая острие в розовый сустав.
- Горящие трусы Андрасте, - сказал я.
- Ты нашел меня, Гаскар, - прохрипел Квентин; и я заметил: по его щекам ползут слезы, капают на распростертое тело, теряются – прозрачное в красном. Крупный кадык на длинной, покрытой щетиной, шее часто дергался. Квентин казался куда мертвее своей…
Жертвы. Да, я понял. В Орлее дураки рождаются редко.
- Уходи, - сказал Квентин.
- Нет.
На листе железа валялась еще пара скальпелей. Я тронул один, будто проверяя, насколько тот остер.
- Я с тобой, Квентин.
Он отвернулся. Но не забрал скальпель.
Итак, я остался с ним.

С ним и для него. Меньше, чем последний из его призраков – впрочем, Квентин посвятил меня в свой план. Я старался не ржать, срываясь в истерику. Cтарался так, будто поставил на кон поместье в Киркволле и имение в Вал Руайо заодно.
Он мечтал воссоздать свою жену из кусков трупов. Из кусков. Трупов. Жену.
Человек, который давно перешагнул грань понятий о жизни и смерти, скулил на луну, как раненая дворняга. Страдал по дохлой бабе, будто герой бардовской баллады, какие представляют Селине, пока та планирует – кого отравить на очередном приеме.
Мне хотелось схватить его за шиворот затхлой мантии. Заорать в ухо, в покрытое резью болезненных морщин, лицо: Квентин, хватит! Я принесу тебе сотню мертвых, женщин и мужчин, детей и порождений тьмы, только будь прежним.
Пожалуйста.
Я не решился. Я обещал помочь.
Его безумие было хрупким, как тончайший неваррский фарфор, и мне хотелось обернуть Квентина мехом и шелками, баюкать и утешать. Хотелось стирать его засыхающие в склерах слезы, гладить подернутые серебром волосы и лгать: все хорошо.
Но я всего-навсего обещал помочь.
Отвадить от литейной городскую стражу – шесть золотых. Не капитану, конечно: связываться с рыжей собачницей не стал, но собачница огромна, как огр и столь же тупа. Среди ее ребят нашлись посговорчивей, согласились «не замечать».
Храмовники – еще десяток золотом и пять унций из моих личных запасов лириума. Совать руку в пасть крокодилице-Мередит не стал, действуя куда тоньше – орлессианин я или нет, в конце концов?
Я уже говорил, что ненавижу женщин?
Имею право: одна нахальная сука разлучила меня и Квентина – даже в Тени не успокоится, чтоб ее там демоны сожрали. Другие две стреножили весь Киркволл. По-бабски нахально – уселись задницами на хребет и велят вышагивать по струнке.
Да, я ненавижу женщин.
Поэтому помогал Квентину вдвойне охотно.
Доставал из забытых Создателем закутков книги, которые ему передавали из Круга. Пытался читать их, но смысл ускользал мокрой рыбиной. Формально заботясь теперь о Квентине, я по-прежнему блуждал в темноте.
Еще я наводил справки о «нужных объектах». Вытряхивал медь и серебро в лапки мальчишек-слуг, вкладывал за корсет горничным-эльфийкам. Ушастый шлюхин сын из «Розы» ломался грошовым пряником, прежде чем выболтать все о Ниннет.
На месте Квентина я бы на ту Ниннет даже не плюнул, но он…
Он делался больным, когда узнавал кого-то.
Это Квентин так говорил: «узнавать». «Я узнаю ее в других», - проговаривал он, изгрызенные губы складывались в улыбку. Литейную переполняли белые лилии – вились вокруг портрета его жены, стлались по колючему матрацу, заменявшему постель, плавали в бадье воды. От резкого сладкого аромата першило в горле и слезились глаза.
Мне хотелось истоптать бледные восковые лепестки, иссушить магическим пламенем и развеять труху. А Квентин гладил тонкие стебли, проникал указательным пальцем в рюмочку соцветия, ничего более чувственного и интимного представить было невозможно. Все бордели Вал Руайо – просто кельи преподобных матерей по сравнению с Квентином, держащим букет лилий, которые собирался послать очередной…
«Узнанной».
Слово ничем не хуже других.
Он убивал мягко, почти ласково. Будто срезал поутру в саду сонную лилию, всю в каплях росы. Он любил их, своих «узнанных» - любил кинжалом и скальпелем, раствором извести и веретенки.
Я стоял поодаль, сторожил дверь и наблюдал.
В сердце бьется кровь, думал я. Магия крови – это магия любви.
Мертвые женщины складывались в единое целое, точно мозаичная фреска. Квентин не отступится, понимал я сквозь тягучий болезненный жар в висках, сквозь комок проглоченного крика.
Я учился. Я по-прежнему пил его знания, его искусство - лилейно-сладкую отравленную воду. Он смотрел сквозь меня; для него трупы были живые, а я – прозрачнее полуденной тени.
Однажды не выдержал, позвал его. Квентин вскрывал труп, и от резкого звука дрогнула рука, он проткнул какой-то набрякший кровью орган – может, селезенку или печень. Из вскрытого тела брызнуло, залив лоб и веки.
- Квентин! – повторил я. У него слиплись ресницы. Текло по щекам и подбородку, словно наконец-то перекрасило прозрачные слезы в правильный цвет.
Я подошел, на ходу вытряхивая из кармана шелковый платок, и стал стирать эти багряные потеки.
- Хватит, пожалуйста. Ты обещал научить меня своему искусству. Ты хотел пойти до конца… как ты говорил? Коснуться лика Создателя? Квентин, прошу тебя.
«Пойдем вместе».
Вот и все, чего я хотел.
Вместе.
Он молчал. И тогда я поцеловал его.
Я успел ощутить: щетина колется, а губы уязвимо-неровные, с бахромой содранной кожицы. Затем Квентин отшатнулся, взмахивая скальпелем – на секунду, почудилось: вонзит мне в спину или в горло. Или в рот – за то, что посмел оскорбить его.
Только не в рот, Квентин.
Я еще должен сказать: прости, учитель. Я…
- Гаскар.
Скальпель с сочным «чмявк» воткнулся в оголенное мясо на столе. Квентин не оттолкнул меня, но отступил сам, шаг, другой. Моргал своими слипшимися кровавыми ресницами, и по щекам по-прежнему змеились потеки – те, что я не успел стереть.
- Извини. Мне… надо работать, - слюдяной, прозрачный взгляд.
- Квентин, это бессмысленно! Ты не вернешь свою долбанную жену из Тени, собрав из кусков «похожих» женщин! Забудь ее! Твои знания слишком ценны, чтобы тратить на какую-то…
«Глупую суку. Бабу. Низменную тварь, годную только чтобы раздуваться пузом и выкидывать из промежности мелких ублюдков».
Квентин понял. Даже больше, чем нужно. Несколько секунд он стоял неподвижно, потом глубоко вздохнул, отчего мне захотелось грохнуться на залитый желчью и кровью, усыпанный лепестками лилий пол. Вылизывать его, если Квентин прикажет. Если простит.
Скальпель остался в мясе.
Он отвернулся.
- Уходи, Гаскар. Не возвращайся.


Я не смог бросить его. Я по-прежнему платил страже и храмовникам, чтобы «не замечали» литейную и ее тайны. Правда, упрямый баран Эмерик все равно полез, куда не просят; они приходили ко мне с обыском, но ничего не нашли.
В самом деле, не буду же я хранить в поместье… улики.
Или портрет Квентина. Или белые, мать их, лилии.
По правде, я думал теперь о нем куда чаще. Мог сколько угодно обманывать себя – мол, нужны только знания Квентина, его работа, записи и исследования.
Ерунда.
Я тосковал по нему, своему учителю, так тоскует брошенный пес. А если точнее – так тоскует любовник, который никогда не был любовником, уродливый мальчик в углу бального зала, засматривающийся на фаворита императрицы.
Смешно. Квентин не был сколь-нибудь привлекателен – немолодой изможденный мужчина, источенный безумием и болью, как деревянная статуя – жуками-древоточцами. В Орлее меня бы не поняли.
В Орлее считают, только те, кого барды в балладах обзовут «солнцеподобными», «луноликими» или еще какой-нибудь пышной метафорой, достойны любви. Впрочем, не только в Орлее. Везде.
Что бы они сказали о Квентине с его неисчерпаемой, запредельной любовью к невзрачной женщине, скромной магессе Круга?
Что бы сказали обо мне?
Наверное, отвергли бы. Назвали уродством, назвали отвратительным, а нас обоих чудовищами. Люди не склонны принимать истории без серебра и солнца, без кричаще-благородных поступков, вроде помощи сироткам или снятого с дерева котенка; не хотят слышать о том, что истинная любовь темна, как хранимый в смеси извести, лириума и феландариса, труп.
Или напротив, знают это слишком хорошо.
Квентин близок к окончанию своей работы. Я… следил за ним, не спорю. Сегодня утром он послал лилии последней из «узнанных» - какой-то аристократке Верхнего Города.
Я дождусь вечера и приду к ним.
Я не готов отдать Квентина ей, живой или мертвой, возрожденной или призраку Тени. Она не заслужила его.
У меня в рукаве кинжал-мизерикорд. Прости, учитель, скажу я Квентину, а когда он захлебнется собственной кровью, поцелую вновь.